Борис Минаев - Мужской день Страница 38

дверь – не настежь, а так, наполовину, и смотрел на дождь, придерживая дверь рукой или ногой. Вошел дядя Паша со второго этажа.

– Ты чего тут делаешь? – спросил он, отряхиваясь и удивляясь.

– На дождь смотрю, – сказал я, опять приоткрывая дверь наполовину.

Дядя Паша стал смотреть вместе со мной. Он закурил и задумался. Вошла Ольга Алексеевна, участковый врач.

– Вы что, ключ от квартиры забыли? Идемте ко мне! – взволнованно обратилась она к дяде Паше, который курил и стряхивал пепел – туда, на улицу.

– Да... Нет, мы просто на дождь тут смотрим с Левой! – подумав пару секунд, твердо отказался дядя Паша.

– Можно я с вами? – кокетливо спросила Ольга Алексеевна. Мы с дядей Пашей пожали плечами – мол, пожалуйста, подъезд общий. Ольга Алексеевна прислонилась к батарее и стала смотреть – то на дождь, то на дядю Пашу. Я пытался сосредоточиться. Эти двое, конечно, мне немного мешали – но, с другой стороны, и дождь стал как-то повеселее. Он падал отвесно, как скала, в воздухе стояла мокрая пыль, и желтые листья превращались в текучую желтую труху и текли потоком куда-то прочь.

– Просто кошмар! – вздохнула Ольга Алексеевна. – Столько больных! Все сморкаются, чихают! Тихий ужас!

– Ну почему же кошмар... – сказал дядя Паша. – Просто осень. – И зачем-то повторил: – Просто осень, и все тут. Ну, мне пора.

Он выбросил сигарету, вежливо поклонился нам с Ольгой Алексеевной и медленными шагами поднялся на второй этаж.

– Просто осень, – повторила Ольга Алексеевна. – Простудишься! Хотя бы дверь закрой... Дует.

– Я на дождь смотрю, – повторил я. – Вы что, мне не верите?

– Верю-верю! – сказала Ольга Алексеевна и еще раз заглянула туда, где второй или третий день падал бесконечный дождь. В подъезде было сумрачно, сыро и уютно. Вошел Серегин папа, шофер.

– Вы что тут делаете? – спросил он. – Зачем дверь держите? Случилось что-то? Скорую помощь ждете?

– Нет-нет! – сказал Ольга Алексеевна. – Мы на дождь смотрим!

– Чего-чего? – не понял Серегин папа. – А... Гуляете?

– Смотрим! – сказала Ольга Алексеевна.

Серегин папа тоже стал смотреть.

– Да... – сказал неопределенно. – Стихия!

Тут спустилась моя мама, в тапочках и в халате.

– Лева! – строго сказала она. – Ты сказал: пять минут.

– Сейчас-сейчас, – виновато откликнулась Ольга Алексеевна. – Тут дождь. Мы просто смотрим. Как он идет...

– А как он идет? – удивилась моя мама. И тоже стала смотреть, подойдя к нам поближе.

Тут с последнего этажа спустился студент. Никто не знал, как его зовут, потому что он переехал недавно.

Студент решительно направился к двери.

– Вы куда? – с ужасом спросили все мы.

– Я туда! – сказал он и захлопнул за собой дверь. И исчез в дожде.

– Ну ладно! – сказала моя мама. – Погуляли, и хватит.

– Ой, мне тоже пора! – спохватилась Ольга Алексеевна. А Серегин папа просто молча затопал наверх.

Но я открыл дверь и снова стал смотреть на дождь. За это время он изменился. Потемнел. Или позеленел?

Это люди включили фонари.

– Я еще посмотрю! – прошептал я. – А вы идите...

– Может, ему стул принести? – посоветовалась с мамой Ольга Алексеевна.

– Может, ему подзатыльник дать? – ответила мама. – Сколько можно мое терпение испытывать? Ну нельзя сейчас гулять, русским языком же сказала...

– Да ладно, пусть смотрит... Все-таки свежий воздух... – попросила вместо меня Ольга Алексеевна.

И я опять остался один. Вместе с дождем. Он как-то облегченно вздохнул и постепенно стал уменьшаться. А потом совсем уменьшился. Я натянул капюшон и вышел на улицу. Стемнело почти совсем – зажглись окна в нашем доме. Но дождя не было.

– Спасибо! – сказал я. Гулять мне оставалось, наверное, минуты две.

– Пожалуйста! – вздохнул дождь.

И под фонарем пробежала кошка. Быстрая, как жизнь.

ЖЕЛТЫЙ ДОМ С БИБЛИОТЕКОЙ

Были раньше в Москве такие дома со сквозными подъездами. Входишь с улицы, а выходишь со двора. Очень удобно. Сейчас, правда, уже совсем их не осталось. Законопатили, забили.

Ну и так далее.

Не в подъездах счастье. Хотя – честно говоря – было даже очень удобно. Особенно для тех, кто из школы идет. Делаешь тут же сразу два дела – попадаешь в свой двор быстрее на пять минут – и заодно смотришь, как там люди живут.

Вот и в нашем дворе был такой старый дом со сквозными подъездами.

Стоял он тупой коробкой в начале нашей Большевистской со своими сквозными подъездами. Мама его не любила...

– Что за дом уродский, – говорила она. – И вообще, эта ваша Красная Пресня, одно название, а вообще пыль, духота, гарь, один сплошной каменный мешок... Ну просто вообще! И кто живет? Один рабочий класс, прости господи.

На что папа всегда спокойно молчал.

А я начинал с мамой ласково разговаривать.

– И ничего не каменный мешок. Вон какой сквер на Трехгорном валу огромный, в нем заблудиться можно. И Краснопресненский парк, гуляй не хочу. И революция здесь была. Даже две.

– Везде была революция, – упрямо отвечала мама.

– А здесь было две! – не сдавался я.

– Ну и что? – не сдавалась мама.

– Да ничего! – наконец обижался я и уходил в свою комнату.

– Ну вот и поговорили! – кричала мама мне вслед.

А я ужасно не любил, когда кто-нибудь обижал мою родину, мой народ, мою столицу нашей родины и Краснопресненский район столицы нашей родины со всеми его домами, улицами и переулками в особенности. Я начинал злиться, беситься и выходить из себя. Кричал, плакал и лез драться. И ничего со мной нельзя было поделать. Хоть врача вызывай.

Все в нашей семье привыкли к этой моей особенности. Например, если взрослые говорили о какой-нибудь заграничной тряпке, которую кто-то чудом достал, купил, привез и так далее:

– Это Франция?

– Нет, Германия.

– Ну как делают, а? Ведь умеют, а?

Я тут же высовывался из своей комнаты и говорил нехорошим голосом:

– Наши тоже умеют. Не надо, мама.

И все начинали смеяться.

– А тебя не спрашивают, – сквозь смех кричала мама. – Ты там сидел, и сиди!

– Я сижу, но все слышу, – говорил я нехорошим голосом.

– У него уши, как локаторы, – говорила мама громким шепотом. – Бесполезно!

...Короче говоря, мне лично этот желтый дом со сквозными подъездами тоже вообще-то не совсем нравился.

– Дом барачного типа, – говорил мой папа.

И правда.

Не был похож этот угрюмый грязно-желтый дом ни на какой другой знакомый мне дом Красной Пресни – ни на уютные пятиэтажки серого кирпича «с хорошими квартирами» (как говорила моя мама), ни на «новые дома», что стояли на Шмитовском проезде «правильными рядами в шахматном порядке», как говорил папа, ни на сталинские громадины (по направлению к ипподрому), где, по преданию, жили летчики-испытатели, ни на наши брежневские уютные крупноблочные «башни» в восемь этажей – на зависть всей Красной Пресне белые-пребелые... Ни на что он не был похож, зараза, со своими сквозными подъездами, а похож он был на кубик из детского набора, который вечером потеряли, а к утру он вырос, как гриб, но все равно я его любил, как и все прочее на нашей улице..

Да и люди в этом доме жили необычные – по своей удивительной вредности.

Например, остановишься около дома, вдруг из подъезда выходит человек в шляпе и строго говорит:

– Не стой здесь.

– Почему? – начинаешь возмущаться.

– Здесь стоять нельзя, – отвечает человек в шляпе и, главное дело, сам идет мусор выбрасывать с ведром.

Я понимаю, он бы сам здесь стоял или на лавочке сидел, думал, воздухом дышал – нет, он идет с ведром, а мне стоять нельзя!

Или вот такой фокус: заходишь в подъезд, чтобы выйти с другой стороны – а там вдруг палкой дверь закрыта. Причем не то что закрыта, а так закрыта, что фиг выйдешь. Ну не обратно же идти! Начинаешь дергать, стучать, пытаться эту палку вырвать как-нибудь... Тут просто вообще начинается дурдом – выскакивает женщина, обязательно с полотенцем на голове, и давай страшно орать:

– Я тебе покажу! Я тебе покажу стучать! Я тебе сейчас знаешь что покажу! Пошел отсюда, я тебе говорю! Ты слышал, что я сказала? Пошел отсюда, я тебе говорю, мерзавец такой маленький!

Я на женщин ругаться не могу. Тем более если они бешеные, могут вообще укусить. Начинаю спокойно выяснять:

– А что такое? Почему у вас дверь закрыта?

Она начинает белеть и зеленеть:

– Что ты мне сказал? Повтори, что ты мне сейчас сказал, мерзавец такой маленький! Он меня спрашивает! Ты кто такой, чтобы меня спрашивать! Ты из какого дома вообще!

– Из восемнадцатого, – отвечаю спокойно.

– Ах, из восемнадцатого! Я с тобой сейчас по-другому поговорю! Ты у меня узнаешь, как с женщиной разговаривать! Ты у себя дома стучи! Ты у мамы на голове стучи! Ты что не видишь, что заперта дверь? Здесь нельзя больше ходить, мерзавец такой маленький, я тебе говорю...

Ну и так далее.

Вот такие люди жили в этом желтом кубическом доме! Такие вот были у них привычки! И главное дело: любили они запирать с одной стороны подъезд...