Джонатан Кэрролл - Страна смеха Страница 37

– “Арфа без струн” 87?

– Да. Так вот, я была как эти его темные женщины, которые стоят в сумерках среди поля и смотрят на горизонт. Просто клиника. Ничто не могло вывести меня из этого состояния, и отец от отчаяния взялся за “Анну на крыльях ночи”. Это задумывалось как полный уход от того, что он делал раньше. Главной героиней выступала я, но в романе должны были смешиваться правда и вымысел. Он говорил, что в детстве, когда я просыпалась от какого-нибудь кошмара, он рассказывал мне истории, и теперь ему подумалось, что, если напишет что-нибудь специально для меня, это может оказать тот же эффект. Он был удивительный человек... Этот козел Дэвид Луис все долдонил, пора, мол, написать что-нибудь новое. Услышав, что отец начал новую книгу, он написал ему, что хочет к нам приехать, глянуть, что получается. И вышло так, что он приехал через два дня после смерти Дороти Ли. Можешь себе представить, что это было!

– Анна, это просто невероятно! Ты говоришь, что твой отец был Бог! Или доктор Франкенштейн!

– Ты мне веришь?

– Ну знаешь! И что я должен, по-твоему, ответить, а?

– Не знаю, Томас. Не знаю, что бы я сказала на твоем месте. Ничего себе история, верно?

– Гм, да. Да. Так бы ты, наверно, и сказала.

– Хочешь еще доказательств? Погоди минутку. Нагелина! Нагелина, ко мне.

Глава 5

В ту ночь я вышел из дома Анны убежденный. Я видел книги, документы, журнальные вырезки. Даже заходила Нагелина и рассказывала о своей “прошлой жизни” в человеческом обличье Вильмы Инклер.

Можете себе такое представить? Вы сидите в кресле, а собака у ваших ног смотрит вам прямо в глаза и начинает рассказывать о своей собачьей жизни высоким сиплым голосом – как у баумовского жевуна. А вы сидите себе да только киваете, будто с вами такое каждый день случается.

Доктор Дулиттл в Галене. Доктор Дулиттл в дурдоме. Один хрен.

Как-то я преподавал своим оболтусам литературное творчество. Все они как один писали зверские истории про отрубленные головы, изнасилования, наркотики и передозировку. Выбраться из кровавой трясины, которую сами нагородили, мои “авторы” могли одним-единственным способом: “Кейт повернулся в постели и тронул шелковистые белокурые волосы Дианы. Слава богу, это был лишь сон”.

Говорящие собаки, современный Прометей с оранжевой авторучкой вместо глины и его милашка-дочь, которая зубы чистит – и то до ужаса эротично, спит с тобой и с элмерами фалдами в бейсбольных кепках88, а также, не исключено, доводила своих предыдущих дружков до инфаркта. “Томас повернулся в постели и тронул бультерьера. «Дорогой, это был лишь сон», – сказал тот”.

Но что же мне, спрашивается, делать? Продолжать биографические изыскания? Писать биографию дальше? Я одолел полпути до дома, когда это начало сводить меня с ума.

– Что же, черт возьми, мне теперь делать? – Хлопнув ладонью по не успевшей согреться черной баранке, я свернул на бензоколонку, где был телефон.

– Анна?

– Томас? Привет.

Мне подумалось, не там ли Ричард. То-то было бы чудесно.

– Анна, что же мне теперь делать? Теперь, когда я все знаю? Чего ты от меня хочешь?

– Как “чего”? Книги, разумеется!

– Но зачем? Ты же не хочешь, чтобы кто-то узнал об этом. Слушай, даже если книга у меня получится и ее напечатают, все же так и лягут! Ваш Гален превратится в... ну, не знаю... в натуральную мекку для психов. Твоего отца на смех поднимут, никто же в это не поверит. Кроме всякой совсем уж шизанутой братии.

– Томас! – В телефонной будке голос ее доносился словно с другой планеты. Тепло от моего тела начало затуманивать стекла, а подсвеченные часы с рекламой пепси-колы за окном заправочной подсобки остановились на десяти минутах пятого.

– Что?

– Все гораздо сложнее. Мне еще надо многое тебе рассказать.

Я помассировал висок:

– Сложнее? Еще многое? Но откуда?

– И причем самое важное. Завтра расскажу. Сейчас уже поздно, так что езжай домой, после поговорим. Спокойной ночи, дружок. И еще, Томас! Все будет хорошо. Самое потрясающее ты уже знаешь. Остальное – это так, постскриптум. Увидимся завтра утром.

Стекла запотевали выше и выше. Как только я повесил трубку – мимо проехала машина, набитая ребятней. Один парень высунул за окошко бутылку и помахал мне. Ленточка пенной жидкости вылетела из горлышка и повисла в воздухе замерзшим вымпелом, прежде чем упасть на землю и разбиться вдребезги.

– Томас, я знаю, что между тобой и Анной.

Я корпел над желудевой кашей, посыпанной нерафинированным сахаром и дочерна подгоревшей в духовке. Саксони и Джулия Чайлд89. Я притворился, что жую, но вспомнил, что желудевую кашу не жуют, а лишь мнут деснами разок-другой и глотают. Стараясь производить как можно меньше шума, я отложил вилку на край желтой тарелки.

Саксони вытащила из хлебницы рогалик и разорвала пополам, затем взяла нож и изящно намазала пухлую половинку маслом. Длилось молчание. Хотелось зажмуриться и заткнуть уши. Сейчас рванет. Громко. Оглушительно. Она взяла вторую половинку рогалика и очень хладнокровно подтерла с тарелки остатки каши.

– Думаешь, я не знала?

Мое сердце заколотилось.

– Нет... ну, не знаю... Плохой из меня тайный агент.

– Из меня тоже, но, знаешь, я, кажется, узнала обо всем почти сразу: Честное слово. Веришь? Я ведь не просто так говорю.

– Да нет, верю. Очень даже верю. Моя мама всегда знала, когда отец... что-нибудь затевал. Наверно, если изучил человека хорошо, не так уж трудно заметить, что он ведет себя странно.

– Именно, – Саксони отхлебнула “севен-ап”, и впервые после ее термоядерного заявления мне удалось поднять на нее взгляд. Лицо ее слегка разрумянилось, но, возможно, просто в комнате было душновато. Моя-то физиономия наверняка была как у вождя краснокожих.

– Ты ее любишь? – Она приложила стакан к щеке, и я увидел пузырьки, вскипающие вдоль прозрачной стенки.

– Ой, Сакс, не знаю. Теперь все вверх дном. Я говорю это не в оправдание, ни в коем случае. Просто иногда такое ощущение, будто я только что родился – и в то же время сразу менопауза.

Она со стуком поставила стакан и отодвинула от себя.

– И потому кинулся к ней?

– Нет-нет, я действительно ее хотел. Я не перекладываю свою вину ни на кого.

– Очень мило с твоей стороны.

В ее голосе послышался яд, и я был чертовски рад этому. До того она была спокойна и рассудительна. Я слышал последнюю родительскую ссору, после которой мама сделала папе ручкой и забрала меня с собой в Коннектикут. Все проходило так хладнокровно и спокойно... с тем же успехом они могли бы обсуждать ситуацию на фондовом рынке.

– Чего ты от меня хочешь, Сакс? Хочешь, чтобы я ушел?

Она заморгала и стала водить пальцем по скатерти:

– Томас, можешь делать что хочешь. Ты свободный человек.

– Нет, пожалуйста, скажи. Чего ты хочешь?

– Чего я хочу? Теперь-то что толку спрашивать? Я хотела тебя, Томас. И no-прежнему хочу тебя. Но сейчас-то какая разница?

– Хочешь, чтобы я остался с тобой? – Я скомкал салфетку и уставился на комок. Каждый раз, когда мы ели, Саксони любила пользоваться настоящими льняными салфетками; она стирала их вручную и гладила раз в неделю. Она купила две зеленые, две бирюзовые, две кирпичного цвета и соблюдала строгую ротацию. Я чувствовал себя полным дерьмом.

Я поднял голову – и она смотрела на меня во все глаза. Глаза, полные слез. Одна слезинка перелилась через край и поползла вниз по розовой щеке. Саксони поднесла к лицу салфетку и опять посмотрела на меня. Я не смог встретить ее взгляд.

– Томас, я не вправе чего-либо от тебя требовать. – Она дышала глубоко и неровно. Начала предложение, остановилась и больше не пыталась. Уткнула взгляд в колени, мотнула головой, затем поднесла салфетку к глазам и в сердцах выплюнула: – Вот ч-черт!

Я расправил свою салфетку и попытался аккуратно сложить по прежним сгибам.

Глава 6

В дверях меня встретила какая-то улыбающаяся женщина. Она схватила меня за руку и крепко ее сжала.

– Э-э, здравствуйте, гм, как поживаете?

– Вы меня не узнаёте?

Оскал ее был каким-то не совсем нормальным. “Где же Анна?” – подумал я.

– Нет, извините, не узнаю.

Я попытался изобразить обворожительную улыбку, но не сумел.

– Гав-гав! Ву-у-у! – Она схватила меня за плечи и повисла на мне.

– Нагелина?

– Да, да, Нагелина! Я несколько изменилась, вам не кажется?

– Боже мой! То есть вы действительно...

– Да, Томас, я же говорила, что все кончилось. Та жизнь позади, я снова стала собой. Собой, собой, собой. – Она хлопала себя по полной груди и не могла сдержать сияющей улыбки.

– Не знаю... Господи Иисусе! Не знаю, что и сказать. То есть, гм, поздравляю, я действительно рад за вас. Я просто, гм...

– Понимаю, понимаю. Входите же. Анна в гостиной. Она хотела, чтобы я вас встретила. Сделать вам сюрприз.