Александр Сегень - Есенин Страница 4

Экскурсовод пояснил, что африканские и индийские слоны люто ненавидят друг друга. Когда-то азиатский слон населял всю Северную Африку, а африканский жил только к югу от экватора. Именно азиатские были в карфагенском войске, а потом в других войсках, потому что их можно приручить. Африканец же приручению вообще не поддаётся. Вспомните, его никогда не увидишь в цирке или в поле на работах. Он в полтора раза крупнее азиатского, имеет бивни и у самцов и у самок. Азиат добродушнее, у самок вообще не бывает бивней, а у самцов не у каждого. Зато он чрезвычайно умён и дружествен по отношению к человеку. Но если африканских слонов пустить в Центральную и Юго-Восточную Азию, азиатские уйдут в Сибирь и на Дальний Восток.

— А ведь у людей точно так же, — заметил Артосов. — Казалось бы, самые родные народы. Можно сказать, родные братья, а враждуют. Евреи и арабы, русские и украинцы, англичане и ирландцы, сербы и хорваты…

— Датчане и шведы, — добавила Таня.

— Эти тоже?

— У, ещё как!

— А я удивляюсь, почему нигде нет мангустов? — спросил Лещинский, подкатывая к Тане с другой стороны. — Антон Палыч Чехов привёз, помнится, с Цейлона двух мангустов. Где же они?

— Слушай, Вадим Болеславич, — ревниво обратился к нему Артосов. — Вот ты похож на моего родного брата.

— В каком смысле?

— В таком, что я русский, а ты, понимаешь ли, поляк. И мы с тобой как слоны. Ты африканский, а я русский… Точнее, азиатский. Между нами коренная вражда. И лучше держись от меня подальше.

— Какая тебя муха укусила, Валерик?

— И не Валерик, а Валерий Иванович!

— А, понимаю… Я, кажется, задел вчера ваше творческое самолюбие? До смешного доходит, Танечка, как мы с ним иногда, бывало, сцеплялись. Я как-то, помнится, когда у него вышел второй сборник стихов «Топор», имел неосторожность брякнуть, что да, мол, в этом сборнике мне попалась одна неплохая строчка. Так он побледнел, глаза налились злостью…

— А я прошу вас, Вадим Болеславич, оградить нас от вашего общества! — решительно произнёс Артосов.

— Ну-ну, — обиженно промычал Лещинский и отстал.

— Ну вы, Валерий Иванович, и впрямь как тот индийский слон, который с цепи рвался. Как там на табличке было его имя?

— Шаримба.

— Точно, Шаримба. А за что так беззлобного литературоведа? Я же просила оградить меня только от Цекавого.

— Нет уж, если мы парочка!.. Свободу Шаримбе! Предлагаю пикетировать здание цейлонского правительства: «Свободу Шаримбе!»

— Даже не слон, а настоящий лев!

— Кстати, заметь, символ Цейлона — лев. А символ выходцев из Индии, которые пытаются захватить остров, — тигр. Тамильские тигры. Лев и тигр — кошки, а тоже ненавидят друг друга в природе. Львы живут только в Африке, а тигры только в Азии. Индийцы и цейлонцы — родня, а тоже враждуют.

— А ведь и впрямь… Как интересно, слушай!.. Вот я была в Японии и Китае, и тоже теперь припоминаю. При разговорах о китайцах у японцев появляется брезгливое выражение лица. Им очень не нравится, когда кто-то пытается подольстить и говорит, что японская культура произошла от великой китайской культуры. А в Китае один наш простодырый спросил: «Скажите, чьи иероглифы древнее? Японские или китайские?» Так китайцы буквально рассвирепели: «Эти японцы! Они у нас всё украли!»

— Где ты только не была! Япония, Китай… Европу-то, поди, всю объездила?

— Не всю. Была, конечно, во многих странах. Могу перечислить: Швеция, Дания, Финляндия, Франция, Италия, Испания, Австрия, Швейцария, Греция… Что там ещё? Чехослова… То есть, уже Чехия. Хорватия. Вот и всё. А нет, ещё Голландия и Германия.

— Тут у вас с Лещинским много общих тем. А я, представь, впервые за границей.

— Зато какие у тебя стихи!

— Какие?

— Превосходные.

— Так-так, дальше!

— Не дурачься! Я вообще так горжусь, что с тобой познакомилась! Я читала твои сборники «Топоры» и «Утраты». Так радовалась, так восторгалась! «Топоры» это просто глоток чистого воздуха! А когда я читала «Утраты», несколько раз плакала. Это вообще нонсенс, потому что я никогда не плачу. Муж меня называет железной леди. Он из меня ни слезинки за всю жизнь не выжал.

— Ты первый человек, который признаётся мне, что плакал над моими стихами.

— Не может быть!

— Представь себе. Никто!

— Я даже больше могу тебе сказать: из ныне живущих русских поэтов я считаю тебя лучшим.

Артосов аж задохнулся, до того не ожидал ничего подобного. В горле у него заледенело, потом отпустило, и сердце застучало мощно и молодо. И не важно, что потом она в основном говорила о своих стихах, читала их ему, спрашивала, что плохо, что хорошо, что нужно поправить, что убрать. Он охотно слушал, поправлял, даже позволял себе убрать то или иное лишнее четверостишие, и врал, что в целом ему очень нравится. Когда они покидали зоопарк, Цекавый улучил мгновение, больно сжал Артосову каменной рукой плечо и прорычал:

— Молоток! Зря время не теряешь. Но я с твоего позволения тоже ещё поборюсь.

Изо рта у него при этом как-то особенно несло мертвечиной, и Артосову вдруг пришла на ум тревожная мысль. Он вспомнил, что Цекавый в прошлом кагэбэшник. Ему и сейчас нравится напустить на себя некоего тумана. А что, если Танин газовый туз нанял его следить за женой?

— Сбежим? — вдруг предложил Артосов, увлекая Таню в крошечную кабинку моторикши. И вот они рядом в тесном пространстве, едут неведомо куда.

— Ничего себе! — смеялась Таня. — Я даже опомниться не успела! Куда мы едем, спрашивает водитель.

— Форвертс! — приказал Артосов, зная на иностранных языках в общей сложности слов двадцать.

— Go straight ahead! — перевела на английский жена миллионера.

— Стрэйта эхэда? — переспросил моторикша.

— Йес! — рявкнул Артосов.

— Это похоже на похищение, — сказала Таня.

— Так точно.

— Только, пожалуйста, пусть всё остаётся игрой.

— Цекавый приставлен мужем для слежки?

— С чего ты взял?

— Он бывший кагэбэшник.

— Не думаю, что Димка может опуститься до этого. К тому же, я до сих пор не давала ему никакого повода.

— Но он знал, что еду я.

— Ну и что? Ты известный Дон Жуан?

— Уверен, Цекавый уже звонит: «Объект наблюдения уединился с субъектом мужского пола в транспортном средстве типа моторикша и уехал в неизвестном направлении. Пробую преследовать».

— Между прочим, когда мы летели в самолёте, Хитрова мне сразу предложила жить в одном номере, чтобы меняться с мужиками, живущими в другом номере. Она даже угадала, что ты будешь в одном номере с литературоведом.

— И кого же из нас она выбрала?

— Ей всё равно. Говорит: «Я бы, если честно, взяла обоих, но так и быть, одного уступлю тебе».

— И тебе достался я.

— Мне достался поэт.

— Стрэйта эхеда фёза? — спросил водитель.

— Yes, yes, straight ahead, — на звонком, чуть влажном английском ответила Таня. — Это их произношение до того смешное! А однажды мой муж с приятелем путешествовал по Египту. В Луксоре поселились в гостинице. Оказалось, они с ним двое на всю гостиницу, больше никто не проживает. Не сезон. Так вот, утром Дима пошёл гулять, побродил по огромному храму… Ты был в Луксоре? Ах, ну да… Так вот, возвращается в гостиницу, садится завтракать. А там были два ресторана в той гостинице. Один внутри, другой снаружи. Дима сел снаружи. К нему подходит официант и спрашивает на своём ужасном английском: «Икскюз ми, ар ю мистер Разорван?» Так Димке послышалось. Он, конечно: «No, I’m mister Prolomov». Официант: «Ноу, сэр, ю ар мистер Разорван».

— Что за Разорван такой?

— Слушай дальше, самое смешное. Димка опять: «No, I’m mister Prolomov». А араб: «Ноу, сэр, ю ар мистер азер ван, энд мистер фёрст ван из ин зи инсайд рестрон». Разве не смешно?

— Смешно, но я ни хрена не понимаю на иностранных языках.

— Официант так произносил слова «mister other one», что Димке слышал этот Разорван. А на самом деле официант хотел ему сказать, что он — «мистер другой», а «мистер первый сидит во внутреннем ресторане».

Но Артосову и теперь не стало смешно. Он как-то вдруг понял, что упоительной поездку назвать трудно. Они ехали сквозь потоки вонючих машин и других моторикш под солнцепёком. Конечно, хорошо было бы слиться в сладостном поцелуе, но первый сумасшедший миг был упущен, Таня заговорила о муже, и они обливались потом, стараясь как можно меньше соприкасаться друг с другом. И вот уже наступило тягостное молчание.

— Глупо как-то… — сказала, наконец, Таня с грустью.

— Сейчас бы в океане поплавать, — вздохнул Артосов.

— В пределах Коломбо купание строго запрещено. А поехали в наш отель, там можно хотя бы в бассейн пойти.

Но когда приехали в отель, она вдруг сказала, что у неё сильно разболелась голова и что она хочет провести вечер одна в своём номере. Артосова это сильно разочаровало и огорчило, но с другой стороны — словно камень свалился с плеч. Можно было пойти в бассейн, там накачиваться пивом, плавать и загорать. Прошедшим летом ему удалось вырвать для отдыха лишь несколько дней там сям, дня три украсть у июня, дней пять выхватить у июля, и дня четыре стащить у августа.