Норман Мейлер - Нагие и мёртвые Страница 35

— Первой отдыхающей группой будет группа Толио. Ну а теперь трогаемся, — добавил он и направился к одному из орудий. — Тяжелое, черт бы его взял, — сказал он, протащив орудие первые несколько ярдов.

Уилсон и Галлахер начали помогать ему. Потащили свои орудия и солдаты другого взвода, также разделившиеся на несколько групп. Они протащили их по площадке бивака, прошли через проход в проволочном заграждении мимо расположенного здесь пулеметного гнезда.

— Ни пуха ни пера вам, ребята! — крикнул какой-то солдат из пулеметного расчета.

— К черту! — ответил Галлахер. Даже после такого короткого расстояния он чувствовал, что быстро устает.

Всего в колонне было человек пятьдесят; они медленно продвигались по узкой тропе в джунглях. В сотне футов от бивака на тропе стало так темно, что идущих впереди солдат увидеть было невозможно. Переплетающиеся густые ветви деревьев с обеих сторон образовывали как бы крышу над тропой, и солдатам казалось, что они продвигаются по бесконечно длинному тоннелю. Ноги вязли в глубокой густой грязи; прилипая к ботинкам, она делала их в несколько раз тяжелее обычного. Солдаты протаскивали орудие на несколько футов, останавливались, переводили дыхание, снова продвигались на несколько футов и опять останавливались. Орудие то и дело увязало в глубокой грязи, и, чтобы сдвинуть его, трем солдатам приходилось напрягать все свои силы. В целом колонна продвигалась по тропе очень медленно. Из-за темноты солдаты часто натыкались со своим орудием на впереди идущих или, наоборот, отставали настолько, что колонна разделилась в конечном итоге на несколько частей, продвигавшихся по тропе, как куски разрезанного, но все еще живого червя. Замыкавшие колонну оказались в наиболее трудном положении. Проходившие впереди них люди и орудия настолько разбивали тропу, что она превращалась в непроходимое болото. В некоторых местах, чтобы стронуть с места увязшие в грязи орудия, солдатам двух замыкающих групп приходилось поочередно объединять свои усилия.

Ширина тропы составляла всего несколько футов. Солдаты то и дело цеплялись ногами за огромные выступающие из земли корни, а их лица и руки были до крови исцарапаны невидимыми в темноте ветками и колючими шипами. Темнота мешала своевременно обнаруживать повороты, поэтому в некоторых местах, там, где тропа шла под уклон и солдаты пользовались им, чтобы разогнать орудие, последнее часто сходило с тропы и врезалось в густые заросли джунглей. В таких случаях, защищая глаза от колючек и шипов руками, солдаты начинали в темноте трудную операцию по возвращению орудия на тропу.

Японцы могли устроить на тропе засады, но соблюдать тишину, чтобы не обнаружить себя, было совершенно немыслимо. Орудия скрипели, громыхали и издавали громкий хлюпающий звук, когда колеса засасывало в грязь. Солдаты неистово матерились и тяжело дышали, словно борцы в длительной схватке. Команды и отдельные слова отдавались глухим эхом и пропадали в общем хоре ругательств и хриплых восклицаний людей, выполняющих очень тяжелую работу. Они тащили орудия уже целый час. Для них теперь не существовало ничего, кроме этих проклятых пушек, которые надо было протащить через всю тропу. Одежда пропиталась потом; пот скатывался со лба на глаза и разъедал их до боли. Солдаты цеплялись руками за орудие, спотыкаясь и проклиная все на свете, протаскивали его на несколько футов вперед, останавливались и снова тащили, почти не сознавая, что делают.

Когда приходило время смены, выбившиеся из сил солдаты или шли, шатаясь от усталости, рядом с орудием, стремясь восстановить дыхание, или на некоторое время отставали, чтобы отдохнуть сидя.

Примерно через каждые десять минут вся колонна останавливалась, чтобы отставшие могли догнать ушедших вперед. Во время таких остановок солдаты ложились на середине тропы, не обращая внимания на заливавшую их жидкую грязь. Им казалось, что они шли по тропе уже несколько часов; восстанавливать дыхание удавалось с трудом; пустые желудки вызывали позывы на рвоту. Некоторые солдаты начали сбрасывать с себя особенно тяжелые предметы снаряжения; один за другим они сбросили тяжелые стальные каски.

Воздух под непроницаемым куполом растительности так и не остыл и оставался таким же невыносимо теплым, как и днем.

Во время одной остановки офицер, шедший во главе колонны, вернулся по тропе назад, чтобы отыскать Крофта.

— Сержант Крофт! Где сержант Крофт? — крикнул он.

Его слова повторяли по цепочке, пока их не услышал Крофт.

— Я здесь, сэр, — ответил он, и они зашагали навстречу друг другу по глубокой вязкой грязи.

— Ну как твои солдаты? — спросил офицер.

— О'кей.

Они сели около тропы.

— Напрасно мы это затеяли, но теперь уж никуда не денешься, — сказал офицер, тяжело дыша.

Крофт, с его худощавостью, переносил физическую нагрузку сравнительно хорошо, но и его голос дрожал от усталости, а речь была короткой, отрывистой.

— Далеко еще? — спросил он.

— Наверное, еще около мили… Мы, пожалуй, и половины не прошли… Зря взялись за это дело…

— А что, пушки очень нужны там? — поинтересовался Крофт.

Офицер повременил с ответом, стараясь восстановить нормальное дыхание.

— Думаю, что очень, — сказал он наконец. — Там, на передовой, по-моему, нет ни одной противотанковой… Два часа назад танки противника атаковали позиции третьего батальона, но их пока остановили. Поступил приказ отправить тридцатисемимиллиметровые в первый батальон… Наверное, считают, что японцы бросятся в атаку на этом участке.

— Тогда пушки надо доставить, — сказал Крофт. Он презирал офицера за то, что тот не мог обойтись без разговоров. Надо выполнять приказ, а не обсуждать его.

— Надо-то надо… а вот как? — Офицер поднялся на ноги и оперся спиной о ствол дерева. — Если орудие у кого-нибудь застрянет, обязательно сообщи мне, я буду в голове колонны. Нам еще предстоит переправиться через небольшую" речушку… Переправа, кажется, будет очень трудной.

Офицер ощупью двинулся вперед, а Крофт — в обратном направлении, к своей пушке. Колонна растянулась теперь более чем на двести ярдов. Движение возобновилось. Изредка небо над ними освещалось ракетами, но через густую растительность на тропу попадала лишь небольшая часть их ярких лучей. Будь здесь художник, он увидел бы в эти короткие моменты достойную кисти картину напряженного труда выбивающихся из сил людей. Потемневшая от дождя, пота и влаги, одежда на солдатах стала еще чернее от приставшей к ней грязи. Бледные, искаженные физическим напряжением лица выделялись на темном фоне еще контрастнее. Даже пушки выглядели в такие моменты какими-то приготовившимися к прыжку фантастическими существами. Затем снова наступала жуткая темнота, и ослепленные солдаты толкали пушки вперед, как муравьи толкают свою добычу к муравейнику.

Солдаты устали и измучились до такой степени, что все окружающее воспринималось ими с ненавистью. То и дело кто-нибудь из них падал в грязь и, хрипло дыша, лежал в ней, не имея ни желания, ни воли снова подняться на ноги. Двое других протаскивали пушку еще на несколько футов, потом тоже останавливались и оцепенело ждали, пока третий не встанет и не присоединится к ним.

Переведя дыхание, они начинали ругаться.

— Вот же зараза, грязища какая…

— Вставай! — кричал другой.

— К черту! Провались эта проклятая пушка!… Не встану я…

Оставь меня в покое.

— Вставай, говорю тебе, сволочь!

Упавший вставал, они продвигались еще на несколько ярдов и снова останавливались. В темноте ни расстояние, ни время совершенно не воспринимались. Теперь им уже не было жарко; они дрожали от ночной сырости, все вокруг пропиталось влагой и набухло.

Солдаты сознавали лишь одно: надо двигаться и двигаться.

Вайман недоумевал: почему он до сих пор не свалился окончательно? Дыхание ею было порывистым, кожа на плечах и спине натерлась лямками рюкзака, ноги буквально жгло от усталости, говорить он не мог, потому что и горло, и грудь, и рот, казалось, были покрыты шерстяным войлоком. Зловоние, исходившее от одежды, уже больше не беспокоило его. Тот факт, что он способен выносить такое физическое напряжение, крайне удивлял его. Он знал, что ленив, работает обычно ровно столько, сколько от него требуют; он по любил перегружать себя работой, излишне напрягать мышцы, легкие и сердце и вообще уставать. Он мечтал стать героем и предполагал, что будет щедро вознагражден и что это решит все материальные проблемы. У нею была на примете девочка, и ему хотелось поразить ее орденскими лентами. Однако он всегда представлял себе бой как нечто захватывающее, протекающее без всяких страданий и физического напряжения. Мечтая о героизме, оп видел себя участником стремительной атаки в поле под пулеметным огнем противника; мечтая об этом, он никогда и в мыслях не представлял такую боль в боку, какую испытывал сейчас в результате огромного физического напряжения.