Светлана Борминская - Куплю свадебное платье Страница 4

Урод

У Нины Ивановны и ее брата Антона было счастливое детство. Обычные воспоминания — жара, земляничный луг, островерхая дача в пойме глубокой реки и еще — солнце, дикий мороз, дорога и холод от земли, Ниночку везут на санках, и она засыпает…

До сих пор квартира Нины Ивановны выглядела еще очень красивой, хотя запах бедности уже витал где-то на уровне ног и даже глаз. Крупные серые цветы на шершавых французских обоях. Комнаты — серая, желтая и фиолетовая… Тишина, только треск из комнаты Октябрика. Мальчик что-то ломает.

Это было разорение одной отдельно взятой семьи. И необратимость его в глазах равнодушных или сгорающих от любопытства соседей еще до сих пор пугала, как хвост чудовищной кометы, летящей из глубин космоса прямо к Земле.

История банальна.

Отец Нины Ивановны, когда дети выросли, красиво ушел из семьи. Уехал в Москву, оставив все, что нажил, — квартиру на шестом этаже, дом в пойме и даже «Морган», который ко времени этого рассказа уже сгнил. Еще были живы дед с бабкой, и в их квартире на первом этаже благоухали запахи кофе и имбиря. Мама Нины Ивановны, в отличие от многих брошенных женщин, не наложила на себя руки и не начала пить, распродавая по дешевке богемский хрусталь и шифоновые занавески.

Нет. Рано поседевшая, с нежным румянцем, подтянутая, как все не очень счастливые бабы (толстеют-то, как известно, от покоя и наличия мужа), она с молодецкой энергией, тряхнув красивой стрижкой, бросилась выдавать дочку замуж, чтобы насладиться воспитанием внуков, и одновременно тянула изо всех сил вялого Антошку на золотую медаль.

Ниночке было тогда двадцать лет, она заканчивала институт, мама работала городским нотариусом, и за ней ухаживал ее непосредственный начальник. Отец в Москве тоже вроде женился и процветал. Эти подробности уже стерлись из памяти за давностью лет.

Обычно в семьях с достатком родители исподволь знакомят своих чад с чадами своего круга. Так заведено.

Общие интересы, схожий быт, традиционный взгляд на людей пожиже как на быдло. Нет, конечно, об этом почти не говорят, но именно «почти». Говорят! Поверьте старой бабке. (Лабрадор задумался, вправе ли он сравнивать себя, то есть собаку, со старой бабкой, решил, что — вполне, и застучал по клавиатуре с удвоенной энергией.)

Как-то так выходит, нет, скорее получается, но в известных и обеспеченных семьях, не важно, Москва это или таежный райцентр, вырастает — урод.

Нет, наружность-то у «урода» очень даже привлекательная: высок, хорош как бог, остроумен, смешлив, образован, но…

Жесток, циничен, хитер, ловок до того, что, пока не погубит половину городка, никто и ухом не ведет, что он — злодей. Полдюжины человек за его «дела» в колониях сроки отбывает, но — никого это не волнует (кроме, конечно, их родителей и невест).

И даже когда через семь лет и три года весь калейдоскоп его преступлений наконец складывается в остросюжетный триллер, то… никого из колоний уже не выпустят. Сажают-то легко, а вот выпустить — выходит, дураки были, что посадили, а у нас дураков, как известно, днем с огнем не сыщешь. Туда — да, а оттуда — нет. Тем более кто-то уже умер, кому-то осталось всего год досидеть, а двое так озлобились, будучи посажены почти безвинными, что выйдут теперь самыми натуральными упырями. Нет, пусть уж лучше там пока побудут, посидят, подумают…

К чему я завел эту песню? (Лабрадор поводил мутными глазами, упал на пол и заснул, а утром проснулся и…)

Хочу досказать.

Энергичная мама таки выдала дочь замуж. Как раз за сына своего начальника. Случилась пышная свадьба. Невеста в белом, жених в черно-белом. Папа невесты приехал из Москвы, весь расфуфыренный и чужой. И хоть подарил дочке жемчуга на ушки, на пальчики и на шейку, но быстро уехал, улыбаясь чужими глазами.

Семью полежаевских антикваров и нотариусов Гильзаби в городе знали. Ниночка Сидорова стала Гильзаби. Удача?!

Муж был постарше Ниночки и уже однажды был женат и даже разведен. Ошибки молодости и неопытного секса, как бубнили сват со сватьей в ухо маме. Ну и что! Какие-то смешные алименты — двадцать пять процентов.

Красота и должность мужа дочери — не последняя в прокуратуре, а также перспективы и волнения, связанные с началом жизни молодой семьи…

Пес задумался.

Так вот, Нина Ивановна ко времени свадьбы окончила институт и ждала ребенка (эти молодые такие торопливые). Ожидалась двойня, но родился все-таки один мальчик — Октябрик, и родился он в октябре…

У мужа были обтекаемое лицо и глаза цвета снисходительности, Ниночка его обожала, как обычно молодые женщины любят своих красивых мужей.

Октябрик был поздний, Ниночка переносила его почти месяц. Он словно не хотел появляться на свет — мальчик-даун.

Пока ребенок мал, такое не очень заметно, и молодая семья просуществовала почти пять лет, потом Гильзаби-муж очень элегантно оставил двадцатипятилетнюю Ниночку и ушел по-английски, не прощаясь. Вечером сказал-проскрипел: «А что же ты хотела, Нина?» Что хотела Нина, раскрывшая было рот, слушать не стал, закрыв ее рот своим. Была ночь любви, а утром Гильзаби-мужа уже не было.

Выяснилось, что в первом браке в свое время тоже родился мальчик и с той же лишней хромосомой, но… все это уже не имело значения. Ведь машины времени тогда еще не было, не то что сейчас.

И именно это — а не разруха собственной семьи — сразило маму Нины Ивановны наповал.

Люди, считающие себя избранными, отчего-то с трудом переносят обман. Обычный-то человек, сталкивающийся с обманом по тридцать раз на дню, почешет щеку, зажмурится, отмахнется и живет себе дальше, только треск идет.

А вот «избранные», у которых все вроде получше, чем у других, словно в отместку имеют некоторую хрупкость в организме, которая у обычных христиан фактически твердая и несгибаемая, как кирза (эта самая «хрупкость»).

В общем, когда мальчик Октябрь подрос и ему исполнилось десять лет, ни бабушки, ни прабабушки с прадедушкой у него уже не было. Нина Ивановна работать постоянно не могла по причине ребенка-непоседы и по совету отца начала сдавать квартиру на первом этаже, ту, в которой когда-то жили ее дед и бабушка… И когда-то, давным-давно, пахло обжигающим бразильским кофе и маковками.

К тому времени иссякла хоть какая-то помощь от отца Октябрика. Он даже сел в тюрьму, но очень ненадолго, потому что был из разряда тех неприкасаемых, которые могут творить с другими людьми что им заблагорассудится, но сами никогда за это не несут никакого ответа.

Лабрадор задумался…

Он дважды видел таких людей и после этих встреч не мог спать целые сутки. «Они — ДИАВОЛЫ», — подумал и написал Лабрадор и стер!.. целых шесть страниц…

Там описывались история, злое ремесло, черты характера и многие фактические недобрые дела нотариуса и антиквара Гильзаби и его сына. Но пес, вспомнив ЧТО-ТО, настолько очумел, что трусовато поджал хвост и метнулся к дивану, чтобы его погладил по ушам и успокоил Слепой Поводырь, и — не решился вам рассказать все подробности про мужа Нины Ивановны.

Не смог, не сумел, уж простите пса.

Нельсон задумался — какая она, Нина Ивановна, в свои тридцать шесть лет? И, вздохнув, начал писать: «Черное каре, красные губы, очень высокая…» Лабрадор вгляделся в это описание одной прекрасной незнакомки, увиденной им вчера на улице… и заскучал.

Нина Ивановна в свои тридцать шесть лет на самом деле была пухленькой шатенкой с мягкими ручками и круглыми белыми коленками и очень стойкая, как большинство женщин, которым приходится потерпеть от жизни не раз и не два. По сравнению со своей яркой и многозначительной мамой, начальственными и строгими бабкой с дедом и отцом-ловеласом, не говоря уж о красавце муже, Ниночка Ивановна в свои тридцать шесть лет выглядела на сорок шесть. И была обычной женщиной, растившей своего альбиноса-дауненка с такой любовью, с какой не каждая мать растит свое здоровое дитя.

Пес подумал и дописал, вспомнив, как Октябрик поддел его под ребра ногой, когда они с Жидковым шли в магазин за молочными продуктами: «Больной, очень нездоровый душевно мальчик…»

Нина Ивановна вроде бы не старела, только глаза, огромные и почти не мигающие, уходили куда-то в глубь лица. Они не прятались, нет, они просто уходили от действительности все глубже и глубже, и даже ровненькая, свежая кожа в веснушках и точеный носик не могли удержать Ниночкины глаза на прежнем месте.

Ниночка… она была такая красавица когда-то…

Судьба… и никуда от нее не деться! В общем, даже Лабрадор знал историю Нины Ивановны.

Нельсон поставил точку, потом еще две и наставил точек целую страницу, да-а! Что-то не давало ему покоя и отдохновения. Он зевнул и с высунутым языком взглянул на Слепого Поводыря, который лежал в соломенной качалке, закрыв глаза (незрячие), с огромными стереонаушниками, прижатыми головой к одному уху, и отрывался под древнюю группу «Спейс».