Наташа Апрелева - У каждого в шкафу Страница 36

— Для вас лично, Зоя Дмитриевна, мы с Юлией Александровной тоже присмотрели несколько великолепных персонажей. Я предлагал Пеструю Ленту, но эта Юлия Александровна, она такая формалистка, вообразите, говорит, что на змейку вы похожи не очень. Весу, говорит, прямо многовато для змейки… Предлагает вам Собаку Баскервилей изображать…

Зоя Дмитриевна, грозно шагая, вышла в коридор. От негодования она не находила соответствующих моменту слов. В ужасном волнении ворвалась в пустующую ординаторскую, нашарила гневно дрожащей рукой свой телефон. Подслеповато сощурилась, путаясь непослушными пальцами в крошечных кнопках.

«Собаку Баскервилей, говорите, многоуважаемая Юлия Александровна? Я сейчас вам покажу собаку… Весу многовато…»

Наташа обратила внимание, что за окнами заметно посветлело. Чернильные кляксы в стеклах разбавились слегка утренним холодным воздухом и водой, конечно, водой. Иногда люди придают преувеличенное значение этим вещам: встретить рассвет, проводить закат, всякой отвлеченной дребедени, причем даже лучшие из них. «Я устала», — подумала Наташа. «Сейчас что-то произойдет», — подумала Наташа.

Выложенный на низкий-низкий столик (совсем как в кафе) мобильный телефон босоногой завибрировал и пропел низким и, пожалуй, приятным мужским голосом: «Я смотрю в чужое небо из чужого окна и не вижу ни одной зна-а-а-акомой звезды, я ходил по всем дорогам и туда и сюда, оглянулся и не смог разглядеть следы, но, если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сего-о-о-одняшний день, и билет на самолет с серебристым крылом, что, взлетая, оставляет земле-е-е-е лишь тень…»

Хозяин иногда слушал нечто подобное.

— Господи, — удивленно сказала босоногая, — Зоя Дмитриевна! Она мне теперь ночью звонить будет? Совсем с ума сошла.

Трубку не взяла. Песня прервалась на полуслове. Точнее, на полузвуке, красивом гитарном проигрыше.

Чтобы через несколько секунд заиграть снова.

— Лорка теперь, — сглотнула босоногая. — Ой.

На этот раз трубке ответила: «Ал-ло».

И молча слушала. Не переспрашивала. Нажала «отбой». Продолжала молчать. Грубая рыжая нервно проорала в ярости:

— Что, блядь, за на хуй?

Босоногая посмотрела на Боба. Боб медленно поднялся на ноги, аккуратно поместил Наташу на свое место, на низкий диванчик, и стал отступать к окну. Как будто хотел отойти подальше от ожидаемых слов. Как будто бы уже все знал.

— Боб, — сказала босоногая, не отводя глаз, — Боб. Мне очень жаль. Сердце Федора остановилось сорок пять минут назад. Предпринято было все возможное. Реанимация никаких результатов не дала. Он скончался. Время смерти — пять часов пять минут.

Хозяин дошел до окна и уткнулся лбом в стекло. Лоб был горяч, стекло приятно холодило. Пожалуй, он постоит вот так — какое-то время. Куда торопиться? Теперь все подождет.

Грубая рыжая нервно жевала рукав кофты, пытаясь, должно быть, осознать сказанное.

Розовая рубашка налил и выпил водки, пытаясь, должно быть, осознать сказанное. А потом еще — налил и выпил.

Лысый налил и выпил виски, пытаясь, должно быть, осознать сказанное. А потом еще — налил и выпил.

— Не ходите за мной, — негромко проговорил Боб, не оборачиваясь, — не ходите за мной, пожалуйста, не надо ничего этого. Сам на дороге поймаю такси. Поеду к нему. Я хочу быть один. Юля, безусловно, оставайся, пока спит дочка. Потом просто захлопни дверь. Со всем остальным обществом прощаюсь.

Хозяин вышел из гостиной опустив широкие плечи — дань горю.

Остальное общество зашевелилось, заковырялось в сумках, задоставало мобильники, кошельки и другие необходимые вещи.

Лиловая рубашка поправил указательным пальцем очки на переносице.

Лысый растер ладонью лоб, захватывая и часть сияющей головы.

Пестроволосая резко потянулась к телефону, все принялись высказываться в смысле вызвать два, нет, три такси… или все-таки два?

Человек, терпеливо читающий это по-русски, любишь ли ты кириллицу так, как люблю ее я?

Точно не знаю, зачем я это спрашиваю, пришло вот просто в голову. Дай, думаю, спрошу у человека, читающего неплохо по-русски, про кириллицу, уж он-то должен знать в ней толк. Прости, пожалуйста, за панибратство, стоит ли нам церемониться, так хорошо понимающим друг друга?

По-русски.

Маша громко хлопнула дверью такси, прибывшего первым, оставив мужа стоять у выщербленного бордюра с какими-то пакетами и свертками в руках.

Таксист, приятный парень, в полосатой толстовке со смешной надписью «Two beer or not to be?» пошуровал настроечным джойстиком магнитолы и выбрал «Ретро ФМ», Маша вздохнула — ну что такое, теперь еще придется слушать, как Барыкин будет долго гнать велосипед. Таксист, приятный парень, уловил клиентское недовольство и радио выключил, зато заговорил сам, ныряющим баском:

— Сейчас пару вез одну, в аэропорт. Не сказать, чтоб богатые — так, зажиточные. На похороны, говорят, едем. В город Братск. Сноха наша, говорят, померла. И сынок ее — тоже помер. Голодомор какой-то, я считаю.

Таксист вопросительно посмотрел на Машу. Маша неопределенно пожала плечами.

— Там какая фигня-то получилась. Пошли двое мальчишек на речку — один утонул. Какая там река, в Братске? — озабоченно спросил таксист, приятный парень, и торопливо закурил. Маша посмотрела в окно. — Ангара, что ли? Один хрен… Ангара или там Енисей, я считаю. Второй пацан в слезах и соплях прибежал — рассказал, что друг его с обрыва навернулся в воду. Но мама утопленника не поверила в несчастный случай, стала опрашивать очевидцев — и те ей сказали, что видели, как около речки ее сын с другом чего-то срались-дрались. Мама пошла приятеля сына допрашивать. «Чего, — спрашивает, — вы там на речке, посрались, что ли, сволочи?» Тот говорит: «Ну типа, блин, да. Удочку не поделили, нах, вот и спорили…» У мамы в голове мигом сложился правильный такой пазл, что ее сынка спецом потопили из-за удочки, и она такая: «Мальчик, а пойдем со мной еще разок на то место, откуда Петя навернулся. Покажи мне, как он стоял, и все такое. Материнское сердце, все дела». Мальчик пошел, показал, спиной к обрыву встал, а мамашка его и спихнула с криком: «Ты моего сыночка погубил, теперь сам сдохни, гнида!»

Маша с оторопью смотрела на таксиста, приятного парня, на его густо-малиновое от возбуждения лицо, блестящие глаза.

— Да, а потом тетка эта сама пересрала, побежала вниз спасать мальчонку-то, а тот уж помер. Ну она сама вслед за ним и прыгнула. О-о-от такая драма… Молчите? — зачем-то констатировал очевидное таксист.

— Да вот все думаю, лучше бы это был Барыкин на велосипеде, — пробормотала Маша.

— А я все думаю, что история какая-то несимметричная, — поделился доверчиво таксист, приятный парень, орудуя переключателем скоростей. Повернулся направо: — Второй мертвой бабы здесь не хватает, вот что. Матери первого сопляка.

— Остановите здесь, пожалуйста, — выкрикнула Маша в панике, бросила на таксистские колени скомканные сторублевки и быстро вышла.

«Второй мертвой бабы не хватает», — повторяла она про себя в ритм ходьбе.

«Вто-рой-мерт-вой-ба-бы-не-хва-та-ет».

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

тема: Еду к тебе.

Я еду к тебе. Скоро буду. Всегда знал, что люблю тебя. Но не думал, что так сильно.

Один взгляд назад. Весна 1991 года

Никто из трех девочек не знает, каким будет этот день.

Средне-русая даже не возьмется сказать вообще, день ли это. Или ночь? Порядка двух недель (или трех?) она выходит из комнаты только в общественную уборную и — редко — в душ. Средне-русая голова теперь знает, что этого младенца ей послал Бог, как и должно происходить с Богом и младенцами. Не надо ей ничего более, все пазлы послушно выстроились в задуманную картинку, когда в комнату ворвался Боб с сумасшедшими глазами и увидел своего сына на ее руках. Все ей стало понятно, раз и навсегда: маленького, слабого, больного ребенка, несчастное создание, обреченное жить в безжалостной стране и шарахаться в сторону от недобрых любопытствующих взглядов и окликов «даун», Боб не оставит. Будет тянуть, растить, выхаживать и любить, конечно же, любить. Никаких широкоплечих юношей из военно-летного училища. Никаких прогулок в Пушкинском скверике. Никаких соседей по комнате добряков дядей Федоров. Да и со всей остальной их ерундой надо заканчивать, хватит, добаловались. Надо заниматься ребенком. Ничего, справятся. Вот оно — их спасение — плосколицый кричащий младенчик с монголоидным разрезом синеватых глаз.

Пусть общество считает, что ему, обществу, приятнее: средне-русая родила от коменданта общежития, от крановщика с соседней стройплощадки, от дворника Пантелеймона Евстархиевича, от преподавателя с кафедры общей хирургии. Средне-русой наплевать на мнение общества, и на само общество — тоже наплевать.