Евгений Евтушенко - Фуку Страница 4

Вот что меня поразило: ни один из гидов не называл адмирала по имени — лишь альмиранте.

— Почему? — спросил я моего друга доминиканца.

— Фуку! — ответил он, пожимая плечами.

И вдруг неожиданный порыв ветра с моря, казалось, прокисшего от жары, ворвался в собор, и над склепом Колумба закружились вырвавшиеся из чьих-то рук деньги, повторяя разноязыким шелестом:

— Фуку! Фуку! Фуку!Мы — те островитяне,которые с ветвямив каноэ подплывали к парусами наблюдали с лодок,как у богов голодныхсок манговый струился по усам.Нам дали боги белыесвиную кожу Библии,но в голод эта кожа не спасёт,и страшен бог, которыйумеет острой шпоройраспарывать беременным живот.Вбив крючья под лопатки,нам жгли железом пятки,швыряли нас на дно змеиных ям,и, вздёрнув нас на рею,дарили гонореюнесчастным нашим жёнам, сыновьям.Мы — те островитяне,кому колесованьепринёс Колумб совместно с колесом.Нас оглушали ромом,нас убивали громом,швыряли в муравейники лицом.Крестом нас покорялии звали дикарями,свободу нализаться нам суля.В ком большее коварство?Дичайшее дикарство —цивилизация.Колумб, ты не затем лиявился в наши земли,в которых и себе могилу рыл?Ты по какому правуел нашу гуайявуи по какому праву нас открыл?Европа не дремала —рабов ей было мало,и Африка рыдала, как вдова,когда, плетьми сечённое,набило мясо чёрноепоруганные наши острова.Разбив свои колодки,рабы бросались в лодки,но их ждала верёвка на суку.Среди людского ловаи родилось то слово,то слово африканское: «фуку».Фуку — не так наивно.Фуку — табу на имя,которое несчастья принесло.Проронишь имя это —беда придёт, как эхо:у имени такое ремесло.Как ржавчина расплаты,«фуку» съедает латы,и первое наложено «фуку»здесь было наконец-тона кости генуэзца,истлевшего со шпагой на боку.Любой доминиканец,священник, оборванец,сапожник, прибивающий каблук,пьянчужка из таверны,не скажет суевернони «Кристобаль Колон» и ни «Колумб».Детей приходом волкане устрашит креолкаи шепчет, чтобы бог не покарал:«Вы плакать перестаньте —придёт к вам альмиранте!»(Что по-испански значит — адмирал.)

В музеях гиды липкиес их масленой улыбкоюи те «Колумб» не скажут ни за что,а лишь: «Поближе встаньте.Здесь кости альмиранте».Но имени не выдавит никто.Убийцы или хлюстыубийцам ставят бюсты,и это ясно даже дураку.Но смысл народной хитрости —из памяти их вытрястии наложить на всех убийц — фуку.Прославленные кости,стучаться в двери бросьтек заснувшему со вздохом бедняку,а если, горделивы,вы проскрипите «чьи вы?»То вам в ответ: «Фуку!Фуку!Фуку!»

Мы те островитяне,кто больше христиане,чем все убийцы с именем Христа.Из ген обид не выскрести.Фуку — костям антихриста.пришедшего с подделкою креста!

Над севильским кафедральным собором, где — по испанской версии — покоились кости адмирала, реял привязанный к шпилю огромный воздушный шар, на котором было написано: «Вива генералиссимо Франко — Колумб демократии!»

Над головами многотысячной толпы, встречавшей генералиссимуса, прибывшего в Севилью на открытие фиесты 1966 года, реяли обескуражившие меня лозунги: «Да здравствует 1 мая — день международной солидарности трудящихся!», «Прочь руки британских империалистов от исконной испанской территории — Гибралтара!», и на ожидавшуюся мной антиправительственность демонстрации не было и намёка.

Генералиссимо был хитёр и обладал особым искусством прикрывать антинародную сущность режима народными лозунгами. Генералиссимо встречала толпа, состоявшая не из народа, а из псевдонарода — из государственных служащих, полысевших от одобрительного поглаживания государства по их головам за верноподданность, из лавочников и предпринимателей, субсидируемых национальным банком после проверки их лояльности, из так называемых простых, а иначе говоря — обманутых людей, столько лет убеждаемых пропагандой в том, что генералиссимо их общий отец, и, наконец, из агентов в штатском с хриплыми глотками в профессиональных горловых мозолях от приветственных выкриков.

По улице, мелодично поцокивая подковами по старинным булыжникам, медленно двигалась кавалькада всадников — члены королевской семьи в национальных костюмах, аристократические амазонки в чёрных шляпах с белыми развевающимися перьями, знаменитые тореро, сверкающие позументами. Следом за ними на скорости километров пять в час полз «мерседес» — не с пуленепробиваемыми стёклами, а совершенно открытый. Со всех сторон летели вовсе не пули, не бутылки с зажигательной смесью, а ветви сирени, орхидеи, гвоздики, розы. В «мерседесе», не возвышаясь над уровнем лобового стекла, стоял в осыпанном лепестками мундире плотненький человечек с благодушным лицом провинциального удачливого лавочника и отечески помахивал короткой рукой с толстыми тяжёлыми пальцами. Когда уставала правая рука, помахивала левая — и наоборот. Лицевые мускулы не утруждали себя заигрывающей с массами улыбкой, а довольствовались выражением благожелательной государственной озабоченности. Родители поднимали на руках своих детей, чтобы они могли увидеть «отца нации». У многих из глаз текли неподдельные слёзы гражданского восторга. Прорвавшаяся сквозь полицейский кордон сеньора неопределённого возраста религиозно припала губами к жирному следу автомобильного протектора.

— Вива генералиссимо! Вива генералиссимо! — захлёбываясь от счастья лицезрения, приветствовала толпа генералиссимо Франко — по мнению всех мыслящих испанцев, чьи рты были заткнуты тюремным или цензурным кляпом, убийцу Лорки, палача молодой испанской республики, хитроумного паука, опутавшего страну цензурной паутиной, ловкого торговца пляжами, музеями, корридами, кастаньетами и сувенирными донкихотами. Но, по мнению этой толпы, он прекратил братоубийственную гражданскую бойню и даже поставил примирительный монумент её жертвам и с той и с другой стороны. По мнению этой же толпы, он спас Испанию от участия во второй мировой войне, отделавшись лишь посылкой «Голубой дивизии» в Россию. Говорят, он сказал адмиралу Канарису: «Пиренеи не любят, чтобы их переходила армия — даже с испанской стороны».

По мнению этой же толпы, он был добропорядочным хозяином, не допускавшим ни стриптиза, ни мини-юбок, ни эротических фильмов, ни подрывных сочинений — словом, боролся против растленного западного влияния и поощрял кредитами частную инициативу. На просьбе министра информации и туризма Испании разрешить мне выступать со стихами в Мадриде Франко осмотрительно написал круглым школьным почерком: «Надо подумать». Поверх стояла резолюция министра внутренних дел: «Только через мой труп». Выступление не состоялось, но генералиссимо как будто не в чем обвинить.

— Вива генералиссимо! Вива генералиссимо! — хором скандировала толпа, и от её криков в кафедральном севильском соборе, наверно, вздрагивали кости Колумба, если, конечно, они действительно там находились.

Море отомстило —                               расшвырялопосле смерти                         кости адмирала.С черепа сползли седые космы,и бродяжить в морестали кости.Тайно            по приказу королевыих перевозили каравеллы.Глядя в оба,                     но в пустые оба,ночью вылезал скелет из гробаи трубу подзорную над миромподнимал,                 прижав к зиявшим дырам,и с ботфорт истлевших,                                          без опоры,громыхая                 сваливались шпоры.Пальцы,               обезмясев,                                 не устали —звёзды,             словно золото,                                        хватали.Но они, зажатые в костяшки,превращались мстительно в стекляшки.Без плюмажа,                         загнанно ощерен,«Я — Колумб!» —                             пытался крикнуть череп,но, вгоняя океан в тоску,ветер завывал:                             «Фуку!                                         Фуку!»,И обратно плёлся в трюм паршивыйоткрыватель Индии фальшивой.С острова на остров плыли кости,будто бы непрошеные гости.Говорят, они в Санто-Доминго.Впрочем, в этом сильная сомнинка.Может, в склепе, отдающем гнилью,пустота             и лишь труха Трухильо?Говорят, в Севилье эти кости.Тычут в них туристы свои трости.И однажды,                    с ловкостью внезапной,тросточку скелет рукою цапнул —видно, золотым был ободочек,словно кольца касиковских дочек.Говорят,               в Гаване эти кости,как живые,                   ёрзают от злости,ибо им до скрежета охотаоткрывать и покорять кого-то.Если три у адмирала склепа,неужели было три скелета?Или жажда славы,                                жажда властиразодрали кости                                на три части?Жажда славы —                              путь прямой к бесславью,если кровь на славе —                                       рыжей ржавью.Вот какая слава замарала,как бесславье,                            кости адмирала.

Когда испанские конкистадоры спаивали индейцев «огненной водой», то потом индейцы обтачивали осколки разбитых бутылок и делали из них наконечники боевых стрел.