Вильям Козлов - Поцелуй сатаны Страница 38

— А кто довел село до такого состояния? — оторвался от работы Геннадий. — Вы — начальники! Ни уха ни рыла не соображая в сельском хозяйстве, совали туда нос, указывали, что и когда пахать-сеять…

— Старая песня! — усмехнулся Катушкин, — Об этом теперь только и трубят! Но сейчас-то не указывают, а не сеют — не пашут!

— Десятилетиями отбивали у крестьянина охоту…

— Что же у нас за народ, что терпел все это? — продолжал Леонтий Владимирович. — Привыкли начальству в рот смотреть, не перечить ему… Вот ругают Сталина, уже под Ленина подкапываются, а кто породил «вождя народов»? — Народ! Некоторые и теперь его боготворят. Всю жизнь только и орали «одобрям», а теперь, когда открыли шлюзы гласности, ударились в другую крайность, все теперь «осуждам»!

— Уничтожили в лагерях лучших российских хозяев, придумав им позорную кличку «кулак», отобрали обещанную в семнадцатом большевиками землю, обобрали до нитки русского крестьянина, миллионы уморили голодом, отучили выживших после всего этого дурацкими указами-приказами работать на земле, а теперь посыпаете головы пеплом, мол, дали маху, наворотили горы нелепостей, а в довершение всего еще распродали и разграбили страну! — вставил Николай, — Это все я вычитал в газетах, услышал по телевидению от видных ученых-экономистов. Я и не знаю, как партия отмоется от всего, что от ее имени натворили разные «вожди», «величайшие ленинцы», «архитекторы застоя».

— Я честно работал, — произнес Катушкин, — Мне даже на прощанье в торжественной обстановке цветной телевизор преподнесли.

— Ну и как? — спросил Николай.

— Конечно, я еще мог бы пяток лет поработать…

— Я о телевизоре: работает?

— Странно… — внимательно посмотрел на него Катушкин. — Может, я вам говорил?

— Что говорили? — спросил Николай.

— Он взорвался через две недели и поранил мою жену осколками трубки. Вспыхнула капроновая штора на двери, мы еле погасили.

— Что же мы такие телевизоры выпускаем, которые взрываются? — покачал головой Уланов, — Больше нигде такого нет.

— У нас в Новгороде в этом году четыре штуки взорвались, — прибавил Геннадий.

— Опять виновата партия? — усмехнулся Леонтий Владимирович.

— Система, — ввернул Николай. — У нас на все один хозяин — государство, которое ни за что не отвечает. И даже толком не знает, что у него есть. Античеловеческая, антихозяйственная система.

— Вчера по телевизору выступал политический обозреватель, он сказал, что у нас все хотят получать зарплату и жить, как американцы, — продолжал Геннадий, — Но вот работать, как квалифицированные американские рабочие, никто не хочет, да и не умеет.

— Я не спорю: развал идет по всей стране. Наши рабочие — самые неквалифицированные в мире, наша продукция самая отсталая и низкокачественная, зато мы громче всех кричали семьдесят лет, что у нас все самое лучшее, мы впереди всех в мире.

— В чем-то мы действительно были впереди всех, — сказал Геннадий. — Это в производстве кумача, в количестве министерств и министров и вообще начальников. Сколько их у нас? Восемнадцать или двадцать миллионов?

— Я не считал, — сказал Катушкин. — Одно скажу: паразитических командных должностей у нас, безусловно, много, тут вы правы.

— А как сокращают штаты? — снова заговорил Николай — В одном месте сократят, а рядом создадут новое учреждение, в которое перейдут сокращенные, да еще обслуживающий персонал наберут. И оклады себе прибавят.

— Тоже по телевизору слышали? — полюбопытствовал Леонтий Владимирович.

— Во вчерашней «Правде» прочитал, — улыбнулся Николай.

— Я не знаю, что еще придумает Горбачев, но сейчас мы в полном тупике. Народ уже ропщет, что, мол, при расхитителе народного добра Брежневе и то лучше жилось, — продолжал Катушкин.

— Вот мы и подошли к самому главному: хватит дурацких лозунгов, трепотни, демагогии, нужно не болтать, а всем за дело браться.

— Что мы с тобой и делаем! — рассмеялся Геннадий, забивая в необрезанную доску ржавый гвоздь.

— Это намек? — поднялся с бревна Катушкин.

— Заходите вечером, Леонтий Владимирович, — пригласил Николай, — Жареным судаком угостим.

— Под такую закусь…

— Мы завсегда гостям рады, — тут же откликнулся молчавший до сей поры Чебуран, у которого, оказывается, ушки были на макушке.

Алиса, лежа в купальнике на раскладушке за сараем, слышала весь этот разговор. Личная трагедия как-то отодвинула на задний план происходящие в стране события. На сборищах в подвалах, мастерской художника, у Никиты Лапина на эти темы не разговаривали. Всем, как говорится, все было до лампочки. Разговоры крутились вокруг выпивки, наркотиков, кайфа. Родители Никиты уехали на выходные на дачу в Солнечное, вот Никита и собрал приятелей у себя дома. Немного выпили, накурились гашиша, стали смотреть американский боевик по видео. После встречи с Улановым Алиса как-то по-новому взглянула на свою компанию: отупелые лица, безразличные реплики, пустые глаза… Да и дурман на этот раз не уносил ее на белых крыльях фантазии в неведомые дали. Павлик-Ушастик угощал всех — он взял из дома несколько зарубежных детективов и выгодно продал. Отец его включился в предвыборную борьбу за депутатский мандат, даже отказался от выгодного предложения сниматься на «Мосфильме» в современном советском боевике. На стенах зданий красовалась на листовках улыбающаяся физиономия известного артиста. Наряду с другими обещаниями, он уверял избирателей, что отныне будет сниматься только в правдивых фильмах, а мудрых партийных работников в роскошных кабинетах больше не будет играть, так как понял, что они привели страну к краху.

К Алисе постепенно возвращался интерес к жизни, происходящему вокруг нее. Вместе с Лидией Владимировной она часами просиживала у телевизора, смотря такие передачи, как «Горизонт», «Взгляд», «Монитор», «Пятое колесо». Слушала выступления ученых, экономистов, кандидатов в народные депутаты. В стране происходили такие события, о которых еще каких-то пять лет назад и помыслить никто не мог. Рушились незыблемые авторитеты, открыто критиковались крупные партийные и советские деятели, по-новому рассматривались исторические события, да и сама история представала перед народом в своем истинном свете. Сколько же лет его обманывали, дурачили! Какие чудовищные люди стояли во главе великого государства и каждый перекраивал историю на свой лад, подгонял ее, как костюм в ателье, под свой размер… Удивляло ее только одно: разоблачая крупных деятелей, журналисты и обозреватели почему-то упорно молчали о тех, кто непосредственно, сознательно искажал, фальсифицировал исторические события в учебниках, научно-популярных брошюрах, художественной литературе. В кино и драматургии. Всех этих придворных лакеев обходили стороной, как касту неприкасаемых. Может, смущали их ученые степени, высокие награды.

С яблони слетел и опустился на ее золотистый живот белый почти прозрачный лепесток, немного погодя на него уселась маленькая сиреневая бабочка. Она несколько раз сложила и раскрыла свои крылья в крошечных крапинках и замерла под солнечными лучами. Над головой медленно проплывали красиво очерченные голубой окаемкой облака. Небо было пронзительно голубым, над бором желтел месяц. Удивительно, что он в полдень появился на ослепительном небе, его золотое время — это ночь. А, может, ему тоже захотелось погреться на солнце?..

И вот сегодня, лежа на раскладушке и глядя в небо, Алиса дала себе слово больше не встречаться с Никитой Лапиным, Павликом-Ушастиком, Длинной Лошадью, которая ревновала ее к Лапину, не встречаться больше ни с кем из этой унылой и неряшливой компании. Никита, который делал вид, что неравнодушен к ней, мог за наркотик предложить ее первому попавшемуся продавцу этой отравы, а потом как ни в чем не бывало спать с ней. Мог то же самое проделывать на ее глазах с Алкой Ляховой, другими наркоманками, случайно забредшими к ним. В их среде не было места нормальным человеческим чувствам: ревности, привязанности, наконец, обыкновенной порядочности.

Как же она, Алиса Романова, могла почти полгода провести с ними? И этот балдеж после наркотика или вина, кайф, витание в облаках — все это ничто по сравнению с тоской и пустотой в душе, когда приходила трезвость. Другие, нормальные люди, проходящие мимо них, озабоченно спешащие по каким-то своим делам, казались Алисе пришельцами из другого мира, в который уже входа нет. Никита как-то сказал, что в стране 15 миллионов бомжей — целая республика! Они живут чуть ли не в помойках, не имеют паспортов, имен, фамилий. Их даже хоронят на кладбищах под номерами. Когда погибли родители и на всем белом свете не осталось никого из близких, Алисе было безразлично, кто она и что происходит с нею. И утешение в дурмане она искала не от того, что ее тянуло к наркотикам, просто пряталась от своих мыслей, от тех страшных картин, которые она увидела в Ленинакане. Разве возможно забыть искаженные, синие, распухшие лица отца и матери? Два мешка раздробленных костей и этот ужасный запах… И ведь убежать было не к кому — кругом такие же несчастные люди — живые трупы. Как они рылись в развалинах! И какие у них при этом были лица, глаза… Они смотрели на нее и не видели. Когда она упала от истощения — тогда не было хлеба, лишь можно было напиться у машин с цистернами, — никто не подошел к ней, никто не сказал ни слова. Скорее всего, приняли за мертвую. Там столько было мертвых, взрослых и детей, их не успевали хоронить. Это потом приехали со всех концов света спасатели. Но ее уже там не было, ее на улице подобрал Жора Мамедов и увез в Ленинград…