Александр Кабаков - Камера хранения. Мещанская книга Страница 40

Как сказал обиженный взрослыми трехлетний мальчик: «Гандоны вы все до единого!»

Могущественная бумага

Все-таки истинным символом дефицита были не джинсы, и не презервативы, и даже не сырокопченая колбаса.

Дефицитом вечным, как строительство коммунизма в стране, отдельно взятой за грехи ее, дефицитом среди дефицитов была туалетная бумага.

Ее дефицит был особенным – пульсирующим. Настоящие джинсы в советском магазине нельзя было купить никогда и ни при каких условиях. Презервативы не могли возникнуть в аптеке, случайно избранной судьбой. Брауншвейгская колбаса, произведенная в спеццехе мясокомбината, могла попасть только в обкомовский распределитель и никуда больше… А пипифакс материализовался в любом месте в любое время – например, в магазине канцтоваров за полчаса до закрытия или в хозяйственном, между гвоздодерами и полотнами для двуручных пил, – распродавался за четверть часа и исчезал, как мираж. Через час в совершенно другом районе города можно было увидеть счастливого человека, несшего в каждой руке по десятку увязанных в плотные грозди рулонов, а гирлянда из них же висела на его шее. Примерно такие гирлянды, только из цветов, теперь вешают девушки экзотической красоты на шеи нефтяников, прибывших чартером из Тюмени в Таиланд и еще не вполне очнувшихся от удовольствий, тайно полученных во время перелета. Но запах чудесных цветов перекрывает всё…

У меня есть гипотеза: отсутствие при советской власти в продаже туалетной бумаги не было простым следствием планового управления экономикой и государственной собственности на все средства любого производства – ее вечный дефицит был важной частью стратегического замысла. Неподтертая или даже подтертая вчерашней «Правдой» задница трудящегося была как бы символом пренебрежения буржуазным комфортом, лживыми приманками общества потребления. Говоря попроще – строителям развитого социализма не до жопы. То есть именно до жопы вся эта пресловутая проблема дефицита.

Анекдот конца семидесятых. Проктолог больному: «Да у вас целая газета в заднице!» Больной: «Правда?!» Врач: «Нет, “Известия”».

Всем было достоверно известно, что свинец, содержащийся в типографской краске (высокая печать), вызывает рак прямой кишки. Впрочем, всем было известно и то, что радиационный фон во многих крупных городах и целых областях превышает смертельно опасный в десятки раз. «А мы живем и хрен на них ложили», – как сказал один мужик в стоячей пельменной, которая существовала в проезде Художественного театра. Теперь на этом месте в Камергерском какой-то банк, кажется… А мужик разлил под круглым, как бы мраморным столиком, и мы дружно выпили за то, что «мы живем и ложили…».

Интеллигенция же все страдала и страдала без бумаги.

А бумага все не появлялась и не появлялась.

И наконец мы устали ее ждать и устроили перестройку, дикий капитализм, залоговые аукционы, приватизацию, этнические конфликты, кровавый режим и все остальное. Туалетной бумаги три сорта продаются в ларьке, до которого сто метров от моего деревенского дома. Если же начнутся перебои, вполне сгодится и сотенная купюра – при нынешнем-то курсе рубля…

Да, нужная бумага есть, а жизнь того… не очень.

Видимо, не в бумаге дело.

Не хочется думать, что в нас.

Наручники свободы

Одна из главных радостей сочинительства состоит в праве автора устанавливать в тексте собственные порядки и тут же их нарушать.

Вот я несколько раз высказался о склонности женщин к украшению себя без какой-либо практической цели и содержательного смысла – в отличие от мужчин, склонных к самовыражению и социальной идентификации через свой внешний вид и вещи личного пользования. А теперь вот примусь доказывать обратное, отвергая любые обвинения в непоследовательности. Непротиворечивость необходима воинским уставам и правилам дорожного движения. А я пишу хоть и не вполне художественную, но прозу.

Итак, чем и как украшались и украшаются мужчины. Женщины использовали и все больше используют в последние годы для этого все тело, от щиколоток до пупка, мужчины вплоть до последних двух-трех десятилетий украшали только кисти, запястья и шею-грудь.

Прежде всего в нашу мужскую жизнь пришли кольца и перстни. Сначала такую изысканность и чуждую пролетарской скромности роскошь позволяли себе только художники, артисты, писатели и прочая терпимая даже при социализме богема. Черт с ними, пусть носят побрякушки хоть на всех пальцах, плюнула на творцов партия, вообще-то относившаяся к излишествам строго и принципиально, лишь бы правильно создавали образы строителей коммунизма. В конце концов, этих пижонов немного, почти все они обитают в пределах московского центра и не могут разлагающе действовать на свою аудиторию собственным внешним видом… И творцы пустились во все тяжкие. Уникальные заказные полукилограммовые перстни поэта Е. соперничали с династическими бриллиантовыми кольцами литературно-кинематографического клана М., и почти любой перстень наверняка следовал на безымянном пальце владельца в ресторан ВТО (Всесоюзного театрального общества) на Пушкинской площади или ЦДЛ (Центрального дома литераторов) на улице Герцена, второй вход с Воровского…

Что любопытно: пристрастие артистической публики к украшению мужских пальцев к концу шестидесятых передалось простым людям – администраторам лучших гостиниц, товароведам больших гастрономов и заведующим секциями популярных универмагов, слесарям автосервисов, дантистам, гинекологам, специалистам по тайным болезням и даже дипломатам (в неслужебное время, разумеется). Но если художники слова, мастера кисти и волшебники сцены предпочитали – за редким исключением – неброское, хотя массивное, серебро и оригинальный дизайн (как, к слову, и дамы того же круга), то служители выбирали элементарное золото и стандартные печатки без фантазий.

…Между тем грянули поздние шестидесятые, буйные студенты принялись строить баррикады в Сорбонне, Кенте и на улицах Праги – и новая стилистика мужских украшений отразила революционную ситуацию. Знаменитый рок-фестиваль в Вудстоке, движение против войны во Вьетнаме, карнавальная культура хиппи – все это выразилось в моде на мужские браслеты по образцу тех, которыми экипировались американские солдаты для ускорения помощи раненым и опознания убитых – с группой крови, именем и званием. Теперь же цепочка плоского плетения и удерживающаяся ею пластинка из нержавеющей стали с гравированными буквами и цифрами могли появиться на запястье вполне безразличного к Вьетнаму и «пражской весне», но следующего мировым тенденциям молодого мужчины…

В СССР моду на «солдатские» браслеты принесли всё те же штатники, как всегда следуя американскому университетскому стилю и даже несколько обгоняя его. В шестьдесят четвертом, когда пацифистские молодежные движения только зарождались, в повести любимого теми же штатниками писателя А. появился любопытный (воспроизвожу по памяти) эпизод. Один из персонажей – кстати, несимпатичный – говорит, потряхивая цепочкой на запястье: «А на Западе все носят браслеты…» На что герой, альтер эго автора, мысленно реагирует ироническим: «Я представил себе четыре миллиарда человек, встряхивающих браслетами…» И никакого антивоенного пафоса – лишь легкая издевка над бессмысленным модничаньем, прежде не свойственным мужчинам.

Пожалуй, «солдатские» браслеты сделались достоянием широких мужских масс Советского Союза быстрее всех прочих аксессуаров. Они стали одной из примет нового, полусвободного времени. Кольца и перстни элита носила десятилетиями, прежде чем их стали носить работники прилавка и бормашины. А браслеты пошли в народ через пяток лет после их триумфального появления. С этим можно сравнить лишь бум нашейных цепочек, толщина которых была в прямой связи с отношениями между владельцем и Уголовным кодексом. Второе – и более торжественное, чем первое, – крещение Руси оснастило эти цепи крестиками и крестами, но их, конечно, нельзя считать просто украшениями. А потом в мужских ушах появились серьги, и мой главный редактор В. ходил по вызову в Кремль на уроки демократии с сережкой в ухе…

Но мы уже жили в другой стране и, пожалуй, в другом мире.

Веселый закат суровой империи

Между тем подступили романтические шестидесятые, а потом и декадансные семидесятые, а потом и вовсе распад восьмидесятых… Несколько обескураженный закупками зерна у капиталистов, покоритель космоса впервые задумался о перспективах плановой экономики и ракетно-ядерного щита, всю эту экономику поглощающего. Двусмысленно, по-троцкистски, звучала комсомольская песня: «Есть у революции начало, нет у революции конца!» Народ твердым шагом двинулся в «накопительство и вещизм», минуя разложившиеся, как кит на берегу, останки идеи. Те, кто был склонен задумываться, даже не удивлялись, как быстро чекистская кожанка превратилась во внешторговский лайковый пиджак…