Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода Страница 39

Через неделю-другую подгрёб и второй близнец, Петя, который был уже Сохатым, старший из двоих по их бандитскому делу, именно такое у меня сложилось впечатление. С ними обоими знакомить Германа я решительно не захотела, сама вступила в переговоры и сама же в дальнейшем поддерживала наши двусторонние отношения до того дня, пока они в силу одной неприятной истории не испарились с нашего горизонта бесследно.

Сев за стол переговоров, мы всё решили быстро и по-деловому, чем остались удовлетворены обе стороны. Те — что не пришлось стращать эту миловидную молодую женщину больше нужного, как и тем, что точка прибыли оказалась ещё не захвачена такими же преступными орлами, как сами они. Я же — из-за того, что в тех или иных боевых пацанах у нашего бизнеса уже имелась нужда вполне предметного свойства, учитывая недавнее неприятное событие у вентилятора. С этого дня ребята встали ко мне на зарплату, но имея при этом в виду в самом ближайшем будущем снимать уже конкретную долю, калькулируя охранительный бюджет от того момента, когда дела наши лягут на устойчивый и крепкий плюс. С этого же момента они брались защищать мой бизнес от посягательств с любой стороны, всячески способствуя своей бандитской отзывчивостью его процветанию и дальнейшему развитию. И скажу прямо, пока шли эти разговоры, пока мы вырабатывали условия на сейчас и наперёд, пока они заочно представляли тех, кто стоит за ними, и объясняли, чего нам следует ожидать в случае, не предусмотренном этим договором, я вела себя как вполне нормальная, ушлая и по-деловому милая сука, давно привыкшая к подобным отношениям с людьми, пришедшими со стороны не только за тем, чтобы узнать, как пройти в библиотеку. Но что оказалось ещё более странным, нежели это новое, взявшееся во мне неведомо откуда качество, взросшее и окрепшее внутри моей женской оболочки буквально за считаные часы, — это то, что сама я нисколько такой метаморфозе ни удивилась. Как и не было чувства, что снизошла на меня чья-то внеплановая защитная благодать под видом ангела или беса. Просто всё теперь стало так, как стало и как не было прежде, только и всего. И, пожалуй, по большому счёту, я этой перемены вовсе не заметила, или если и обнаружила что-то краем глаза, то не придала особенного значения. Да и некогда было заниматься всякой пустой ерундой в текучке новой жизни.

Маму, кстати, я построила в те же самые дни — сразу, как почувствовала, что завершилось формирование моей обновлённой женской сути. И сделала это, можно сказать, одним махом, в промежутке между двумя соседними делами. Просто довольно строго поговорила с ней по телефону, дав понять, что лучшие её времена закончились и начались другие, нормальные, обычные, принятые, как водится, между родителями и их выросшими и законно окольцованными детьми. Так что теперь ей лучше перестать ныть, претендуя на избыточную дочернюю опеку, и заняться каким-нибудь продуктивным делом, поскольку, по любым подсчётам, она не достигла ещё даже самого раннего пенсионного возраста, при том, что сил и здоровья сумела припасти гораздо больше, чем извела их на моё воспитание, понукание и вечное недовольство всем и всеми. Короче, старое пальто изношено, подкладка вытерлась, воротник облез, пора отдать его бедным, даже перелицевать уже не получится, времена не те, да и нравы поменялись.

Не скрою, мама моя была в шоке, услышав от меня вместо полноценной увещевательной беседы короткий упругий текст относительно моих новых взглядов на существо старых вещей. К тому же из-за недостатка времени я озвучила его скороговоркой. Но всё же что-то там, с её апрелевской стороны, щёлкнуло — я это явно услыхала, хотя в то же время слух мой не зафиксировал начальных признаков дежурной маминой истерики. Она, видно, взяла раздумчивую паузу, но не для того, чтобы призвать прежнюю волю и начать икать от гнева, а просто затем, чтобы собраться с мыслями и постараться взглянуть на привычное с непривычного ракурса. В любом случае, я решила вернуться к этому прерванному полёту позднее, когда пикировать придётся уже на бреющем, садясь на остатки перелопаченных моей дорогой мамочкой иллюзий.

В тот же день, ещё через час, найдя минутку, я добила её сообщением, что давно и глубоко замужем, за Германом, уже официально, о чём ставлю её в известность, потому что сейчас я об этом вспомнила, а, закрутившись с делами, потом вполне могу забыть ей это сказать. Так что пусть теперь будет в курсе насчёт моего устойчивого семейного статуса. А если чего-то понадобится, но не по разделу пустой чепухи, а строго по делу, то пускай звонит вечером, днём могу не ответить, слишком загружена делами поважнее, чем выслушивать очередные стенания, уже доставшие до самых печёнок.

В общем, стали жить в унисон новым заботам, скоростям и надеждам. Я ощущала себя так, словно разом крутанула неповоротливую ручку огромного многопрофильного комбайна, и он завёлся с первого же оборота, почихав для начала синим, после чего быстро успокоился, обвык и, набрав нужную тягу, плавно тронулся в путь, расчищая себе дорогу для вспашки, посадки и сбора обильного урожая.

Это было счастливое время. Народ, узнав о нас, потянулся в «Шиншиллу» тонкой струйкой, и уже вскоре этот ручеёк, хотя и не так стремительно, как нам с Геркой мечталось, стал явно крепнуть и утолщаться, вовлекая в себя всё новых и новых ценителей многообразных и мало на чьи похожих гастрономических умений моего мужа. Он и уставал, конечно, но всякий раз в конце работы, если я была рядом, притягивал к своим губам мою дурацкую копну, целовал пружинистые, так и сяк перекрученные прутья волос и шептал на ухо, то играя со мной, то лишний раз демонстрируя нашу с ним удивительную близость:

— Главное для нас — не стать законченными профессионалами, умельцами, умниками, иначе всё провалим, так и запиши себе, моя хорошая. Чуть-чуть лёгкой дури, пару ложек отсебятинки плюс немного милого раздолбайства — на самом кончике ножа — ну и догадка, свойственная всяким разным недоучкам, как же без неё-то…

Герка дорвался, если честно. Всякий день для него становился пропащим, если за предшествующие сутки ему не удавалось изобрести чего-нибудь абсолютно нового, ранее не пробованного им же самим и при этом не требующего затоварки новыми продуктами. Главное — уметь неожиданно сочетать одно с другим, помня в это время не о долготе жизни, а лишь о её широте и единственности, и явственно осознавать, что гости «Шиншиллы» приходят сюда не просто сытно пожрать, а что это всегда ещё красивая игра, милая забава, беспроигрышное развлечение, спектакль вкуса, ярмарка любопытства, конкурс фантазий, где в жюри и гость, и автор блюда одновременно. Это желание добрать из недобранного, сделать приятное любимому человеку, оставить на его губах следы этих нереальных запахов, привкусов, ароматов… и уже потом, через время, вспоминать изысканную нежность той еды или нарочито грубоватую её фактуру, рисуя мысленно перед глазами сам вид того, что лежит в тарелке, что каждый раз ты ожидаешь, не зная, чего и ждать… И пореже думать о раздельном питании, притоках энергии и её же оттоках, о ритмах природы, уважении к ферментным ограничениям, совместимости пользы и вреда и всех прочих не видных глазу внутренних балансах твоего организма в момент, когда ты наслаждаешься едой. Как высказался на эту тему Паштет, «Virum bonum et ad bonum stomachum», пояснив, что, покушав у нас в самый первый раз, перекроил известную мысль сзаду наперёд, так что получился обратный, но зато очень приятный смысл, отвечающий сути вещей, — «Что хорошо для человека, то хорошо и для его живота». Я же ответила просто, без всякой латинской замысловатости, сказав, что сегодня он гость, ему можно всё, он уникален и неповторим, как любой нормальный ценитель неповторимого Геркиного таланта, и мы сегодня — с ним. Точка. И, разумеется, соусы, соусы, соусы…

В общем, я замучилась придумывать названия новым блюдам, изо дня в день по новой перекраивая меню. Пожалуй, это было единственным, что слегка напрягало меня в отношениях с мужем. В остальном наша общая лодка рассекала и дальше, унося его и меня от берегов прошлой жизни, омываемых туманами всё более и более расплывчатого континента. И всё ближе и ближе видился нам край новой земли, к которому неостановимо нёс эту лодку парус нашей надежды.

Года через два позвонила знакомая риелторша, та самая, что привела к нам кузбасского угольщика, Витька, ставшего добросовестным приобретателем Геркиного родительского гнезда на Плотниковом. Она же, если помните, подобрала для нас и смежную двушку в Матвеевке. А история, в общем, короткая — прознав про «Шиншиллу», просто решила справиться, так, на всякий пожарный, не хотим ли вернуться в родные пенаты, потому что Витёк этот недавно обзавёлся двумя столичными банками и, уже с год как живя в районе Золотой Мили, считает теперь западло терпеть эту нашу бывшую хату в качестве даже временного укрытия для своей несовершеннолетней дочки. Уже не по чину, сказал, в принципе, даже если и не особо светить. Иными словами, готов отдать квартиру обратно не дороже взятого, учитывая, что оба мы тогда пришлись ему по вкусу: не хамели, хорошо и застенчиво улыбались и поддакивали со всей искренностью, в отличие от других владельцев столичного жилья, излишне гордящихся своими квадратными метрами в центре Москвы.