Наташа Апрелева - У каждого в шкафу Страница 37

Похоже, что все-таки вечер. Возвращается с работы замученная черная голова — устроилась медсестрой в детскую поликлинику, уныло плетется разогревать скучный обед — картофель, тушенный кусочками с морковкой, тоже кусочками, и перцем-горошком.

Черная голова устала, так устала. Она не хочет ничего, кроме как поспать на чем-нибудь мягком более сорока минут подряд. Уже три недели у нее такой возможности нет. Дома периоды ребенковского затишья не превышают получаса, а во всех остальных местах мало того, что надо учиться и работать, но и нету приемлемых мест для сна. Полуживая, застывает над кастрюлькой с картошкой, кусочками. Бормочет: «Я три ночи не спал, Я устал. Мне бы Заснуть, Отдохнуть… Но только я лег — Звонок! — Кто говорит? — Носорог. — Что такое? — Беда! Беда! Бегите скорее сюда!»

У белой головы настроение, напротив, бодрое и очень, очень боевое. Никаких стихов давно скончавшихся детских поэтов она не читает, она чеканит шаг по улице, напевая в ритм для себя неожиданное: «Дан приказ — ему на запад, ей — в другую сторону-у-у, уходили комсомо-ольцы на Гражданскую войну…» Откуда выплыла незамысловатая советская песня на стихи какого-то деятеля культуры, белая голова не задумывается. Задумывается она совершенно о другом. На курсе ходят странные слухи о материнстве и детстве в рамках отдельно взятой комнаты, и необходимо самостоятельно в ситуации разобраться, сделать выводы, принять решения, поставить цели, наметить задачи. Белая голова отлично знает, что всегда и во всем выигрывают те, кто не ждет удачного и выгодного стечения обстоятельств, не рассчитывает на счастливый случай, а создают этот самый случай сами. Творят. Созидают. Она готова к созиданию. Никого никогда она не любила так, как Боба.

«Уходили, расставались, покидали тихий край… ты мне что-нибудь, родна-ая, на прощанье пожелай!» Белой голове никаких таких пожеланий не надо, мерси. Она идет в общагу, где не была с достопамятной новогодней ночи. Не была и не была. А вот теперь — идет. Четкий шаг, новые высокие сапоги, ботфорты — по европейской моде, новая ондатровая шубка — мама привезла из Чехословакии, отмахивает рукой — раз-два, раз-два. Обманный все-таки этот месяц — март, уже ждешь тепла и света, а завывают вьюги и рано темнеет. Надо было выйти пораньше, но пришлось ждать, пока родители не отправятся на юбилей, не приедет заказанное такси.

Немного помедлив на пороге общежития, как перед прыжком в холодную воду, она стремительно проходит, поднимается по лестнице, последовательно вбирая подзабытые запахи: незатейливого супа, тушеной капусты, студенческих «хвостов», медицинского спирта, разливного пива, светлых надежд, твердой веры и любви, конечно же, любви. Заходит на этаж. Первая, кого она встречает в темноватом коридоре, — средне-русая голова в роли Мадонны. На руках хнычущий младенец, сотрясаемый в попытках как-то его заткнуть, догадывается белая. Ага. Вот оно, материнство и детство. Имеет место. Она останавливается, внезапно сделалось очень трудно, почти невозможно дышать. Маленькие демоны, совсем не злые, запели и заговорили своими стрекозьими голосами, и все одновременно. Погодите, погодите, я так ни фига не разберу.

Средне-русая голова неожиданно радуется визиту белой головы, они сто лет не виделись, почему-то, куда ты пропала, тут у нас такие дела. Такие дела. Средне-русая голова довольна, что можно немного поговорить со своим человеком, тем более что она все равно топчется тут, в коридоре, давая возможность соседке поспать. Средне-русая голова внезапно ощущает, как давно она просто так не болтала с подругой, как обычная девочка, и она говорит много, всякого-разного. Белая голова — не общество, белая голова — ближайшая подруга, ей можно все рассказать. Прелестный малютка, не такой, как все, глазки-шейка-ладошки, новая задача на всю жизнь, ты посмотри, это мой сын, это мое все, это наше все.

Белая голова в ужасе. Пытается осмыслить, осознать услышанное, ничего не понимая и уже понимая все. Заткнитесь, вы, обращается она к демонам, совсем не злым, мне надо подумать. Интереснейший это аспект — принятие важного решения, кому-то на это нужны годы, а вот белой голове хватает пяти минут. Еще пять минут, чтобы успокоить колотящееся о ребра сердце. Еще минута, чтобы не дрожать противно голосом и предложить дружелюбно прогуляться, что ли, в холл, что ли, на балкон, подышать воздухом, торчишь здесь с ребенком, напротив сортира, а чем он дышит? мочой и грязной тряпкой? ничего он не замерзнет, мы его шубой, если что.

Предложить взять утихшего дауненка на руки, ты устала, можно я, а ты как раз покуришь, отдохнешь, только покажи, как поудобнее, ага, ага, держу, госсподи, госссподи, следить за лицом, никаких гримас отвращения, прелестный малютка, как и было сказано.

Поднимаются на пол-этажа. Выходят на балкон. Излюбленное место отдыха студентов, обширный балкон выходит на заброшенный пустырь, летом зарастающий страшной для аллергиков лебедой. Ой, и правда, восхищается средне-русая, с наслаждением вдыхая холодный вкусный воздух, как хорошо-то. Просит сигарету. Белая голова кивает на сумку. Средне-русая торопливо закуривает. Белая немного заглядывает за балконное ограждение, рассматривает неширокую асфальтовую дорожку, горы мусора и мрачно нахохлившиеся неопрятные кусты. Боишься — не делай, напоминает она себе любимейшее папино изречение, а делаешь — не бойся. Поднимает хромосомную ошибку над головой. Кидает вниз. Раздается глухой удар, совсем негромкий. Да сколько он там весит, несчастный ублюдок? Оборачивается. Открытый в беззвучном крике рот средне-русой. Лицо обезьяны. Она кидается к перилам, перегибается в поясе. Вот и прекрасно. Белая нагибается, хватает ее за тонкие лодыжки, и, с усилием приподняв, направляет в полет. Не такой уж длинный. Но точно — последний. Второй удар доносится отчетливей. Ну правильно, разожралась, подруга. Тяжелая, как черт знает что. Белая голова отдувается. Отряхивает руки.

Докуривает подругину сигарету. Она даже не погасла. Смотрит пристально вниз. Никаких звуков, никакого движения. Вот и чудно. На лестнице встречает щемяще прекрасного Боба вместе с добродушным румяным дядей Федором, привет-привет, собираемся отоспаться, устали, как ни одна собака не уставала, дядя Федор, вечно ты про собак, два дежурства подряд, конечно, отдыхайте, золотые мои, увидимся.

Белая голова чувствует себя настоящей хозяйкой своей судьбы. Миллионы людей хотели бы освободиться, но у них не хватает или духа, или сил, или ума. А у нее хватило, и она чувствует прилив особой гордости.

Из дневника мертвой девочки

Почему-то я знаю, что случится именно так.

Я буду продолжать разговаривать с тобой, мне необходимо с тобой разговаривать, рассказывать смешные истории, забавные местные приключения с неожиданными поворотами сюжета, вспоминать какие-то теплые случаи из прошлого, например, как я открывала консервным ножом банку сайры в масле, а нож скользнул по металлу и вместо крышки вскрыл мою руку, левую, наложили двенадцать швов, ты зверски ругался на хирурга и требовал, чтобы у меня не было не только шрама, но и самой раны. Целовал мои пальцы поочередно, пальчик-мальчик, где ты был, с этим братом в лес ходил…

Мы едем с тобой в поезде, через двое суток нас назовут абитуриентами, еще через месяц — студентами, плацкартный вагон, боковые места на полпути к туалету, вареные вкрутую яйца и изжаренные бабушкой котлеты.

Толстая и суетливая соседка из открытого купе напротив угощает нас кисленьким самодельным вином и домашним сыром, нарезанным толстыми рыхлыми ломтями, мы пробуем что-то, содержащее алкоголь, в первый раз, что за чудные детки, восхищается суетливая соседка, обмахиваясь сложенной вчетверо газетой.

В страшноватом и грохочущем тамбуре я сильно обниму тебя за шею, иногда хватает и этого, чтобы стать единым организмом, с общими сдвоенными легкими, преувеличенной печенью, большим и малым кругами кровообращения, сложным синхронным митозом и мейозом[28].

Моя левая рука — твоя правая рука, мой рот — твой язык, все на своих местах.

Оказывается, Юля заснула. Упала в сон. На низком-низком кожаном диванчике, в гостиной Боба, больше напоминающей какую-нибудь кофейню. Разбудило ее громкое недовольное мурлыканье. Красивая черно-белая кошка сидела рядом, смотрела с недоумением.

Хозяин ушел. Оставил ее на попечение вот этой босой клуши с разноцветными волосами. Наташе давно пора было принимать пищу, несмотря ни на что, а босоножка не помнила об этом совершенно и спала, безобразие. Ничего, Наташа напомнит, корона с ушей не свалится. Отрывисто мяукнув, она побежала к своей нарядной тарелке.

Юля сообразила, наконец, что от нее требуется, медленно-медленно прошагала к холодильнику, открыла.