Стив Айлетт - Шаманский космос Страница 4

— Может быть, ты меня не слышал? Думаешь, звезды знают, кто ты такой? Мы — ничто, нулевой нагар в вакууме.

Я понял — он создавал отвлекающие искажения. Воздух дрожал этерическим напряжением.

— Что это, — тупо проговорил я. Квинас был красным электрическим контуром, возникающим из зеркальной книги. Я уронил книгу, когда он полностью сформировал свой облик и с застывшим смехом исчез в мимолетном проеме внешней защитной стены. Он завис у искрящегося пролома, и городские огни у него за спиной были как рассыпанный бисер. Искажающие эффекты текли сквозь него — он моргнул и исчез. Стена закрылась.

По всему выходило, что это будет-таки человеческая трагедия с отложенным финалом.

4

Этерическая трасса

И угроза конца принималась за обещание

Квинас спроецировался в Париж, то есть не исключалась возможность, что у него были какие-то дела с Доминантами. Я должен был догадаться, когда он назвал мир "полинявшей материей" бога — философия Доминантов. Локхарт говорил, что мне надо восстановиться и держать порох сухим, что бы это ни значило. Но у меня был хороший шанс спутать Квинасу все планы. Я встретился c Мелоди на незасвеченной явке в доме на Рю Фроментин. Встретиться с Мелоди было приятно, на сам город произвел на меня гнетущее впечатление: от этих левосторонних пейзажей и ломких, как леденцы, соборов напрягались нервы болезненно. На всем лежал налет стиля, но таким толстым слоем, что реальная плоть воспринималась с двухминутной задержкой. Мелоди, в своей узкой юбке из мозговой кожи, пыталась меня отвлечь.

— Это что? — спросила она, взяв в руки зеркальную книгу.

— Это Квинас подарил.

Единственный текст — слова, выгравированные на обложке. Зеркала — это корни, что вместе с нами уходят под землю. То, что питает их — где-то не здесь. Мы — зеркало, что отражает жестокость бога. Зачем Квинас дал мне эту книгу? Может быть, для того, чтобы я еще глубже укоренился в мире? Если так, то он просчитался.

Я спросил Мелоди, где найти штаб-квартиру Доминантов, и она указала в направлении девять. Я сделал тот осторожный шаг в вполоборота, когда ты слегка наклоняешь воздушную плоскость, так что видишь вперед в поперечном сечении на несколько сгущенных этерических миль. Яркая полоса густо-красного диапазона проявилась буквально тут же, причем не очень далеко. Я протянул руку, рука простерлась в бесконечность, как отражение в кривых зеркалах и утянула меня за собой в подпространство, как на резинке. Комната закружилась в дымовом вихре, я успел опознать два-три образа, а потом унесся размазанным промельком через дугу ярко-синего пламени. Клинья зрительного восприятия вонзились в меня, но потом все прошло. Впереди была аудиодырка с текучими, деформированными голосами, растянутыми по краям. Субгармонические частоты сложились в произвольном порядке, сузились и заострились.

— …общество создает образ прогресса и подгоняет его туда, куда ему хочется нас направить.

— Хватит болтать ни о чем.

Это была типичная берлога: сплошь тайные окна и деревца на чердаке. И подвал, полный тайн и загадок — широкие ступени и массивная стена с впечатляющим геомантическим порталом. При прохождении сквозь твердый воздух я углом задевал видимые тела и срезал их края — они вздувались кровавыми кнопками и превращались в фокусированные фигуры. Невидимый и обособленный за пределами спектра, я заглянул внутрь.

Там был Касоларо, глава Доминантов. Гравитационные декады сказались на состоянии его тела, при полном отсутствии чувства юмора, каковое могло бы его поддержать.

— Какой-то ты нелюбезный, Квинас.

— Слаба та победа, которую можно испортить дурными манерами.

— И изъясняешься ты занятно.

Квинас — его голова, словно птичья клетка, и всего одна песня — отмахнулся небрежным мерцающим жестом.

— Я не мальчик, Касоларо. Мне уже шестьдесят два. Я всю жизнь наблюдал за истиной: как она то входит в фокус, то выходит из него. Я давно уже не стремлюсь к счастью, только к более выразительному языку. У каждой фразы есть своя благоприятная фаза.

Дальнейшие переговоры прошли в том же духе — в духе скользящих покровов и странных улыбок. Все были заэкранизированы; все, кроме Луны, молоденького блондинистого парнишки примерно моего возраста. Я видел его в боковом разрезе, как человека-рекламу. Он вовсю делал вид, что он уже тот, кем надеялся быть; представление хрупкое, как масштабная модель. Партнер Касоларо, Беспроводной, похоже, завис. На нем была странная униформа, похожая на паззл: швы в местах соединений извивались наружу. Их узор плавно переливался в татуировку на его лоснящейся лысой голове.

— Я знаю, что ты весь выжжен. По глазам вижу. Вот так вот. Ты столько лет водил дружбу с могильщиками — если ты не опасен, почему тебя держат вдали от планет?

— Они считают меня сумасшедшим.

— И что это значит в данном контексте? Твое положение при заключении этой сделки зависит целиком и полностью от того, что ты сумасшедший, но при этом на что-то способен.

— Очень лестно.

— Этот твой Аликс — живая пуля — он ведь не просто технический инструмент, верно? А индивидуальность не станет проблемой?

— Нет, каждый из нас стремится быть не таким, как все. А он — просто талантливый мальчик в зените славы. Такой этерический серфер. Его прет от того, что, по идее, его убьет. У него есть свой стиль, но не более того — засохший и ломкий бутон, он никогда не раскроется.

— Умереть молодым — в этом, наверное, что-то есть. Аппаратные модули готовы к стыковке. Ты прав, путешествие через проекцию — это немалый риск, тем более если связь оборвется. Что ты теперь собираешься делать?

— Забывать. Со всеми приятностями, равно как и отрицательными последствиями пагубной привычки, переросшей в физическую зависимость.

— А та девочка, которую мы посылали: он получил инфу, что была у нее в голове?

— Я же тебе говорил, Касоларо, он — мозговой хакер. Конечно, ему любопытно, почему вы сами не инициировали удар.

— А Локхарт?

Этот молоденький мальчик, Луна, вдруг шагнул вперед, перекрыв мне обзор. На лице — любопытство, в руках — югулярная пушка. Он оказался сильней, чем я думал — он меня чувствовал. Остальные двое замолчали, как будто остановили программу. Темнота между ними. Тайна перестала быть таковой.

Выступив из своих очертаний, Луна приступил к переходу. Я отступил сквозь этерическое поле, держа его в поле зрения, но на достаточном расстоянии — он был черной точкой, пришпиленной к воздуху. Но он все равно протрассировал меня, даже когда я вошел в свое тело на незасвеченной явке: липкая стабилизация формы.

— Надо срочно отсюда съезжать, — сказал я Мелоди. — Нас засекли.

Мы вышли на улицу и разделились, слившись с тенями. Улицы города, акры глянцевого дождя. Ночь, черная от астрального дыма. У меня возникла за спиной реальный знак в виде материального тела: Луна выступил в протяженность тишины. Шамана, который работает на границах видимых изображений, узнать очень просто — его тень тем дальше от тела, тем гуще. Он уже улыбался, опережая себя.

На повороте в очередной проулок я свернулся в минимальный элемент и резко подался вбок, сквозь стену ближайшего здания — вечер, кажется, предстоял хлопотный, но интересный. Луна просочился следом. Мы были тональной развоплощенной плотью, несущейся сквозь стены по обеим сторонам проулка — разветвляясь до самых крыш и аннулируя пузырьки воздуха, прежде чем вновь окунуться в камень. Я мчался сквозь четкую комнату, где были ковры и резные изделия из дерева, потом — мотки кровавых кружев и область взбудораженного протоплазмического порыва. Я слился с незнакомкой, нецелованной библиотекаршей: ее воспитание, и образованность, и многочисленные достоинства прозябали в отчаянии под глянцем язвительной желчной злобы. Порыв пушистого снега захватил меня и потащил за собой, и кресло растянулось на целую вечность. Я сам не заметил, как добрался до конца квартала и прошел сквозь припаркованную машину, которая со взрывом стекла отлетела в сторону. Луна был уже рядом, когда я пронесся смазанным пятном через стоянку. Весь ряд машин разбился вдребезги, не выдержав этерической тяги. Я остановился внутри какой-то машины, просочился наверх через крышу, переключил режимы и спрыгнул на бетонированную площадку. Луна слишком поторопился материализоваться и наложился на «вольво» — окна мгновенно окрасились изнутри в алый цвет и разлетелись осколками под давлением покоробившегося металла. Рваная, с острыми выступами арматура выбивалась из рамы, кишечная лава изверглась из фар. Потом все стабилизовалось.

Я стоял, омываемый воем сигнализаций, на стоянке у гипермаркета, словно падший ангел, одетый в упрощенное подобие моей прежней одежды, насколько я ее помнил. В моде я не разбираюсь вообще.