Александр Кабаков - Камера хранения. Мещанская книга Страница 39

О, эти сумки KLM из синего сверхпрочного нейлона! О, эти ремни через плечо… KLM, «Королевские Голландские Авиалинии»… Сырой теплый воздух, долетающий с Гольфстрима, «священные камни Европы», как сказал один русский, в остальное время не слишком эту Европу и особенно европейцев жаловавший…

Сумки с рекламными надписями – названиями и гербами мировых авиакомпаний – доставались пассажирам первого класса. Поэтому тот, кто встречал на московской улице человека с такой сумкой, мог быть уверен: это удавшаяся жизнь прошла мимо. Что ж поделаешь – судьба… Однако во все времена и во всех обстоятельствах находились и находятся люди, готовые судьбу обмануть. Поэт М., царствие ему небесное, действительно хороший поэт и гений «самострока под лэйболами», еще и ходил с сумкой Lufthansa, хотя западнее Бреста никогда и нигде не бывал – но образ получался цельный… Кто-нибудь смотрел на него с завистью, а он шел по Никитскому бульвару в сторону Арбата, и вид у него был такой, будто всего час тому он приземлился рейсом из Гамбурга…

Тем временем подросло поколение, отрицавшее всякую буржуазность, в том числе рекламу, не говоря уж о полетах в первом классе авиалайнеров и прочей роскоши. Индийские прозрачные ткани летом, грубые афганские (о них разговор еще впереди) полушубки в холодное время, браслеты-фенечки из кожи, шнурков и прочего подручного материала и вся стилистика «детей-цветов» потребовали и соответствующих сумок. Мешковина, расшитая разноцветными узорами, вышивка и аппликация и никаких сложностей в конструкции – просто прямоугольный кусок цветастой ткани складывается втрое и прострачивается по боковым краям. И получается прекрасная квадратная сумка, закрывающаяся клапаном…

– Колоссальная у тебя торба, – сказал мой старший друг А. – Стильная вещь…

Его похвала дорогого стоила. Во-первых, он был записной пижон, известный в этом качестве, а не только как лучший прозаик поколения. Да и возможности у него были, соответственно, не чета моим. Еще два дня назад он бродил по лондонскому рынку Портобелло, где продается все лучшее в мире хиппи-культуры, а теперь хвалит мою нищую сумку, сегодня утром сшитую моей действовавшей в то время женой…

– Настоящий хипповый hand made, – говорит он, отвечая моим мыслям…

Наступали веселые времена: мы вспомнили, что, в сущности, все мы ручной работы…

Потом пластмасса победила.

Изделие № 2

Режим секретности был настолько всеобъемлющим в той нашей стране, что назывался просто «режим». Он выработал особые слова и понятия, «режимные». В каждом учреждении и на любом предприятии существовал «первый отдел», и все понимали, что это не тот отдел, который вносит главный вклад в основную деятельность конторы, а тот, который обеспечивает неизвестность этой деятельности всему остальному человечеству, включая и многих сотрудников самой конторы. Одним из основных способов обеспечения такой таинственности было употребление особых названий для выпускаемой продукции. Вместо «танк», «ракета» или «мясорубка» говорили и писали в документах «изделие № такое-то». В наиболее же секретных документах не писали даже слово «изделие», а только номер, причем не тот, который присовокуплялся к «изделию». Я работал тогда в ракетной промышленности и вполне освоил эти порядки. Среди самых секретных документов у нас хранились американские технические журналы с подробными описаниями наших «изделий», которым потенциальный противник давал романтические имена «Дьявол» и «Вельзевул» вместо скучных букв и цифр. Из этих журналов – если удавалось их получить – мы узнавали, чем занимаемся…

А еще было понятие «проект», обозначавшее не только «изделие», но и всё, что с ним связано. А еще были адреса «п/я № такой-то», то есть «почтовый ящик». И первый советский ракетный полигон возле приволжского села Капустин Яр, на котором, как я уже сто раз вспоминал, наша семья с отцом-офицером прожила 13 лет, имел кодовый адрес «п/я Москва-400». Можно ли придумать больший идиотизм, чем железнодорожный билет до Капустина Яра в сочетании с прочими документами, в которых фигурировала «Москва-400»? Но идиотизм вполне сочетался с «режимом». К слову: ничто не мешало пропагандистам писать про «кровавые диктаторские режимы» вообще и «режим» Франко или Салазара в частности…

Возможно, путаница и алогичность были частью общегосударственной секретности.

Возможно, секретностью же объяснялось и то, почему некоторая абсолютно мирная продукция называлась «изделием».

Впрочем, сфера применения этих изделий в СССР считалась действительно сугубо секретной, и даже к концу Советского Союза ее существование официально отрицалось.

Итак, речь идет о продукции Баковского завода резинотехнических изделий, «изделии № 2», чье родовое имя «презерватив» было на годы изгнано из официального обращения…

Кто, кто это придумал?! Почему номер два, и что было номером один?

Возможно, первым номером числилось в тайных списках то изделие нашего Творца, которое доставляло мужской части населения множество хлопот и лишь отчасти смирялось «изделием № 2».

Между тем значительную часть советской истории

это самое «изделие № 2» единственного в стране Баковского завода

– что под Москвой, вблизи знаменитого писательского стойбища Переделкина,

эта резиновая трубочка с одним небрежно запаянным концом

– о, сколько раз она драматически рвалась, создавая и разрушая семьи!

этот сигарообразный предмет из грубой технической резины

начисто отсутствовал в продаже!!!

Ими сочувственно делились совершено посторонние люди – один налетел в центральной аптеке, другому не досталось…

Их официальная цена не позволяла даже компенсировать спекуляцией отсутствие в свободной продаже – кто ж будет набавлять процент к издевательским 4 коп., да и какой процент?

Мои соотечественники рождения сороковых (с запрещенными вдобавок абортами), пятидесятых и отчасти шестидесятых годов!

Сколько из вас никогда не узнают тайну своего появления на свет, скрытую под магическим словом «дефицит»…

Собственно, это слово должно было стать единственным в моей частной энциклопедии, которую я предлагаю вам, читатель.

Всё было дефицит и дефицит был всем.

В сущности, вся моя «камера хранения» забита дефицитом разных форм и назначений.

Каменный век, бронзовый век, железный, дефицитный…

Но, пожалуй, ничто так тесно не взаимодействовало с человеческой физиологией, как дефицит «изделия № 2». По сравнению со способами, которыми советские мужчины и женщины компенсировали отсутствие заветного изделия, Камасутра удивляла полным отсутствием фантазии. Это если не удавалось достать, а если удавалось? Что порвется, не было сомнений, сомнения были – надевать два или три… При толщине, незначительно уступающей автомобильной камере.

Стоило ли удивляться хождению легенд об усиках, фруктовых запахах и прочих фантастических изысках западной резиновой промышленности, о микронной толщине стенок и несокрушимой прочности? Тем более что, как выяснилось спустя перестройку, это не были легенды.

А пока «изделие № 2» выходило из Баковских цехов, порождая неблагонамеренные шутки о близости переделкинского советского литературного производства к резинотехническому – то и другое было связано с необходимостью предохраняться…

Навсегда исчезли мелкие квадратные пакетики из серой ломкой технической бумаги с прощупывавшимся кружочком и загадочной надписью «Изделие № 2». Все везде есть, но тем, кто помнит, как ничего нигде не было, оно уже не нужно. А кто думает, что глянцевые игривые упаковки и целая витрина ассортимента были всегда, ничего не поможет: они размножаются не биологическими, а социальными способами.

Суровая молодость, как говорили в кино. Молодость – она всегда суровая.

Да, и еще, чуть не забыл! Ведь были размеры! 1-й, 2-й и 3-й. Надо ли говорить, что 1-й был рассчитан на лилипутов, а 3-й, при тех же лилипутских размерах, особенно радостно рвался, сползая резиновым рубищем…

Простите, почтенный читатель, сомнительный выбор этой темы. Я своими глазами видел секретаря партийной организации, который возвращался из московской командировки в родной мемориально-космический город с целой наволочкой недвусмысленно выпиравших квадратиков – повезло в аптеке бывшей Феррейна. Как подобало руководителю, был он человеком пьющим и потому добрым: поймав завистливый взгляд, угостил десятком. Что ж, не вспоминать мне этот прекрасный эпизод единения партии и народа? И тут же реалистический штрих, натуралистическая коллизия: колбасой «Любительской», везомой из Москвы же в товарных количествах, никто делиться не думал, только ничейный чесночный запах бесхозно веял, понемногу отставая от электрички и ложась на бедные пролески и болотистые опушки…

Как сказал обиженный взрослыми трехлетний мальчик: «Гандоны вы все до единого!»