Александр Сегень - Есенин Страница 5

— Глупо как-то… — сказала, наконец, Таня с грустью.

— Сейчас бы в океане поплавать, — вздохнул Артосов.

— В пределах Коломбо купание строго запрещено. А поехали в наш отель, там можно хотя бы в бассейн пойти.

Но когда приехали в отель, она вдруг сказала, что у неё сильно разболелась голова и что она хочет провести вечер одна в своём номере. Артосова это сильно разочаровало и огорчило, но с другой стороны — словно камень свалился с плеч. Можно было пойти в бассейн, там накачиваться пивом, плавать и загорать. Прошедшим летом ему удалось вырвать для отдыха лишь несколько дней там сям, дня три украсть у июня, дней пять выхватить у июля, и дня четыре стащить у августа.

К вечеру в гостиничном бассейне оказались и многие другие персонажи. Цекавый первым делом осведомился:

— А где наша газовая королева?

— Отправилась изучать местные газовые промыслы, — сказал Артосов.

— Чушь собачья. На Цейлоне нет газовой промышленности. Если бы ты сказал, что она осматривает принадлежащие «Тузгазу» наполнительные станции, я бы ещё поверил. Но и их тут не наблюдается.

— Какому «Тузгазу»?

— Если бы ты не был поэтом, Валерий Иванович, я бы ни за что не поверил, что ты такой наивный. Муж нашей красотки входит в совет директоров довольно большой газовой фирмы. Причём, входит на главных ролях. А фирма называется «Тузгаз». Первые три буквы означают исходные месторождения — Трясининское, Ургаманчайское и Зачаримское. Три последние буквы — слово «газ», в расшифровке не нуждается. Фирма названа по примеру известнейшего «Лукойла». Там тоже первые три буквы. Только не месторождения, а города нефтяников — Лангепас, Урай и Когалым. Которые первыми вошли в концерн.

— Сразу видно сведущего человека. Хочу угостить тебя пивом.

— Не пью, и вам не советую. Особенно пиво. Развивает импотенцию.

— А мне как раз и надо сбавить, а то слишком много.

— Зачем же сбавлять? Вон вокруг сколько девушек. Хэллоу! — обратился Цекавый тотчас к самой ближе всего сидящей за пластмассовым столиком иностранке, страшенной, словно у неё в роду были сплошь американские госсекретари.

— Хай, — улыбнулась женщина улыбкой разъярённого шимпанзе.

— Зыс мэн вонтс ту ноу ю, — продолжал Цекавый знакомиться, тыкая пальцем в эту кандолизу. — Хи из э вэри биг рашн поэт. Вер ар ю фром?

Попутно он переводил свой разговор Артосову:

— Я сказал ей, что ты великий русский поэт и хочешь провести с ней время. Она из Канады, француженка, из Квебека. У них там французы живут. Она не против, ты ей нравишься.

— Essenin? — игриво спросила канадка.

— Есенин, Есенин, — ворчливо ответил Артосов. — Да только ты, милочка, далеко не Айседора Дункан!

— Oh, yes, Isedora Duncan, she was a bright sculptor! And they loved each other![1]

— Хи ливз ин рум намбер файф хандрид элевен, — продолжал Цекавый гнуть свою линию. — Хи вил вэйт фор ю эт найн о клок. — Он повернулся к Артосову: — Я назвал ей твой номер и сказал, что ты будешь ждать её в девять вечера.

— Ну пусть приходит, — ухмыльнулся Артосов. — Только скажи, что не в девять, а сразу после полуночи. А где наш самарский гений?

— Тоже собирался прийти, да что-то застрял в номере.

— Пойду схожу за ним. Вы в каком?

— В четыреста втором.

Артосов отправился в четыреста второй, нашёл там Хворина, который отдыхал после очистки желудка, и предложил ему поменяться номерами:

— Понимаешь, брат, не в моих привычках жене изменять, а Лещинский на вечер уже двух канадок заказал.

— Я согласен. А то меня достал этот Цекавый. Всё ему про всех расскажи, как будто я отдел кадров. Он шизанутый, ей-богу! Сведения на всех собирает. Я ему так и сказал: «Давно прошли твои времена, пупсик!» Погоди, а ты говоришь, Лещинский заказал, а за них платить надо будет?

— Не надо, они сами хотят с русскими литераторами.

— Иностранки любят, чтобы наш брат их отпетрýшил!

К счастью, в номере на пятом этаже Лещинского не было, и переселение прошло незаметно. Вернувшись в бассейн, Артосов до вечера плавал и пил пиво. Появившемуся литературоведу на вопрос, в чём дело, сказал:

— Мы больше не друзья.

— Да провались ты! — прорычал Лещинский, и теперь они старались не смотреть друг на друга.

Вечером Цекавый довольно добродушно отнёсся к новому соседу:

— А как же канадка?

— А ей не всё равно с кем?

— Что да, то да. А странный этот Хворин, ты не находишь? Мне всё пытался внушить, что прошли мои времена. А мне, между прочим, всего пятьдесят два. Силища — могу вас всех вместе одной левой уложить. Хочешь, померяемся силёнкой?

— Я устал и хочу спать.

— Так, значит, уступаешь мне поле боя?

— В каком смысле? А, это… Уступаю. У неё, кстати, голова болит.

— А у меня лекарства.

Но с лекарствами он пока не спешил, а стал вовлекать Артосова в свои беседы:

— Этот Лещинский неприятный тип. Ты, конечно, знаешь, что он от армии в психушке косил. А потом антисоветчина. И снова в дурдоме спасался.

— Да всё я о нём знаю. Говорю же, спать хочу.

Когда среди ночи Артосов проснулся, Цекавого в номере не было. Но он тотчас и вернулся. Слышно было, как он зло разделся и с гневным выдохом лёг в кровать. Потом тихо прорычал:

— С-сука!

Стал ворочаться. Не выдержал:

— Валер, ты спишь?

— А? Что?

— Извини, я тебя, кажется, разбудил.

— Сколько времени?

— Да всего-то час ночи.

— Ну как там поле боя?

— Представляешь, даже дверь не открыла, стерва! А когда в Москве я договаривался, чтобы устроить её в эту поездку, недвусмысленно давала понять, понимаешь ли.

— Так она же не просто так поехала, а тут у вас финансовый интерес.

— Разумеется. Кто бы её просто так взял с такими поэтами, с профессором Лещинским, с самим Днестровым? Да и Леонидова величина не малая. Я этого газового туза раскрутил по полной. Это же он оплатил нам ещё два дня на берегу океана.

— А в долину Канди?

— Тоже он.

— И ты ещё хочешь его жену соблазнить?

— Да не я. Она хочет, дурочка. Но что-то ей мешает. Ты ещё ей мозги запудрил. Не становись у меня поперёк дороги, слышь! Сломаю, как танк баррикаду! Посмотри на себя и на меня. У неё муж малохольный. Баба мечтает о самце, о таком, как я. Чтоб косточки трещали.

— Давай спать, Андреич, — взмолился Артосов.

Цекавый умолк. Долго было тихо. Наконец, в ночи раздался нежный выдох неудовлетворённого самца:

— Дурочка ты моя… Так бы и сказала, что месячные. А то голова, голова… Знаем мы, где у баб голова!

Утром он был злой и откровенно высказался перед Артосовым:

— Я мог бы помочь её мужу избавиться кое от какого компроматика. Но если такие кувыркалки, то я наоборот. Могу ход дать. Компроматики имеются. Не хотите по-хорошему, получите по-плохому, мадам!

— Ты прямо как Кирилин в чеховской «Дуэли», — подметил Артосов.

Цекавый промолчал, видимо, не помня, кто такой Кирилин, и не зная, с хорошим или плохим чеховским персонажем его сравнили.

— А чо ты упёрся в эту миллионершу? — спросил Артосов. — Взял бы Хитрову. Баба красивая и очень не прочь с кем угодно из нас.

— Уж слишком не прочь! — возмутился Цекавый. — С первого же дня с цейлонцами спуталась. Даже Хворина отфутболила. Ночи напролёт кувыркается с какими-то равалпиндрами. Эх, не советская власть!..

— Да уж, в прежние времена ей бы такую равалпиндру впиндюрили! — засмеялся Артосов.

Таня не появилась даже на завтраке, и он волновался, но когда с вещами все спустились к выходу, она, слава Богу, уже была там и выглядела неплохо.

— Как голова?

— Я проспала полсуток, и у меня всё прошло. Если можно, сядь в автобусе со мной.

Перед поездкой в Канди российскую делегацию ненадолго завезли в гостиницу, где останавливался Чехов на своём обратном морском пути с Сахалина. Предприимчивый владелец обустроил там минимузей «Чеховский номер» и с проживающих в этом номере брал тройную плату.

Дорога в Канди запомнилась, как видовое кино. Они ехали мимо живописных цейлонских деревень, в которых вокруг жилищ росли пальмы и иные диковинные деревья, и почти в каждом огороде пасся слон, да не дурака валял, а что-то делал трудяга, тащил, поднимал, топтал, тёр, вёз, словом, исполнял свою слоновью крестьянскую работу.

В полдень микроавтобус с российской делегацией завернул в слоновий питомник. Там молодые и старые поэты почувствовали себя в одинаковой степени детьми среди этих достопочтенных животных и их отпрысков. Их можно было покормить, и женщины — что Хитрова, что Проломова, что Леонидова — одинаково восторженно пищали, когда слонята брали у них из рук побеги бамбука и отправляли хоботом в розовые рты, чтобы сочно и вкусно пережевать. Они так заразительно ели, что у всех возникло здоровое чувство голода.