Айтеч Хагуров - Жизнь коротка, как журавлиный крик Страница 37

произошли кадровые перестановки. На юге России Краснодар по всем видам спорта перехватил инициативу у Ростова. Евгений Давыдович один из первых, кто стоял у истоков Института физкультуры. Успехи колоссальные, но и врагов нажито было не мало. Потому ему было целесообразно согласиться с предложением Москвы возглавить команду «Спартака» по боксу. Так Краснодар потерял талантливого педагога и тренера.

В Москве Евгений Давыдович не мог противостоять прессингу конъюнктуры в спорте. Антигуманность и вырождение профессионального спорта хорошо описал олимпийский чемпион по тяжелой атлетике писатель — гуманист Юрий Власов. Процесс дегуманизации профессионального спорта идет во всем мире. Но у нас к этому добавлялась и его идеологизация. Я думаю, что социально — нравственная цена бокса в Краснодаре долго оставалась бы более высокой, если бы был здесь Евгений Давыдович.

Педагогический, а с ним и нравственный уровень бокса был поднят им на такой уровень, что этот вид спорта выполнял функции более значимые, чем просто спортивные. Он становился школой мужания многих поколений юношей, школой здоровой социализации. Поэтому в сознании моем и моих друзей бокс остался явлением не столько физическим, сколько духовным.

С полным правом можно утверждать, что Евгений Давыдович — яркая звезда в социокультурной жизни нашего города 50–60–х годов.

Я не ставил цели в этом рассказе поднимать проблемы воспитательной роли спорта. Нынешний спорт, мне кажется, в значительной мере и жестокий, и утилитарный, и вряд ли он воспитывает. Если ошибаюсь, простите. Я хотел рассказать лишь об одном из тех, кто может влиять своей личностью на судьбы других людей, передавая как бы по цепочке это влияние.

Говоря о Краснодарской школе бокса, конечно, надо вспомнить и много других прекрасных тренеров того времени, но о всех не расскажешь в небольшом очерке.

Жан Жорес как‑то сказал: «Брать из прошлого Огонь, а не Пепел». Давайте же себе возьмем Огонь, а Пепел оставим прошлому.

Если мы этого не сделаем, все время будем бороться против самих себя.

(«Кубанские новости» 14. 04. 1994 г.)

ЛИЦЕДЕИ

Отчет о командировке в Санкт — Петербург для бухгалтерии, но не только для нее

Я был очень обрадован приглашению Санкт — Петербургского университета на конференцию по социологическому образованию.

В прошлом наши разъезды по научным конференциям мы, занимающиеся наукой, считали чем‑то само собой разумеющимся.

Теперь такая возможность — редкость.

В самолете я вспоминал прогнозы многочисленных социологических центров о возможных исходах апрельского референдума и невольно связывал их с шуткой Б. Дизраэли.

Английский государственный деятель прошлого века дал такую классификацию лжи: «Ложь, наглая ложь и статистика». Наша перестроечная социология вполне может встать в ряд классификации Дизраэли по правую сторону.

Эти мои общие рассуждения были прерваны в аэропорту Пулково конкретным ценником в буфете: куриная ножка — 740 рублей. Такого я еще не видел!

Через эту куриную ножку мое внимание с самого начала было приковано к тому, что творится в прекрасном городе на Неве в большей мере, чем к конференции. И если это проявится в моей статье, прости, читатель.

Куриная ножка незаметно стала для меня всеобщим эквивалентом. Если книга мне нравилась, а цена ее была большая, скажем, 800 рублей, я вспоминал стоимость куриной ножки, и мне психологически легче было совершить покупку.

В буфете я пересчитал свои деньги, хотя точно знал, сколько их, и настроился во всем экономить. Во сколько же обойдется мне здесь жилье?

Этот вопрос не выходил из головы, пока я не добрался до гостиницы Санкт — Петербургского университета на Васильевском острове. Здесь мне предложили за все время проживания, с 18 по 23 мая, заплатить 450 рублей, то есть чуть больше половины стоимости куриной ножки.

Ну, контрасты!.. Они были во всем, даже в погоде. Всю первую половину недели стояла необычная для этих мест и для этого времени жара, под 27 градусов. Говорили, что несколько человек в городе умерли от солнечно — теплового удара. Во вторую половину недели резко похолодало, подул ледяной ветер, и люди ходили с посиневшими носами, грея руки под мышками.

После первого дня работы мы, несколько участников конференции, решили прогуляться и приехали на Невский проспект. Здесь, у выхода из метро, в открытом коридоре углового дома станции «Гостиный двор», я увидел и услышал то, что стало гвоздем моей культурной программы, направив ее в неожиданную для меня сторону, исключив запланированные мной и Русский музей, и Эрмитаж, и многое другое.

В проходе стоял высокий парень и пел, аккомпанируя себе на гармони. Мелодия поразила меня; задушевная, лирическая и в то же время по — современному напористая. Никогда не думал, что можно соединить в одной мелодии такие противоположные тональности. Именно стремление соединить их заставляло певца напрягаться до предела и быть искренним в этом напряжении.

Лицо его, вымазанное красной краской, лоснилось — так он старался.

Рыжие волосы по — бесовски стояли дыбом. Возможно, на нем был парик. Стоявшая рядом женщина сказала, скрывая, однако, восхищение: «Лицедей!»

Вот и вся сцена. Мои спутники не захотели останавливаться надолго и пошли дальше, увлекая и меня за собой. Как потом я жалел, что не остался!

Вечером продолжились дискуссии о судьбе социологии в нашей стране и о проблемах ее преподавания, поглотившие все наши мысли.

На следующие день, как только проснулся, вспомнил мелодию «лицедея». После заседания отправился его искать. Местные социологи сказали, что он часто поет на том же самом месте.

Но не нашел я «лицедея» ни в этот, ни в следующий, ни в последующий раз. В поисках его я открыл в Питере целый мир народной культуры, приютившийся на улицах и площадях.

Подхожу к метро «Приморское» и слышу прекрасное хоровое исполнение народной песни «Бродяга к Байкалу подходит». Поют женщины, которым за 50, человек 30. В руках каждой — веточка сирени. Я подумал, что отмечается чей‑то юбилей или какой‑то профессиональный праздник. Но оказалось — ни то и ни другое. На картонном ящике посреди круга поющих надпись: «Возродим русскую народную песню». Каждый, кто подходит, вносит свою лепту в это

дело. Ящик наполнялся щедро.

В другой раз у Гостиного двора встретил духовой оркестр. На этот раз — все мужчины, которым за 50 и за 60. Их было пятеро вместе с ударником. На ящике было написано: «Помянем ушедших от нас. Мелодии прошлых лет напомнят их нам».

Оркестр играл мелодии моих детских и юношеских лет, играл задушевно, празднично и мне было грустно. Что это за демократическое общество, которое этих талантливых людей оставляет беспризорными на улицах и площадях? Сейчас много развелось всяких бродяг — и поющих, и на чем‑то пиликающих, но то, что я видел и слышал, отличалось бесспорным мастерством и талантом. Все они, начиная с «лицедея», могли бы украсить подмостки любого зала с серьезным и просто нормальным зрителем. А по существу, все они просят милостыню… Милостыню? Нет. Не просят. Это было бы простым объяснением ситуации. Во всем этом какая‑то загадка. В' «лицедее» она явно видна. Этим он и притягивает. Загадка в том, что это и есть Россия, та, которая скажет главные слова. Уже говорит. Не те, что на «вольвах» ездят, а эти решают проблему.

Эти мысли пришлось прервать — подходило время, когда меня ждали в гости. В Ленинграде, простите, Санкт — Петербурге, живет дочь моего друга. Первый раз я увидел Майю давным — давно, еще девочкой, у них на квартире. Тогда она таскала с балкона крольчат и с гордостью показывала их мне. Теперь у нее самой такая же дочка Даша, прямо настоящая хозяюшка. Я сижу, смущенный щедростью стола, накрытого по поводу моего прихода, а муж Майи, Миша, коренной ленинградец, сетует на то, что нигде нет записей адыгейского ансамбля «Нальмэс».

Кроме того, ему нравятся адыгейские народные сказки, которые он читал в детстве. Но их тоже нигде не купишь. Когда я уходил, Майя сунула мне сверток, неизвестно когда приготовленный. Оказалось, это завтрак для меня: в разговоре я не заметил, когда обронил, что по утрам у нас в гостинице не работает буфет.

Несколько лет назад все эти детали казались бы полной банальностью. Но сейчас они стали пробным камнем, на котором проверяется, кто есть кто. Майе и ее семье сейчас, как и всем, нелегко все достается. Но она бросает вызов времени: «Нас не сломишь! Мы — это мы! Папин друг есть папин друг!» Я успел увидеть в Санкт-. Петербурге много хамства, эгоизма, жадности, обнаженных нашим временем. Гостеприимство Майи и ее семьи явилось для меня дос — тойной отповедью всему этому. Повторяю, Санкт — Петербург — город контрастов.

Я уезжал на следующий день, утром. Последний подземный переход, который пришлось преодолевать, был наполнен проникновенными звуками скрипки. Посреди перехода сидел чистенький, интеллигентный мужичок и играл на своей скрипке.