Стэн Барстоу - Рассказ о брате Страница 36

В те времена, когда пабы перестраивали сотнями, этот остался таким, каким был, наверное, тридцать лет назад. Только подкрасят изредка да обои наклеят. Деревянная перегородка между двумя залами выложена цветным стеклом, вдоль всей стены стойка, пол покрыт выцветшим линолеумом, круглые столики.

Первый зал был пуст, а из соседнего доносился шум веселой компании ребят, игравших в дарты. Марку пива, которым здесь торговали в розлив, Уилф видел впервые, поэтому взял бутылку «гиннеса». Остался у стойки. Бармен зазвенел мелочью и отсчитал сдачу.

— Ну, как на улице?

Это был довольно полный седовласый человек, небольшого роста и в очках. Жилет расстегнут, рукава рубашки закатаны, видна татуировка.

— Ничего, — ответил Уилф.

— Холодно? — спросил бармен.

— Да не тепло.

Из соседнего зала попросили повторить. Бармен ушел.

Уилф вынул письмо от агента и раз в шестой или седьмой принялся его перечитывать, все пытаясь за стандартными фразами уловить важные для себя оттенки.

«Уважаемый мистер Коттон! Благодарю Вас за присланный мне экземпляр рукописи романа „Горькие рассветы“, а также за письмо издательства „Томас Рэнсом лимитед“. Возвращаю его Вам. Я согласен с тем, что Ваш роман весьма талантлив, и в то же время не могу не принять мнения о том, что обстановка, герои, сюжет Вашей книги могут несколько сузить круг ее читателей. Однако особого беспокойства по этому поводу, видимо, пока проявлять не следует. Ваш роман, бесспорно, отвечает современным издательским требованиям, и я, с Вашего разрешения, незамедлительно предложу его ряду фирм. Постараюсь держать Вас в курсе всех происходящих событий».

Что ж, неплохо… Даже здорово, елки — палки. И все же плясать от счастья не хотелось. Вечно надеясь, что завтра будет что‑то новое, о дне завтрашнем мы грезим желаниями дня сегодняшнего. Но ведь завтра все может измениться. Жизнь умеет мешать человеческому счастью. Но неужели когда‑нибудь от счастья жизни с Маргарет останется один только страх потерять ее и больше ничего? Он не мог себе этого представить. «Сними эту печаль, любимая, — говорил он ей. — Развей последний призрак прошлого, и мы навсегда уедем отсюда». — «Да, — отвечала она. — Теперь, когда со мной ты, я ничего не боюсь». И все же в глубине души она надеялась, что поиски их окажутся безуспешными, — он понял это, часами роясь вместе с ней в справочном зале городской библиотеки. Да и сам он в минуты раздумья задавал себе вопрос: а стоит ли? Старые раны все еще болят. И кто сказал, что, пытаясь их залечить, он не причинит еще большую боль? К концу пятого вечера он со вздохом отодвинул от себя бумаги. Перед его глазами причудливым узором плясали имена жителей города, названия улиц, где стояли их дома. Он взглянул на Маргарет — она глядела в никуда, кончик карандаша уткнулся в бумагу.

— Ничего нет, — тихо сказал он. — Черт, ну и работка! И главное, вдруг я пропустил? А у тебя как?

— Нашла, — ответила она, не оборачиваясь.

Он вскочил, скрип его стула резко отозвался в тишине читальни, и поглядел через ее плечо на то место, куда указывал карандаш.

Снова подошел бармен и, глядя на пустой стакан Уилфа, спросил:

— Повторить?

— Да, пожалуйста.

Бармен открыл бутылку «гиннеса» открывалкой, вмонтированной в стойку, налил полный стакан.

— Выпьете со мной?

— Ага, спасибо, — ответил бармен и налил себе. Они чокнулись.

— Ну, за удачу.

— Ваше здоровье!

Они поставили стаканы, и Уилф спросил:

— Слушайте, вы случайно не знаете такого Уолта Фишера, живет где‑то рядом.

— Фишера‑то? Как же, знаю, заходит он сюда. Ничего, довольно смирный. И жену по субботам приводит, ежели есть кому с детьми посидеть.

— А, так он семейный, да?

— Ну, жена, и малышни хватает.

— Газета свежая? — Ему совсем не хотелось читать, но любопытство победило. Он взял у бармена газету, поглядел на первую полосу.

— Значит, тот тип, что уделал эту из Кросс — парка, говорит, мол, и не знает, зачем это он, да? Ладно хоть сознался сразу. И кто ее дернул к себе его пускать? Сто лет не виделись, он выходит из тюрьмы, и она его к себе берет. Голова у нее не на месте, вот чего.

— Теперь‑то на месте, — сказал Уилф.

— А? Ну да, правильно. Его вздернут, это точно. Кому он, гад, нужен?

— Я не верю в правильность высшей меры наказания, — сказал Уилф.

— С какой стати мы должны платить, чтоб он там в тюрьме прохлаждался?

— Можно ли мерить жизнь человека стоимостью его содержания в тюрьме?

— Так ее‑то жизнь он того, — сказал бармен. И зачем? За полста.

— Там не только в этом было дело. Они были муж и жена, жили вместе.

— Оно, конечно, так. Я со своей, бывает, тоже спорю. Но я ж не бью ее по башке.

— Видимо, вы не так уж и сердитесь на нее.

— Ой, ну да чего… — бармену не очень‑то хотелось препираться со странным посетителем, тем более сам пил пиво за его счет. — Я‑то знаю, что надо, а что не надо, а этот тип не знает.

— Вешаньем не научишь.

Зачем он стал говорить об этом? Если бы оставили его в покое, он бы забыл. Но нет. Он свидетель. Да и вообще, можно ли забыть такое? Ведь он убежал, убежал, как испуганный мальчишка. Когда был ей так нужен, даже не смог дотронуться до нее. «Скорая» приехала через восемь минут. А она умерла, и рядом никого.

Бармен что‑то говорил о том, как надо проучать людей. Слова его звучали словно как через завесу. Уилф вышел во двор, нужен был глоток свежего воздуха. Голова шла кругом.

А жить надо так, будто что‑то понимаешь в этой жизни.

Двор огибала низкая каменная стена. Он подошел поближе. Там, внизу, раскинулся город. Двести пятьдесят тысяч человек. Боже всемилостивый, подумал он, благослови нас, грешных, отныне и присно и во веки веков, аминь.

Он вернулся в паб. Уже в двери Маргарет заметила его. Рядом с ней сидел мужчина. Маргарет напряженно улыбалась, и это могло значить что угодно. Глаза ее странно блестели, щеки покрывал румянец.

— А, ну вот и он, — сказала Маргарет, и тот мужчина стал глядеть на Уилфа.

— Познакомься, мой отец.

Уилф почувствовал крепкое рукопожатие и подумал: меня надо было ему представлять, а не наоборот. Вслух он сказал:

— Итак, что будем пить?

— Нет, нет, плачу я.

Уилф глядел на Маргарет. Она кивнула ему совсем незаметно, и глаза ее наполнились слезами. Тогда он наклонился и взял ее за руку.

Зачинщики / The Assailants

(Перевела Г. Девятникова)

Десятитонка, под которой, подсвечивая себе переносной лампой в проволочной сетке, возился шофер, была ловко поставлена на узком клочке пустыря.

Накануне Брайен выехал из Абердина совсем поздно, потеряв день в поисках обратного груза. Сюда добрался среди ночи, а остаток ее провел, пытаясь обнаружить неисправность в двигателе и подручным инструментом починить его. Это и доконало. Кряхтя, Брайен вылез, распрямился, стал вытирать руки об тряпку. Небо как‑то быстро высветлилось, пока он лежал под машиной. Он оглянулся вокруг; вдоль невзрачных улиц спали дома, и подумалось, не нарушить ли тишину, заведя мотор для пробы.

Нет, решил он. Пусть доспят свое до первых утренних машин. Как‑нибудь дотянет до дому. В моторах он собаку съел и не подумал бы уйти из ремонтной мастерской, да вот хозяин, Невинсон, окончательно вывел из терпения. И Джойс сердилась, убеждала не уступать. Работа на грузовике подвернулась тут же, под напором Джойс он согласился, временно, пока не сыщется что‑либо иное. Человек он положительный, не ему скакать с места на место, уж года два он так и ездит.

Воздух был промозглый, и, когда спало напряжение от работы, Брайен почувствовал, что озяб. Постоял задумчиво возле грузовика, не замечая, что по — прежнему вертит в руках тряпку. Потом опустил капот, достал из кабины кожаную куртку, запер дверцу и двинулся широким уверенным шагом, крепкий, крупный мужчина. Окрашивая розовым бледное рассветное небо, фонари на высоких бетонных столбах, похожих на птичьи шеи, гасли по нескольку враз вдоль длинной магистрали, ведущей в город. Брайен направился к дому рядом с мелочной лавкой и уже взялся за ручку двери, когда приближавшийся мопед взорвал тишину, которую ему самому было жаль нарушать беспардонным скрежетаньем. Он проводил мопед взглядом. Водитель, весь в черном, приник к рулю. «Ну и ковбой», — оставалось пробормотать Брайену, прежде чем войти в дом.

Скрип двери заставил миссис Сагден выйти из ванной на лестницу в теплом голубом халате поверх ночной рубашки.

— Бог мой, я‑то думала, Брайен, ты давно лег и сны смотришь. А ты что, до сих пор был на улице?

— Вышло дольше, чем я рассчитывал.

— Надо ж! Я сплю себе как ни в чем не бывало, а дверь полночи открыта, заходи кому охота.

— Я ведь рядом был, напротив.