Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза Страница 37

Спустившись на первый этаж, он остановился у умывальника, располагавшегося рядом с прихожей, и взял в руки бритву, оставленную под зеркалом Андо. Маленькая бритва, с резиновой ручкой. Такие продают в общественных банях по 20 иен за упаковку.

Бен взял в руку маленькую бритву, которой брился большой Андо, и точно так же, как Андо, плеснув в лицо холодной воды, попытался взбить из мыла хоть немного пены. Когда затупившееся от многократного употребления лезвие коснулось кожи, Бен окончательно проснулся. И отраженное в зеркале лицо сразу обрело европейские черты. Бена даже передернуло.

— Сразу видно, иностранец, — невольно пробормотал он. Лицо, отразившееся в зеркале, было белое, как снятое молоко. Оно слишком сильно отличалось от лица Андо и от лиц обитателей Синдзюку. С того дня, как Бен сбежал из американского консульства, его уже не в первый раз поражал синюшный цвет собственной физиономии. Андо сказал ему: «Раз тебе больше некуда деться, поживи-ка ты пока у меня!» Не иначе как из жалости, глядя на эту бледную немочь.

И еще: это лицо отдаленно напоминало отца. Всякий раз, видя в зеркале свои голубовато-серые, холодновато поблескивающие глаза под непомерно большим лбом, Бен испытывал чувство, что встречается взглядом с собственным папашей. Тут же вспомнился отцовский наставительный тон: «Даже сделав себе харакири перед Императорским дворцом, ты не станешь японцем!»

Уйдя из дома, Бен старался не смотреться в зеркала.

По прихожей дешевого пансиона поплыл удушливый запах рыбы, которую жарили на кухне соседнего дома.

Вытерев лицо полотенцем Андо, Бен вышел в прихожую. На полу в беспорядке валялись черные ботинки. Среди них в глаза бросались его собственные мокасины — коричневые, огромные. Их купила ему мать в прошлом году в Вирджинии. Теперь они уже порядком поистрепались. Только размер ноги у Бена был больше, чем у Андо.

Выйдя на улицу, Бен нырнул под вывеску «Булочная Ямадзаки». Купив булочку с маслом и два пончика, он жадно вгрызся в булочку под музыку первого в этот день комплимента: «О, как прекрасно вы говорите по-японски!», полученного вместе со сдачей.

Каждый день, вставая с последними лучами заходящего солнца, Бен покупал у девушки-продавщицы в «Ямадзаки» свой «первый завтрак» за 35 иен — и неизменно получал один и тот же комплимент. Дабы избегнуть лишних вопросов, которые непременно последовали бы за комплиментом, стоило ему задержаться хоть на секунду, Бен изобразил некое подобие пресловутой японской улыбки и ретировался на улицу с остатками булки в руке.

Доедая пончики, он свернул налево у перекрестка перед полицейским постом.

Над бетонной башенкой литературного факультета нависало вечернее хмурое небо. Из ворот на улицу лился поток студентов университета W. Молодые люди шагали, сбившись в стайки по трое-пятеро. Сгустки черного цвета — иссиня-черные волосы, черная форма, черные ботинки — то и дело мелькали мимо Бена. Пару раз ему вслед донеслось «Хэлло!» Миновав ворота, он сразу же окунулся в плотную мглу, сгустившуюся под сенью деревьев. Тьма тотчас окутала его, и Бен стал неразличим. При этой мысли он испытал некое облегчение и даже радость. Вскоре аллея закончилась. На горизонте, над домами, стоявшими на холме, клубилась золотая пыль. Это были огни Синдзюку. Бен вошел в парк у подножия холма и побрел вверх по дорожке, которую показал ему Андо. Дорожку там и сям освещали тусклые электрические фонари. Редкие легкие снежинки вплывали в круги света. Бен миновал вершину холма с многоэтажным домом — и ему в глаза ударил холодный ослепительный поток света. Он наконец добрался до большой улицы. Бен даже знал ее название, в отличие от безымянной дорожки, по которой шел до сих пор. Причем узнал он его не от Андо. Он выучил название сам, во время одной из своих вылазок в Синдзюку. Мэйдзидори. Улица Мэйдзи. Она словно впускала в себя свет Синдзюку — и она же его исторгала. Каждый вечер, когда он подходил к этому месту и яркий свет заливал его с ног до головы, Бена охватывало неизъяснимое счастье. Он невольно ускорял шаг, и ноги сами несли его к близкому, рукой подать, Синдзюку, к незнакомой толпе, торопливо текущей по тротуарам Мэйдзидори.

Минут через пять ходьбы Мэйдзидори становилась более отлогой и в самом низу разделилась на две улочки. Туда-то ему и было нужно. Длинный виадук нависал над развилкой, белея в снежном облаке. Мимо прогромыхал трамвай, лязгнул и, свернув вправо, исчез из виду. Бен проводил его взглядом и пошел по зажатой между двухэтажными домишками круто изогнутой колее. Ночь еще не спустилась, но уже слышались невнятные звуки джаза и пение. На раме для сушки белья, укрепленной на втором этаже, висели облепленные снегом платья и полотенца — о них как будто забыли. В окне напротив сидела женщина и смотрела на Бена, сосредоточенно шагавшего по выбеленным снегом путям. Он кожей почувствовал ее взгляд.

На вид женщине было лет пятьдесят, и она очень напоминала «мадам». Из окна виднелось только лицо, покрытое густым слоем косметики, и обтянутые атласным платьем плечи. Казалось, она сидит у окошка, любуясь снежным пейзажем лишь для того, чтобы убить время, оставшееся до открытия заведения. Бен невольно приостановился: ему показалось, что женщина хочет что-то ему сказать.

Снежинки проплывали мимо, прикрывая вуалью лицо женщины. Когда Бен проходил под самым окном, алые губы за белой вуалью нерешительно зашевелились, словно женщина не знала, на каком языке обратиться, и вдруг над самым его ухом мужской голос произнес по-японски:

— Холодища-то какая!

Бен так оторопел от неожиданности, что все слова перепутались у него в голове. Посмотрев на гомосексуалиста, пристально взиравшего на него из окна, будто в ожидании ответа, Бен наконец выдавил единственно уместную японскую фразу:

— Пожалуй что.

При звуках японской речи, исходивших из уст иностранца, мужчина грубовато рассмеялся:

— Уж пожалуй!

Впрочем, смешок был вполне дружелюбный. Человек, привыкший играть роль женщины, видел Бена насквозь и принимал роль, которую хотел играть Бен. Ощущая спиной взгляд мужчины, отвергшего мужское естество, Бен снова ускорил шаг и наконец подошел к тому самому месту, где колея пересекалась с дорогой. Он смешался с людской толпой, которая вливалась и выливалась из светившегося золотым сиянием города, повернул направо и зашагал на работу.

В тот день, когда Бен сбежал из консульства, он ни словом не обмолвился ни с отцом, ни с мачехой. Сидел, затворившись в своей комнате, и читал роман, главным действующим лицом которого был юноша-заика.

Роман написал человек, чья фотография в военной форме висела у Андо в комнате, на стене. Бен читал английский перевод. На обложке книги был изображен объятый пламенем золотой феникс. До того Бену не доводилось читать японские книги. В отцовском кабинете, расположенном по соседству с комнатой Бена, рядами стояли старинные книги по китайской философии и истории Востока, но среди них практически не было японских произведений — за исключением разве что «Квайдана» Коидзуми Якумо и «Котто» — сборника описаний нравов старого Эдо.[19]

Рассеянно слушая хлопанье звездно-полосатого флага, развевавшегося за окном под ветром, долетавшим из порта в парк Ямасита, Бен перелистывал страницы книги с золотым фениксом. Издание маленькое, карманное, поверх феникса золотом же вытеснено заглавие — «Золотой храм». Ощущение было точно такое же, как в детстве, когда он школьником в первый раз закурил сигарету и потихоньку выпускал изо рта дым, пробуя его на вкус. Бен читал коротенькими отрывками, вдумчиво, подолгу задерживаясь на фразах. Главного героя-заику звали Мидзогути. Бен особенно внимательно изучал те места, где описывалась внешность героя, перечитывая их по нескольку раз.

«…Первый звук — вроде ключа от той двери, что отделяла меня от остальных людей…» Мидзогути спотыкался на первом же слоге. И «этот ключ вечно застревал в замочной скважине». Так говорилось в книге. Это заикание на первом же слоге писатель в военной форме сравнивал с «птичкой, бьющейся в отчаянных попытках вырваться на волю из силков». Когда ей наконец удавалось это сделать, было «уже поздно». Слишком поздно! Бен попытался представить себе лицо заики, но у него так ничего и не вышло.

До его слуха донеслись тихие шаги. Он обернулся и выглянул из окна: группа японцев проходила мимо железной ограды консульства.

Бен отложил книгу на столик и прикрыл глаза. Черты юноши-заики никак не складывались в четкий образ. Вместо этого в памяти всплыла фотография автора, украшающая комнатушку Андо. Она висела на стене рядом со студенческой формой. Бен отчетливо помнил это маленькое лицо под козырьком военной фуражки и пристальный строгий взгляд, пронзающий комнату. Взгляд был не просто суровый. В нем было что-то еще, но что именно — Бен никак не мог уловить. Казалось, что сами глаза эти странным образом «заикаются». Когда Бен вспоминал лицо с фотографии, лежа у себя в спальне, впечатление это только усиливалось. До него донесся перемежающийся хлопаньем флага и звуками речи то громкий, то тихий ритмичный смех. Бену подумалось, что для заик речь нормальных людей столь же непостижима, как для сидящего в комнате консульства американца — долетающая с улицы японская речь… Сбежав из дому и попав в Синдзюку, Бен вспомнил об этом Мидзогути: