Миша Дефонсека - Выжить с волками Страница 35

Сигюи был самым красивым парнем в банде, он ухаживал за Дениз. Они танцевали под звуки старого фонографа, отремонтированного вручную и ужасно скрипевшего. Я видела, как они целуются. Мне это казалось странным. Я пока не чувствовала себя девочкой, я стала ею гораздо позже. Мое тело приспособилось к тем условиям, в которых я жила. Оно было грубым, израненным и мальчишеским. Я знала, что совсем не красивая, особенно в сравнении с остальными. У меня почти не было груди, я была худой и пока не понимала сути отношений между мальчиками и девочками. Поэтому мне казалось странным, что они целуются. Незнакомая игра.

Мне было хорошо с этими ребятами, но они были людьми, поэтому я всегда держалась немного особняком. То, что не раз выручало меня в годы скитаний, должно было помочь и теперь — животный инстинкт выживания. Я любила сравнивать ножи. Каждый раз, когда мне удавалось добыть какой-нибудь, я радовалась. Я не представляла себе, как можно жить без ножей, не кусаться, не скрести кожу, будто это неудобный панцирь.

Как-то раз Феликс Горилла набросился на меня. Я знала, что ему нужно, и быстро показала, что он не на ту напал. Все, что он получил, — с десяток сильных ударов. Он швырнул меня на землю, чтобы добиться своего, и стащил с меня штаны. Он был очень сильным, но я тоже. Думаю, если бы я не отбивалась, он бы меня изнасиловал. Я колотила его, кусала, царапала, у него лилась кровь из носа! Он не ожидал такого яростного сопротивления от худенькой девчонки.

После этого меня всю трясло, не знаю, от страха, от воспоминаний или в возбуждении после схватки, но я забилась в угол, чтобы прийти в себя. С тех пор, как только Горилла подходил ко мне ближе чем на метр, я напрягалась и инстинктивно отступала. Сигюи заметил это, все понял и разрешил проблему, как дипломат:

— Оставь малышку в покое, поищи себе кого-нибудь другого. Мы банда. Мне не нужны проблемы с девочкой.

Марго хотела обустроить свой угол и, чтобы там было красиво, принесла прямое растение с несколькими листочками на верхушке, а Дениз смеялась над ним, потому что считала нелепым. Она также подшучивала над планами Марго устроиться у крестьянина. Каждый раз, когда девушка уходила к нему, а грудь ее выглядывала из выреза кофточки, Дениз ухмылялась вместе с остальными:

— Когда же ты выйдешь замуж?

— Смейтесь, смейтесь, только вас он тоже кормит!

Все об этом знали. Крестьянин облегчал жизнь обитателей «дома пауков».

В конечном счете нам очень хорошо жилось. Иногда мы сидели на террасе и грелись на солнышке; оттуда открывался такой потрясающий вид на парк, что нам позавидовали бы даже миллиардеры! Но мне больше нравилось играть в «ножичек» с мальчишками. Мы целились в деревья на площадке, я кидала довольно сильно. Однажды я имела глупость показать им острие штыка, чей треугольный конец наносил незаживающие раны. Его было гораздо труднее бросать. Все так увлеклись игрой, что не заметили, как подошел полицейский. Обычно они не обращали на нас внимания, ведь мы просто играли, но как только полицейский увидел русский штык, то сразу заинтересовался. Я не хотела говорить, что он принадлежит мне, слишком боялась, что меня заберут в тюрьму. Канадец, самый старший из нас, тут же сказал: «Он мой».

И полицейский отвел его в участок, забрав с собой штык. Канадец вернулся без штыка. Наверное, он выдумал историю о том, как нашел его, но я навсегда утратила очень дорогую для меня вещь. Я принесла этот штык с поля мертвых солдат на Украине, с того самого, где взяла звездочки. В моем мешке остались только компас, который я никому не показывала, звездочки и нож из Арденн.

Мы часто устраивали маленькие праздники, когда Горилла уходил на поиски девчонок. Дениз и Марго зажигали свечи, расстилали скатерть на полу и раскладывали украденные лакомства. Печенье, бутылка пива или вина — все, что было для нас немного особенным. А если мы не могли разделить последний кусок, то разыгрывали его. Например, если оставалась всего одна бутылка пива, нужно было два игрока. Каждый держал руку за спиной, показывая всем остальным число от одного до пяти. Не помню, от чего зависел выигрыш, но я пила пиво всего один раз, и мне не понравилось: оно было слишком горьким. Сейчас я очень люблю этот напиток — в нем вкус Бельгии.

Мне больше нравилось играть на пирожные, сало и горячие каштаны.

В сущности, это было что-то вроде тихого семейного вечера. Только Горилла не боялся где-то слоняться ночью, а остальным не? хотелось попадаться людям на глаза. У каждого были свои причины, но в глубине души нас объединяло одно: люди настороженно относились к нам. Они шли по своим делам, на работу или в школу, они — «буржуа», «ханжи». Их дети не похожи на нас, и мы очень дорожили этим отличием. Оно было нашей свободой. Мы, во всяком случае я, ничего не знали о том, как идет война. Может быть, Канадцу было что-то известно, потому что он был взрослым, и у него была куртка летчика. Он знал, что случилось с родителями Барана, но не говорил об этом. И он не боялся полицейских. А мы боялись. Когда выдавался погожий денек и мы отправлялись на прогулку за город, то всегда внимательно следили за тем, чтобы нас не заметили. Мы были брошенными детьми, без семьи, и никому из нас не хотелось попасть в участок и разбираться с полицейскими. И лишь Канадец, казалось, не боялся ничего.

Новости о том, что происходит в мире, приносили мальчики, но они в основном говорили о базарах, птичьих рынках и лавках с одеждой. Однажды Сигюи вернулся и рассказал, что в городе что-то происходит и надо пойти поглядеть.

Люди на улицах явно что-то праздновали, на окнах были развешаны флаги, их становилось все больше по мере того, как мы приближались к центру. Толпа людей куда-то целенаправленно двигалась, мы шли за ней до шоссе Монс, и там я впервые увидела танк освободителей. Англичане.

Сигюи усадил меня на подоконник, я оказалась выше остальных людей — и вдруг заплакала. Все вокруг были счастливы, кричали, прыгали от радости, а я чувствовала себя покинутой. Мне было очень грустно. Где мои родители? Все это время я продолжала надеяться, мама с папой жили в моем сердце, а в этот день — день перемирия, когда звонили все колокола и вся Бельгия ликовала, я поняла, что уже никогда не буду счастлива. Я потеряла родителей. Если бы они меня искали, то только на ферме. Я не думала, что они могут пойти к Вираго. Лишь дедушка знал мою маму, он сам мне об этом сказал, у меня «такие же красивые ушки, как у нее». Я была уверена в том, что дедушка — ключ ко всему. Но ферма исчезла, а перемирие только усилило мое горе.

Баран не пошел с нами. Должно быть, ему тоже было грустно. В тот же год начали распространяться разные слухи. Канадец сказал: «Люди возвращаются с востока, они такие худые, что на них страшно смотреть». Тогда я начала бродить по улицам и разглядывать прохожих. Но теперь на таких детей, как мы, стали смотреть по-другому. Нас называли «паразитами»: «Пошли вон, паразиты! Проваливайте отсюда!»

Однажды мне показалось, что я увидела своего отца: изможденное лицо, светлые волосы… этот человек был таким худым и таким печальным. Я смотрела на него в упор, а он даже не обратил на меня внимания. До перемирия я не глядела на людей, и они меня не замечали, но теперь я постоянно следила за ними. У меня все еще оставалась надежда, и если мои ноги не бежали на поиски родителей, то глаза искали их в каждом встречном.

Баран совсем пал духом, но никому не было до этого дела, потому что он всегда был грустным и больным. А я его очень любила.

Однажды мы сидели с ним в большой комнате с пауками и держались за руки; стояла хорошая погода.

— Хочешь, залезем на крышу?

— Нет, лучше я здесь посижу.

— Ладно, значит, будем сидеть здесь.

— Слушай, у тебя нет цепочки на шее?

У Марго на шее была красивая цепочка, ее подарил крестьянин.

— Нет, у меня нет.

Баран порылся в кармане.

— Хочешь?

— Ой! Как красиво!

Это был миниатюрный Будда на металлической цепочке, кулон не представлял из себя никакой ценности, но был зеленым… а я любила зеленый цвет. Я тут же его надела и обняла Барана. Я считала, что эта (возможно, украденная на рынке) безделушка гораздо красивее цепочки Марго. Это был последний подарок Барана. А потом — горестный вечер, когда я вернулась из деревни и столкнулась с Сигюи, выбегающим из дома.

— Постой, постой. Не входи! Кое-что случилось!

— Что такое?

— Стой, я тебе говорю!

Он был действительно чем-то потрясен. За мной стоял Канадец. Сигюи отвел его в сторону, что-то сказал, и он тут же бросился в дом. Я побежала за ним, Сигюи не смог меня остановить.

Баран повесился на балке. Канадец рыдал, когда снимал его оттуда. Я подошла, опустилась на колени, и мы плакали вместе от непонимания и от ярости. Баран воспользовался тем, что остался один (а такое случалось очень редко) и покинул нас, расстался с жизнью. Это было так несправедливо. Все чувствовали себя виноватыми, особенно Канадец, который любил Барана как младшего брата и всегда его оберегал. Сейчас я понимаю, почему он так о нем заботился.