Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души Страница 35

К утру она позаботилась и о себе. Уж раз Госпожа Божа подняла ее перед залом и залами, надо соответствовать – и нежной кожей, и волосами, которые вырастут длиннее чем у Соньки, только недостижимого для Соньки цвета солнечного света. Никакой краской не изобразить того, что Госпожа Божа дала своей излюбленной доченьке.

Клава приняла рекомендованное школьным мнением средство. Витёк выгибался и мурлыкал.

Как ласковый леопард. Даже тигр.

35

Что-то он сказал Свами, и она отпустила из днем-вдвоем в квартиру бывшего Федотика. Посмотреть и прибрать. По вчерашнему примеру Свами Клава оделась в штатское: там агитировать некого.

Подъехали на тачанке – на зависть теткам у подъезда.

Клава с полным хозяйским чувством прошлась там, где ее вертели, как хотели, Наташка с мерзкой Пупочкой.

Витёк покрутился и замаялся.

– Тут по делам проскочить надо. По корешам. Сиди и не скучай. Дверь никому не открывай. Как та коза в сказке наказывала. Ты еще маленькая, должна сказки помнить.

Маленькая – а больших погоняет.

Прибирать не пришлось: тогда ведь после всех разговоров сюда должны были сестры прийти за уснулой Наташкой. Они-то и прибрали – Наташку и посуду. Посуду в шкаф, а Наташку – куда? А вдруг отоспалась и явится? Если проснулась от последних приключений. Хотя просыпаться ей бы вовсе и не обязательно.

Только подумала – раздался звонок. Чего удивляться? Госпожа Божа всё соединяет, и мысли Клаве послала вперед, чтобы приготовилась.

Клава подкралась к двери, дотянулась до глазка.

В глазке маячила – не Наташка, а Пупочка!

– Кто там? – спросила Клава – не подумала.

– Деточка! Это ты?! Деточка! А я-то о тебе! Открой, это я.

Дурацкое рыло Пупочки в глазке искривилось еще дурачнее. Клава засмеялась. Открыть бы и плюнуть – в рожу!

Все равно открывать Пупочке было нельзя. Витёк сказал и вообще.

Открывать ни за что нельзя – Клава вдруг взяла и распахнула Пупочке.

– Деточка! Как я рада до невозможности! Ты же меня помнишь? А я уж спрашивала Наташеньку, она сказала, ты уехала. Других предлагала. Да разве сравнятся. Помнишь, как мы с тобой?! Приехала, значит? Я будто знала – принесла вот на всякий случай.

Пупочка достала какую-то жалкую коробку. А другой рукой уже поспешно доставала Клаву.

Клава молча отступала перед нею – с тем же чувством, какое подняло ее вчера на сцене: Госпожа Божа владела ею всей. И была на всё воля Её-Их.

Пупочка погрузилась задом в кровать и стала расстегивать лопающееся платье. Клава нетерпеливо ей помогала.

– Любишь, деточка, свою Пупочку? Какая у нас писенька сладенькая.

– А давай, Пупонька моя, я сверху. Попробуешь, какая сладенькая.

– Ах ты забавница.

И Пупочка покорно рухнула навзничь.

Клава уселась ей на грудь.

– Ах ты, ах ближе… – задыхалась Пупочка от тяжести и страсти.

Клава соскользнула вперед – и сдавила бедрами ей шею.

Как знала и умела.

Пупочка забилась будто бы огромная выловленная белуга.

Клава вцепилась в жидкие ее волосики как в гриву лошади и подпрыгивала, подпрыгивала – так делают ковбойки в кино, когда их сбрасывают дикие мустанговки. Сдавливала бедра, потом напрыгивала сверху коленками на ходящий ходуном кадык.

Бедра – коленки, бедра – коленки.

В бедрах – сила, в коленках – твердость.

Бедра – коленки. Сила и твердость.

Пупочкины грабли сзади и с боков что-то попытались – и ослабли, ослабли, ослабли…

Хрипела, храпела, булькала…

Откинула грабли и отбулькала.

Вот это было посильнее, чем шалости с Витьком. Пронзение почти как перед залом.

Госпожа Божа помогла.

Клава перешагнула и пошла отмывать бедра от вонючего пупочкиного пота. Пот смыла, а жар в бедрах остался после борьбы с дикой мустанговкой. Веселый, как лихорадка.

Вернулась и прикрыла тушу. А то живот съехал на сторону как вылезшее тесто.

Клава прошлась снова по-хозяйски. Дошла до двери – и ахнула, что наружная дверь лишь слегка прикрыта. Не заперла в горячке за гостьей. Госпожа Божа хранила – и никто незваный не зашел.

А с Пупочкой они квиты. Так будет со всякой, которая…

Даже дышать легче стало – оттого что нигде на свете больше не портит воздух своим дыханием Пупочка. Дыханием и прочими выхлопами. Даже сама Пупочка должна была бы поблагодарить: новых грехов больше не наделает, значит, в аду душе ее полегче придется.

А чего делать с телесным остатком, придумает Витёк.

Он явился веселый и бодренький. Поцеловал, дыша Марьей-Хуаной.

– Ну как тут? Полный порядочек в десантных войсках?

Клава с порога и похвасталась:

– Тут одна белуга – откинулась.

– Какая еще – белуга? Сказал же: не открывать!

– Ну – надо было значит. Старая сватья. Госпожа Божа привела.

Подвела и показала.

Витёк отнесся к проблеме чисто технически:

– Чего с ней? Убирать или оставлять ментам как сердечную?

Уточнил уважительно:

– Это ты ее? Как того деда? Можно сказать, специализация. Деда, значит, как сердечного списали? Но тот в своей постели! А тут хата чужая, только-только перепроданная. Могут копать. А если хрящи ты ей разнесла? Оттранспортировать бы надо. А как ее транспортировать – десятипудовую? Задачку ты задала.

– Но ты же придумаешь, правда?

Клава нисколечки не волновалась: Витёк с Госпожой Божей просто не могут не придумать всё в лучшем виде.

Витёк принял задание без возражений – как мужской долг.

– Транспортный вопрос – всегда сложный. Решим, однако… Нам уже во дворец ехать! А с этим – утро вечера… Свами своей можешь не говорить пока. Сами разберемся.

Про деда Ивана Натальевича Свами знала и даже одобрила, так что стыдиться Клаве было нечего: добрая Дэви и должна повсюду творить справедливость. Но Витёк был по-своему прав: от деда Натальевича досталась квартира, новая ладья Сестричеству, а от Пупочки остались одни хлопоты. Так что одобрит Свами гораздо меньше. А может и припомнить в удобный час, секретом на секрет попросит поменяться. И проще себя ей не закладывать. Того, что Свами читает насквозь ее мысли, Клава больше не боялась.

36

Они заехали в корабль, Клава прыгнула в плащ, подхватили Свами и помчались во Дворец спорта. Подъехали, когда уже началось. Клаве хотелось одного: скорее! Жар в бедрах, который она пронесла сюда во Дворец из самой квартиры бывшего Федотика, поднимался по телу и претворялся во вдохновение.

Додик был вдохновлен по-своему.

– Целый день только и звонят после вчерашнего. Резонанс называется! Тридцать секунд телевидения я разрешил: для паблисити. Оставим сегодня нашу Каленьку Дэви на катарсис: в конце второго выпустим.

Бас Иаков в уборную вдвинуться и не пытался – взглянул из коридора, пророкотал:

– Как лампадку вынесу. На ладони.

И показал как будет нести – на вытянутой руке. И ни в одном суставе не дрогнет.

Свами тоже приняла участие: утренней росы налила.

Наконец позвали.

– Упадешь по трубе! – крикнул в спину Додик.

Предчувствуя священное беспамятство, Клава пошла навстречу свету и грому, перехватила у взывающей певицы:

Толька, Толька, Толька… и первым криком завела ждущий зал:

Божа, Божа, Божа, Божа!

Слепила знакомая тьма:

синий-зеленый-красный

Клава не видела, но проникала сквозь вспышки: зал стоит, прыгает, пляшет, плачет, хлопает в едином сердце и готов броситься на сцену, на нее – или задохнуться под нею, сжимаемый лихорадочными бедрами.

По одному бы добровольцу погибать для вдохновения в ее бедрах перед каждым концертом – и только позавидуют счастливцу!

Божа, Божа, Божа, Божа!

И ничего нет сильнее и проще.

Все-все-все. Хором-хором-хорошо.

Так же хором все спасутся – если не рухнет крыша как перегруженный мост. А если рухнет – тем вернее вознесутся в рай прямо из-под обломков. 

Божа, Божа, Божа, Божа!

Слабее вспышки.

И какая-то труба. Побудка.

Божа, Божа…

Труба трубит. Будит.

Не команду вспомнила, а изнемогла.

Шагнула и упала.

Всех труба будит, а ей бы – уснуть.

Слышала, припав к покрытию сцены, прогибающие пол шаги – и вознеслась на несгибаемые ладони Иакова.

И унеслась на них в закулисье.

Сама Госпожа Божа унесла ее руками баса.

Рев и гром догоняли. Не отпускали.

Метнулся кто-то – не Додик, мельче:

– Не отпускают! На аплодисмент пожалуйте!

И бас Иакова:

– На бис святые не выходят.

За боковым служебным выходом терзала наряд охраны толпа. Как шторм, который запирает слабому суденышку выход из гавани.

– Еще один выход есть. Может, туда такси подать? дрогнул Додик.

– А тачанка моя? Они разнесут с досады, когда поймут, что упустили! – несогласный Витёк. – Вертушку бы на крышу, как на авианосец.

– Тебе тачка дороже или гениалочка наша? Будет эта безумная Калька – тысячи тачек наши!