Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства Страница 36

— Mon Dieu! — воскликнула она. — Кто этот художник?

Тео Ван Гог оторвался от работы и посмотрел на красивую светлокожую брюнетку в перваншевом платье — похоже, с ней прямо посреди галереи случился оргазм. Хотя он был уверен, что никогда прежде не видел ее, она казалась до странности знакомой.

— Их написал мой брат, — ответил Тео.

— Блистательно! А еще какие-нибудь его работы у вас есть? Я хочу взглянуть.

Шестнадцать. Произносится «Бас-тард»

— О, смотрите — это же великий художник Тулуз-Лотрек в сопровождении какого-то никому не ведомого ублюдка! — воскликнул Аристид Брюан, когда они вошли в тускло освещенное кабаре. Артист был крепок и суроволиц, носил роскошную широкополую шляпу, сапоги на высоком каблуке, как у чистильщиков канализации, черную накидку и ослепительно красный шарф. На две части он состоял из таланта, на три — из манерности, а на пять — из чистого шума. «Свистулька» была его личным кабаре, а Тулуз-Лотрек — любимым художником. Именно поэтому Анри и Люсьен втаскивали сюда синюю ню средь бела дня.

— Когда сломаешь зуб о гальку в пирожке с черной смородиной, — тут же ответил ему Люсьен, — это будет подарок от того самого никому не ведомого засранца!

— О-хо! — вскричал Брюан, будто бы обращаясь к залу, полному гуляк, а не к четверке бухих мясников, что дремали над пивом в углу, и скучающей девице за барной стойкой. — Похоже, мне с первого взгляда удалось не признать Люсьена Лессара, сраного булочника и по временам сраного художника.

Брюан не был особо предвзят к Люсьену. В «Свистульке» все подавалось с гарниром оскорблений. Брюан так надеялся добиться славы. Со всех лучших районов Парижа сюда стекались предприниматели и адвокатура — посидеть на грубых скамьях, потолкаться локтями с нищебродами из рабочих за весьма засаленными столами, послушать обвинения во всех бедах общества от этого анархиста, защитника и певца обездоленных, Аристида Брюана. То был последний писк моды.

Брюан прошагал к ним через все кабаре, а по пути зацепил со столика свою гитару.

Люсьен сел со своего конца картины лицом к хозяину и сказал:

— Хоть одной струной этой штуки брякни, мычащая ты корова, и я забью тебя ею до смерти, а труп твой расчленю струнами. — Его учили не только выдающиеся художники Франции — он не пропускал уроков и самого изощренного ерыкалы Монмартра.

Брюан осклабился, поднес гитару поближе и сделал вид, что бряцает по струнам.

— Принимаю заявки…

Люсьен ухмыльнулся в ответ:

— Два пива с тишиной.

— Очень хорошо, — ответил Брюан. Ни на такт не сбившись, он развернулся на ходу, словно балерун, отложил гитару на ближайший столик и направился к бару.

Через две минуты он уже сидел с ними в кабинке. Все трое рассматривали синюю ню, прислоненную к соседнему столу.

— Давай я у себя повешу, — сказал Брюан. — Люсьен, здесь ее увидит много важных людей. Я повыше повешу, над баром, никому потрогать даже в голову не придет — не достанут. Может, и не купят — жены не дадут такое в дом принести, — но увидят и запомнят твое имя.

— Ее должны видеть, — сказал Анри Люсьену. — А выставку можно и потом. Может, Тео Ван Гог организует, но на это потребуется время. Я ее сам не могу организовать — мне нужно в Брюссель, у нас там выставка с Двадцаткой, а еще я обещал новые афиши «Черному коту» и «Красной мельнице».

— А мне должен карикатуру для «Свистульки», — добавил Брюан. Время от времени он печатал художественный журнал с тем же названием, что и кабаре, и все молодые художники и писатели Монмартра давали ему материалы.

— Ну ладно, — ответил Люсьен. — Только я не знаю, сколько за нее просить.

— А вот продаваться она не должна, — сказал Анри.

— Согласен, — сказал Брюан. — В этом и есть сила кокетки, нет? Пусть ее хотят, но давать не стоит. Пусть дразнит.

— Но мне же продать нужно. — В этом и есть дилемма художника: писать за презренный металл — значит поступаться принципами, но художник, который не продается, — никто.

— Если продастся сейчас, продастся и потом, — ответил Анри. — Ты же хлебом на хлеб зарабатываешь.

— Ладно, ладно. — Люсьен вскинул руки, сдаваясь. — Вешай. Но если кто-то захочет купить, мне надо об этом знать.

— Отлично. — Брюан вскочил с места. — Пойду займу лестницу. Можешь проследить за повешением.

Певец ушел, а Анри прикурил cheroute от деревянной спички и сунулся головой в облако дыма, которое только что выпустил над столом.

— Пока он не вернулся, Люсьен, я должен тебе кое-что сказать. Предупредить.

— Не будь таким зловещим, Анри. Тебе не к лицу.

— Просто штука в том, что Жюльетт… а я тебе все равно помогу ее найти, если ты этого так хочешь, но должен тебя предостеречь. Возможно, тебе вовсе не надо ее отыскивать.

— Но мне надо ее отыскать, Анри. Я без нее как без рук.

— Мне кажется, ты наводишь на ваши с ней отношения романтический флёр. Ты и с нею был без рук.

— Я писал.

— Не в этом суть.

— Суть всегда в этом.

— Она совершенно точно жила с Красовщиком.

— Хочешь сказать, что она тайно была его любовницей? Не может такого быть. Кто позволит любовнице проводить столько времени с другим мужчиной?

— Я говорю только, что у них уговор.

— Он, стало быть, ее сутенер? Ты это мне говоришь? Ты утверждаешь, будто женщина, которую я люблю, — блядь?

— В твоих устах это звучит омерзительно. Да у меня среди лучших друзей бляди.

— Не в этом суть. Она не блядь, и он ей не сутенер. Ты всех вокруг считаешь сутенерами. Потому-то вечно и проигрываешь.

Анри очень любил эту игру — «Угадай кота». Игралась она в бальном зале «Галетной мельницы». Он с компанией друзей (иногда включался и Люсьен) сидели у стены людного танцзала и пытались угадать, кто из мужчин в кабинках — сутенеры, пасущие своих девиц, а кто простые работяги или мерзавцы, старающиеся поживиться сладеньким. Сначала делали ставки, а потом подзывали какого-нибудь вышибалу заведения, и он подтверждал или опровергал гипотезу. Анри почти неизменно проигрывал.

— Не сутенер, — покачал головой Анри. — Я не знаю, кто он ей, но вот чего хочу. Спроси-ка ты себя, что будет, если ты найдешь Жюльетт, а она тебя не признает?

— Что?

— Люсьен, ты же знаешь — я выследил ее до квартиры Красовщика. И поговорил с ним.

— Знаю, Анри. Ты решил, что он тебе врет насчет Винсента.

— Да я просто уверен, что врал. Но я тебе не говорил, что спросил у него насчет Кармен.

— Кармен? Почему?

— Когда я его увидел напротив «Дохлой крысы» — в тот день ты столкнулся с Жюльетт, — я вспомнил, что видел его с Кармен.

— Да ну!

— Сам же знаешь — я почти не помнил себя с Кармен.

— Абсент, — сказал Люсьен. — Поэтому-то мы и отправили тебя к матушке. Для твоего же блага.

— Черт возьми, Люсьен, не в абсенте дело. Ты же слышал доктора Гаше. Ренуар, Моне — у всех бывали провалы в памяти, галлюцинации, всех отбрасывало в прошлое. Ренуар помнит Красовщика, но о нем — ничего. У тебя тоже так было, а ведь ты абсент не пьешь, правда? Дело в краске. Что-то в ней не то. И она действует не только на художника. Я нашел Кармен, Люсьен. Отыскал, а она понятия не имеет, кто я такой. Говорит, всему виной лихорадка. Она чуть не умерла после того, как я уехал.

У Люсьена от такого откровения онемело лицо — и от того, как он поступил с Анри, и от того, что это может значить для них с Жюльетт. Он, Морис Жибер и Эмиль Бернар своими руками выволокли Анри из мастерской, вымыли его, одели, а потом Жибер и Бернар самолично отвезли Анри в замок к его матушке и остались сидеть с ним, пока не просохнет.

— Ты же убивал себя, Анри.

— Я картинки красил.

— Мы старались быть тебе добрыми друзьями…

— Она меня не знает, Люсьен, — выпалил Тулуз-Лотрек. — Не помнит даже, что мы с ней были знакомы. — Он задавил окурок сигары о пол — чего Брюан не только не запрещал, но и всячески поощрял, — после чего снял pince-nez и сделал вид, что протирает запотевшие линзы углом шейного платка. — Вот это я и пытался сказать. Жюльетт может тебя даже не признать.

— Признает. Пошли сейчас же в Батиньоль. Мы спасем ее — какими бы узами Красовщик ее ни опутал, мы их разорвем. Она поймет маму и простит ее за то, что двинула ей сковородкой. Сам увидишь.

Анри покачал головой.

— Думаешь, я туда не возвращался? Ты неделю провел без сознания, Люсьен, и мы были уверены, что причиной этому — она. Само собой, я еще раз ходил туда, где она живет. Их там больше нет.

— А я думал, ты все это время провалялся пьяный в борделе.

— Ну, да — я был пьян, но не все же время в борделе. Я взял фиакр до их квартиры — ну и прихватил с собой двух шлюх на крайний случай. Консьержка сказала, что как-то утром заглянула к ним проверить, а Красовщика и девушки там не оказалось. Ни словом не предупредили, что съезжают.