София Блейк - Шлюха. Любимая Страница 39

— Рустем, почему ты бьешь Анну? — спросила Салли слабым голоском, продолжая совершать бессмысленные движения руками.

— Что ты сотворил с ней, Рустем? — спросила я, подтягивая к себе собственную одежду, которую нужно было срочно постирать.

— А что? — произнес Рустем, натягивая туфли. — Ты тоже не прочь втереться?

— Я никогда ее такой не видела, — сказала я. — Что ты ей дал?

— За щеку! — с готовностью отозвался Рустем.

Очень дурацкий разговор, подумала я, приподнимаясь, по-прежнему комкая у груди свои вещи. Что бы я ни сказала этому скоту, все как–то получается некстати, все приносит неприятности, оборачивается против меня самой.

— На клык! — продолжал глумиться Рустем. — Могу и тебе заправить аналогично.

Наконец, он полностью оделся, ущипнул Салли за грудь, хозяйски шлепнул меня по заду, достал из кармана рубашки черные очки и водрузил их на лицо. Я заметила, что у Рустема, как и у многих азиатов, очки удерживались не столько переносицей, сколько высокими скулами.

— Адиос, девчонки! — выходная дверь захлопнулась, отсекая Рустема от моей жизни.

— Анна, — позвала Салли, по-прежнему не вставая с кровати, — почему ты не одеваешься?

Я, не произнеся ни слова, отвернулась от китаянки и ушла в ванную. Включила душ, чтобы слезы смешивались с водой. Потом стала наполнять ванную, потому что знала уже, что в трудные минуты мне очень помогает погружение в воду. Возможно, это действует так же и на других людей — ведь все мы появились на свет из утробы, где околоплодные воды хранили и берегли нас, пока мы были никем, не мыслили, не существовали…

Незаметно для себя самой я уснула, а открыла глаза оттого, что Салли уже стояла обеими ногами в воде и пыталась опуститься между моих коленей.

— Что он тебе задвинул? — спросила я без всякого сочувствия в голосе.

— Кристалл, — Салли потупила раскосые глаза и наконец устроилась напротив меня.

— Ты что, наркоманка?

— Нет, что ты, — сказала Салли. — Я боюсь таких сильных вещей, это же не травку покурить.

— Тогда какого черта?

— Думала, сделать ему приятно, — пискнула Салли. — Он совсем немного сыпанул на головку…

— Идиотка, — произнесла я без выражения. Сердиться на китаянку всерьез было все равно, что сердиться на ветерок или на дождик.

— Из–за меня ты пострадала, — констатировала Салли.

— Молчи, овца, — сказала я, закрывая глаза. Что бы там ни случилось, виноватой во всем была только я сама. Ведь понимала же я, что представляет собой Салли. Понимала, но все равно доверяла ей, не ожидая, что подлянка с ее стороны все равно неизбежна.

Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Вроде и не забывала я это изречение, и старалась не общаться с недалекими людьми. Если бы такая как Салли была из наших, то я вряд ли сошлась бы с ней так близко. Экзотика, подумала я, вот что сыграло роль. А теперь пора с этим заканчивать — хорошего понемножку…

— Салли, перестань, — со злостью в голосе произнесла я, чувствуя, как ручки китаянки гладят мои ноги, а ее маленькая ножка забралась совсем не туда, где мне приятно было бы ее чувствовать в этот день. — Тебе пора собираться на работу.

— Но еще рано…

— Ничего, — сказала я, — пока оденешься да накрасишься, будет в самый раз. Кстати, передашь Эдику, что я болею.

В этот вечер мне хотелось побыть одной, прогуляться по Кельну, сделать звонки в Москву и в Австрию. Но, пока Салли одевалась, я легла на свою кровать, намазалась мазью от синяков и делала вид, будто собираюсь остаться дома.

Салли подошла ко мне, уже полностью одетая, с помадой на губах и стрелками на веках. В руке у нее была какая–то бумажка.

— Прости меня, — сказала Салли, дотрагиваясь до моей головы. — Пожалуйста.

— Я не сержусь.

— Но ты расстроена, я вижу это.

— Иди уже на работу.

— Хорошо, — сказала Салли. — Возьми это. Здесь мой адрес и телефон в Шанхае. Давно уже собиралась тебе дать. На всякий случай.

— Спасибо, — сказала я. — Запиши номер моей российской трубы.

Голос матери, уютный и спокойный, вызывал желание поговорить с ней подольше — зарядиться ее душевным благополучием.

— Как там Всеволодович? — поинтересовалась я.

— Замуж зовет, — без особенных эмоций отозвалась мама.

— А ты что?

— Я пока ничего, проверяю серьезность чувств.

— Ма, у тебя сегодня день юмора?

— А что смешного я сказала?

В самом деле, подумала я, ничего смешного. Разве это шутка — мать, способная любить после папы? Вот я уже не могу влюбляться после Егора, а ведь мои родители были связаны намного больше, чем я и Егор, не только провели друг с другом неизмеримо больше времени, но ведь была и я… Я! Наверное, мне только кажется, что я неглупая и опытная. Только что меня неожиданно огорчила китаянка Салли, простая и прямая, как карандаш. Ничего удивительного, если в следующий раз сюрприз приподнесет родная матушка.

Как–то немного грустно было осознавать, что, кроме нее, никого я в целом свете не любила, ни о ком не заботилась, никого не контролировала. Все–таки, последнее имело для меня важное значение.

— А что там Маша? — спросила я у матери.

— Передавала тебе привет.

— Ты видела ее, или по телефону?

— Она заходила в гости. Раза два за последний месяц. Мне показалось, что дела у нее не слишком хороши.

— А конкретнее можешь?

— Трудно сказать, — ответила мать, — я особенно не вникала. Это как–то связано с их ателье, точнее, с ее начальницей.

Более точными сведениями мама конечно же не располагала, так что я вскоре попрощалась с ней и набрала домашний номер моего директора.

— София Николаевна, я догадался, что это вы звоните.

— Тебе бы цыганкой родиться, Борис Аркадьевич.

Как–то само собой получилось, что теперь он называл меня по имени отчеству и на «вы», а я в ответ фамильярно тыкала.

— Что у нас происходит? Когда конец ремонту? — спросила я.

— Уже вот-вот, — говорил мой директор. — По правде, могли б давно закончить, но есть ряд субъективных, так сказать, причин, которые все откладывают сроки.

— Что за причины?

— Здоровье, София Николаевна, — произнес он, — в моем возрасте это все–таки самая главная причина.

— Можно конкретнее, Борис Аркадьевич? — мне пришлось смягчить голос, потому что подвергать сомнению жалобы на здоровье было табу.

— Сердечко пошаливает, — отозвался мой директор, — тахикардия, проблемы с систолой-диастолой, оно тебе надо, девочка?

Ну, понятно — я начинала злиться — едва наступает время для того, чтобы отчитать его за скверный менеджмент, старый мошенник обязательно вспоминает про табу.

— Вы мне здоровым нужны, — пропела я, постаравшись придать интонации как можно больше оптимизма.

— Стараюсь, как могу, — Борис Аркадьевич продолжал испытывать мое терпение.

— А вот почему так выходит, что нам должны были внести арендную плату с первого числа, а теперь это событие опять откладывается?

— Дело в том, София Николаевна, что ремонт — это такая непредсказуемая вещь, что им следует заниматься, по возможности не отвлекаясь на докторов.

— Почему за такую хорошую арендную плату арендатор сам не отремонтирует помещение?

— Мы не обсуждали такую возможность с вами, но, в принципе, это было бы разумно. Правда, живых денег пришлось бы еще ждать месяц-другой.

— Это как же так выходит, что цена, которую мы хотим, заметно ниже рыночной, да еще и ее мы не можем получить?

— Да очень просто, Софья Николаевна, — голос директора стал тверже, и я почувствовала, что следующую фразу он подготовил заранее: — рыночная аренда связана с официальным договором. И с нас потребуют уплатить с этой суммы подоходный налог и НДС. В результате, сумма живых денег будет значительно ниже той, которую я намерен извлекать в конверте.

— А если они вдруг начнут задерживать выплаты? — не успокаивалась я, — у нас даже не будет официального повода их привлечь к суду.

— Думаю, до этого не дойдет, — отозвался Борис Аркадьевич, — в нашей стране все так работают, в конце концов.

— В договоре точно не предусмотрено право пролонгации? — этот вопрос волновал меня уже не в первый раз, и сейчас я задала его снова, чтобы успокоиться и повесить трубку.

По правде говоря, мне следовало вернуться в Москву, перевернуть постыдную страничку моей биографии, зажить спокойной жизнью рантье, найти мужа… Вот это самое сознание, что, перевернув страничку, я навсегда расстанусь со своей молодостью, держало меня в Европе. Будто бы я боялась каких–то необратимых перемен, повернув на Восток. Будто бы мне еще нужно чего–то достигнуть вначале.

Обычно после звонков в Австрию настроение мое улучшалось: все–таки Брюхо был абсолютно самодостаточной личностью, которая не нуждалась в моей поддержке и заботе. Уже это одно было приятно: разговаривать и перешучиваться с кем–то, кто не хочет тебя использовать, а уж если хочет, то предлагает что–то ценное взамен.

Однако сегодня Брюхо звучал совсем не так, как я привыкла, и почти сразу же я сообразила, что дело здесь не в его обострившейся астме.