Исабель Альенде - Ева Луна Страница 35

— Что ж, племянник, доволен я тобой. Глядишь, через пару лет уступлю тебе часовую мастерскую, нет, серьезно — будешь сам не только собирать часы, но и весь бизнес возьмешь на себя; дело это выгодное, без куска хлеба не останешься, — сказал дядя Руперт в тот день, когда парню исполнилось двадцать лет.

— Если честно, дядя, я бы не хотел становиться часовщиком. Мне кажется, что более подходящим для меня делом будет кино.

— Кино? Это еще зачем?

— Чтобы снимать фильмы. Мне было бы очень интересно снимать документальное кино. Чтобы запечатлеть все, что происходит в мире.

— Ну что ж, лично я вообще-то всегда руководствовался в жизни мудрым правилом: меньше знаешь — лучше спишь, но, если тебе так хочется, дело твое.

Тетя Бургель чуть не заболела, узнав, что племянник собирается переехать в столицу: в этот вертеп, бардак и бордель, в это полное опасностей логово пороков, наркотиков, политики и нехороших болезней, где все женщины — хитрые лисы, чтобы не сказать — суки, прости меня Господи за такие слова, но как их еще называть, посмотрите только на этих туристок, которые приезжают в колонию и трясут тут кормой, как корабль во время шторма, а носовую часть выпячивают и несут перед собой, чуть не вывалив наружу. Кузины Рольфа поначалу решили переубедить его, воспользовавшись, как им казалось, самым действенным приемом: на некоторое время они отказали ему в своей нежности и ласках. Впрочем, вскоре выяснилось, что это наказание явилось для них не менее суровым, чем для провинившегося. Тогда девушки решили сменить тактику и стали ублажать Рольфа с такой страстью, что он начал худеть с пугающей быстротой. Впрочем, больше всего переживали по поводу близившегося отъезда Рольфа не родственники, а столь горячо любимые им собаки. Нутром почуяв неладное, они потеряли аппетит и слонялись по вольеру с поджатыми хвостами и повисшими ушами, а в их печальные, умоляющие глаза он просто не мог смотреть.

Через два месяца, выдержав эмоциональный натиск искренне любивших его людей и зверей, Рольф Карле все же уехал в столицу поступать в университет; при этом он пообещал дяде Руперту приезжать на выходные, тете Бургель — непременно съесть все галеты, ветчину и мармелад, которыми она нагрузила его в дорогу, а кузинам — соблюдать там, в городе, полное целомудрие, с тем чтобы вернуться к ним истосковавшимся, полным сил и вволю позабавиться с ними на знакомой кровати и под таким знакомым одеялом.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В то время как в жизни Рольфа Карле происходили столь значительные события, где-то совсем рядом я уже вырастала из детства. Примерно тогда же случилось самое большое несчастье в жизни моей крестной. Сначала я услышала об этом по радио, а затем увидела ее фотографии в бульварных газетах, которые Эльвира покупала втайне от хозяйки. Так я узнала, что крестная произвела на свет какое-то чудовище. Собравшиеся по этому поводу ученые мужи обнародовали свои выводы: эта ошибка природы представляет собой сиамских близнецов третьего типа, которых отличает от других уродцев развитие двух тел и двух голов на общем позвоночнике; подкласс, к которому относилось то, что родила крестная, назывался монопупочным: помимо одного общего позвоночника несчастные создания располагали лишь одним на двоих пупком. Самым же любопытным и даже уникальным было то, что одна голова этого существа относилась к белой расе, а другая — к негроидной.

— Бедняжки, у них наверняка два отца, — с гримасой отвращения на лице произнесла Эльвира. — Как я понимаю, такие несчастья происходят оттого, что мать в один день переспала с двумя мужчинами. Мне вот уже за пятьдесят, но я никогда в жизни такого себе не позволяла. Не скажу, что жила праведницей, но по крайней мере не допускала, чтобы семя одного мужчины смешивалось у меня в утробе с семенем другого. Я всегда подозревала, что всякие цирковые уродцы и рождаются только от невоздержанности.

На жизнь крестная зарабатывала уборкой офисов по вечерам, и ночам. Она как раз оттирала пятна с ковра на десятом этаже какого-то административного здания, когда неожиданно для нее самой у нее начались схватки; она решила, что до самих родов еще далеко, и продолжала работать, мысленно проклиная себя за то, что некоторое время назад не смогла устоять перед искушением и теперь расплачивалась за свои грехи этой позорной беременностью. Вскоре после полуночи она почувствовала, как у нее по бедрам стекают какие-то теплые струйки, и решила, что пора собираться в больницу; к сожалению, было уже поздно: силы оставили ее, и она не смогла спуститься на первый этаж и выйти на улицу. Она кричала во все горло, но в пустом здании не было ни души. Решительно настроенная ни в коем случае не испачкать только что собственноручно отчищенное, она перебралась в какой-то угол, села на пол и отчаянно тужилась до тех пор, пока ребенок не появился на свет. Увидев этого двухголового уродца, она не на шутку растерялась и на некоторое время лишилась не только дара речи, но и способности вообще что-то соображать. Когда она чуть пришла в себя, первой мыслью было: избавиться от чудовищного младенца, причем сделать это как можно скорее. С трудом поднявшись на ноги, крестная подняла новорожденного с пола и бросила его в большой ящик, куда обычно сваливала мусор из всех урн на этаже. Затем, все еще покачиваясь, с трудом переставляя дрожащие ноги, она вернулась в недомытый кабинет и заново отчистила ковер. На следующий день в подвал здания зашел консьерж и, по привычке покопавшись в конторском мусоре, с ужасом обнаружил в контейнере мертвого младенца. Трупик оказался практически невредим, потому что упал в основном на мятую бумагу. На крики консьержа сбежались буфетчицы из кафетерия, и буквально через несколько минут страшная новость была уже известна всей улице, а вскоре и всему городу. К полудню этот скандал разнесся по всей стране, а к злосчастному мусорному контейнеру собрались не только местные, но и иностранные журналисты, желавшие сфотографировать редчайшего уродца. Как выяснилось, такое сочетание генов двух рас у сиамских близнецов еще не было отмечено в анналах медицины. В течение целой недели все только об этом и говорили, остальное пропускалось мимо ушей и мгновенно забывалось, включая и смерть двух студентов, застреленных жандармерией у главного входа в университет за то, что они размахивали красными флагами и пели «Интернационал». Вслед за журналистами публика называла мать ребенка-уродца выродком, чудовищем, убийцей и врагом науки: последним титулом крестную наградили после того, как она отказалась передать тело младенца в Институт анатомии и настояла на захоронении на кладбище с соблюдением всех положенных католических обрядов.

— Ну ничего себе, сначала убивает ребенка, выбрасывает его в мусор, как протухшую рыбину, а после этого, видите ли, хочет похоронить его по-христиански. Нет, птичка моя, Бог никогда не простит эту преступницу.

— Бабушка, но ведь еще не доказано, что именно крестная его убила…

— А кто же, как не она?

Полиция продержала подозреваемую в убийстве мать за решеткой несколько недель, до тех пор, пока на страницы газет не пробился судебно-медицинский эксперт, с самого начала отстаивавший точку зрения, отличную от той, что больше всего устраивала публику. Он, как специалист, вполне убедительно доказал: ребенок скончался вовсе не оттого, что его бросили в ящик с мусором, — младенец был мертв еще до рождения. Наконец органы правосудия освободили бедную женщину, чья жизнь все равно была уже искалечена: никто не хотел верить в официальную версию, и чудовищные газетные заголовки преследовали мою крестную еще много месяцев. Жестокое и непредсказуемое общественное мнение твердо встало на сторону несчастного младенца, и его мать называли не иначе как «убийцей маленького монстра». Вся эта, прямо скажем, неприглядная история вконец расшатала нервы крестной; она не могла отделаться от чувства вины за то, что произвела на свет такое страшилище, и к тому моменту, когда ее выпустили из тюрьмы, была уже не тем человеком, что раньше. Она убедила себя, что и беременность, и роды были посланы ей свыше как Божья кара за какой-то страшный грех, которого она не только не помнила за собой, но и не могла себе представить. Она перестала появляться на людях и все больше времени проводила в одиночестве в своей лачуге. Последней попыткой крестной как-то побороть обрушившееся на нее несчастье стало обращение к местным колдунам. Они нарядили ее в саван, уложили в вырытую яму и даже присыпали землей. Затем вокруг этой импровизированной могилы поставили горящие свечи и долго окуривали несчастную женщину дымом, тальком и камфорой. Так продолжалось до тех пор, пока из горла пациентки не вырвался душераздирающий вопль. Это было расценено как исход злого духа из ее тела, и крестной разрешили подняться из могилы, после чего повесили на шею священное ожерелье, которое не должно было позволить духам зла вновь поселиться в ней. Когда мы с Эльвирой решили проведать мою крестную, то без труда нашли ее в том же самом домике, выкрашенном ярко-синей краской. Она не то чтобы похудела, но потеряла былую упругость и крепость тела. Кожа ее обвисла, а походка лишилась прежней кокетливой привлекательности. Все стены в комнате от пола до потолка были увешаны какими-то католическими гравюрами вперемежку с изображениями индейских божеств, а единственным существом, составлявшим ей компанию, была все та же забальзамированная пума.