Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю Страница 36

Лицо мне свело от изумления. Я закатила глаза практически до кромки волос.

– И ты думаешь, я во все это поверю? Что после всех этих лет ты вдруг изменился?

У Джереми лоб сморщился, как корка на остывающем крем-брюле.

– Я правда изменился. У меня в голове не укладывается, что я натворил с тобой. Мне нужно было увидеться с тобой и рассказать тебе, что я чувствую.

– И что ты чувствуешь? Ты не умеешь чувствовать, Джереми. Нечто ближайшее к чувству ты испытываешь, когда говоришь: «Это доставило удовольствие ста процентам нашей фокус-группы».

– Это все прежний Джереми! Я отдаю себе отчет, что несколько припозднился с осознанием, но я понял, что карьера и работа – еще не все.

– И это говорит человек, который известен своими оргазмическими криками: «О боже! Доу упал на два процента! Да! Да!! Да!!!»

– Действительно, я был таким. Признаю. Но теперь я уверен, что друзья и семья важнее всего остального.

– Отлично! Это надо отметить. Давай пригласим всех твоих друзей... закажу столик на одного, ага?

– У меня отец умер, – сказал вдруг Джереми. Голос у него загустел от подавленного чувства.

– О, – только и могла я сказать, и ветер мгновенно утих в моих саркастических парусах. – Соболезную.

Джереми отбросил букет и осел на кирпичный заборчик, отделяющий мою раздолбанную террасу от сияющих свежеотремонтированных георгианских хором по соседству.

– Я любил отца, Лу. Но часть вины за разлад нашего брака я все же возлагаю на родителей. Если бы они выказывали мне любовь и нежность, как должны были, если бы научили меня общаться, я бы никогда тебя не бросил. Но мои родители всегда предпочитали собственному сыну собак, – сказал он с горечью. – Собак держали в доме, а меня отправили в псарню экстра-класса под названием «Итон». Когда Мерлину поставили диагноз, мне попросту не хватило эмоциональной зрелости. А теперь уж поздно говорить отцу о том, что я чувствую. – Он безутешно повесил голову. – Но я потолковал с матерью. Она тоже отчаянно сожалеет. Она очень хочет видеться с вами, безумно. И я.

Он посмотрел на меня с такой искренней мольбой, что я мгновенно сдала позиции и уселась рядом с ним на раздолбанный заборчик.

– Я просто вплыл в отцовство, без руля и без ветрил. А потом испугался, нырнул за борт и как бешеный поплыл к берегу. И все эти годы жил, как потерпевший кораблекрушение. – Он уткнулся лицом в ладони.

Я так хотела ему верить, но развод чернел между нами, как огромный синяк. «Условия развода будут справедливыми и равными. Нагибайся» – вот довольно точный итог произошедшего. Поэтому дружеских объятий я не раскрыла, но зато вяло поаплодировала:

– Очень трогательно, Джереми. Прямо викторианский роман. Кстати, даже если отец включил тебя в завещание, вывозить имущество прямо с похорон как-то неприлично, имей в виду.

Джереми вглядывался в меня покрасневшими глазами.

– Господи. Ты и впрямь обо мне такого ничтожного мнения? Ну да, и кто тебя упрекнет? – Он уныло вздохнул. – Я повел себя низко. Мама рассказала мне о Мерлине, о его проблемах. Он не виноват, что не умеет правильно эмоционально реагировать. Я много читал об Аспергере. Его когнитивная эмпатия – способность понимать, что чувствуют другие, – недоразвита, я знаю, но эксперты говорят, что это...

Я вскинула руку:

– Можно оставить заявку на прерывание твоего монолога, Джереми? Хочу предупредить, что через пару минут попрошу слова, и слова будут такие: мне насрать, что ты думаешь.

Но Джереми все равно продолжил:

– Но несомненно, что Мерлин унаследовал болезнь по моей линии. Наверняка. Среди Бофоров распространена эмоциональная слепота. Взять моего отца. Ты знаешь, что он ни разу за всю жизнь не сказал, что любит меня? – Джереми тоскливо застонал. – Может, у него тоже был Аспергер, просто неустановленный? Кто знает? Но вот с такой отцовской фигурой перед носом ничего удивительного, что из меня самого получился никудышный отец. И вот поэтому я вернулся. От поддержки в семье и от профессиональной помощи Мерлину будет огромная польза, и я в состоянии все это оплатить. И, что важнее всего, у него будет отцовская любовь. По меньшей мере.

Я смотрела на своего бывшего со смесью изумления и подозрительности. В последние десять лет просить у него денег было все равно что просить у трупа пинту крови, а сейчас он сам предлагал кровопускание наличными.

– Чего тебе надо? – спросила я ледяным тоном.

– Прощения. Еще одного шанса. Мерлину нужно наращивать социальные навыки. Мне тоже. Смерть отца, ну... заставила меня переосмыслить всю мою жизнь. Можно считать это прозрением. Я поклялся быть хорошим отцом. И поклялся оставаться верным этому обещанию.

– Хе! Мне ты в этом не клялся... Как там Пудри Хепберн? Как у нее с американской кабельной карьерой? Видала ее недавно в каком-то кулинарном шоу. На фотографиях выглядит живее, чем живьем. Передоз ботокса, видимо? Но есть, есть у Одри два мощных преимущества – она их предъявляет в каждой программе. Я все надеюсь, что она таки плюхнет сиськой в сковородку. Облядушек с тушеной грудью. Может, ей стоит попробовать совсем не раздеваться? Как думаешь, не пострадает ли целостность замысла?

Замужество проносилось в памяти чередой болезненных вспышек, по большей части – размытые мрачные образы и шумы. Но боль предательства Джереми вдруг снова пронзила мое сознание.

– С Одри покончено. – Джереми, ссутулившись, глядел себе под ноги.

– Да ну? У тебя, видать, красоточное переутомление, – воинственно диагностировала я. – Неизлечимо, если трахаешься с девушкой, у которой IQ ниже, чем фактор защиты ее крема от загара.

– Просто Одри, ну... не разделяет моих убеждений. Когда был помоложе, я все искал этот волшебный смысл жизни. Думал, он – в успехе, общественном положении, доходах. Но на самом деле все очень просто. Смысл жизни в том, чтобы делать жизнь других людей значимой... Делать что-то сущностное... И вот поэтому я собираюсь заняться политикой.

В наступившей тишине можно было расслышать, как с мелодичным скрипом растет трава. Джереми собрался элегантно прошествовать в чарующее пространство политики, согретое для него дорогим усопшим папочкой.

– Ты? Политикой? Да ты же банкир. Твою нравственность отыскать труднее, чем свидетельство о рождении Шер.

– Нет, уже не банкир. Мы с американскими партнерами расстались. Тебе моя мама не говорила, что я основал собственную хеджевую компанию в Лос-Анджелесе? Но беззастенчивая жадность моих партнеров, их уходы от налогов, все эти их финансовые пирамиды... Меня от них выворачивало. Захотелось посвятить себя служению обществу. Я в партийных коротких списках. Голосование – на следующей неделе. Парламентский глава партии назначил дополнительные выборы. Я хочу воздать обществу.

– Да ладно? – сказала я с каменным лицом. – Знаю я, как твоя семейка воздает. – Я вскинулась на ноги. – Слегка повысишь налоги – фунтов на двести в год для таких, как я, а потом сильно сократишь их и сэкономишь нам всем пенсов двадцать.

– Я баллотируюсь от либеральных демократов, – сказал Джереми с мрачной безмятежностью.

Я развернулась на пятках и уставилась на него:

– Серьезно?

Послышался глухой грохот: тори Дерек Бофор ворочался в гробу.

– И что же? Ты думаешь, сменил политические вкусы – и я вся растаю? Тебе нежность и тепло я могу предложить лишь в виде кремового торта в морду.

Лицо Джереми печально вытянулось.

– Господи, Люси. Какая же ты стала циничная. А была такая жизнерадостная. Я оттого в тебя и влюбился. Это я такое с тобой сделал? Если да, то нет мне прощения, никогда...

– Ты? – Я хохотнула. Но смех вдруг сорвался в горячие злые слезы – память о прошлом вышибла из меня дух. – Как ты мог нас бросить? – заорала я и увидела, как мои руки, сжатые в мои же кулаки, заколотили Джереми в грудь.

Мой бывший муж принимал удары, пока я не спустила пар.

– Я заслужил. Ненавижу себя за то, что сделал, – проговорил он севшим голосом. – И я хочу тебе за все воздать, Люси.

– С чего мне тебе верить? – Мне показалось, что я выдала голосом свою уязвимость, несмотря на все мои попытки изображать Мохаммеда Али.

– Если ты смогла настолько измениться, Лу, значит, и я могу. Ты разве не дашь мне увидеть сына?

– Ах вот теперь ты хочешь его повидать? Где же ты был, когда ему нужно было увидеть тебя? Где ты был, когда твой сын бился головой о стены? Где ты был, когда он пытался выпрыгнуть из окна? Где ты был, когда он бил себя по яйцам от омерзения к себе? Где ты был, когда его макали головой в унитаз в школьном туалете? – Я топтала его букет. – Где, где ты, выродок, был?

У Джереми сделался вид человека, который нечаянно раздавил пасхального кролика и теперь должен сообщить об этом детям.