Владислав Дорофеев - Старая судьба или История с превращениями Страница 4

– Дайте напиться случаю! – Орет сторож одинокому вошедшему.

Но нет кадушки с водой в саду!

А мои руки летают по саду, и ведут одинокого вошедшего и управляют случаем, и направляют сторожа, и показывают особые прелести сада.

Вот на дереве змея, как пурпурная, так и лиловая.

Руки хватают змею и раскатывают змею, змея-ковер накрывает половину сада по верхушкам. А на ковре танцуют старухи. Руки у них в запястьях скрипят.

В летающей кисее листьев болтаются шары на нитках. Руки хватают шар и выворачивают ему половину оболочки – это выходит глаз каштановый, а в нем ум, бессилие, скука. Из глаза пустота черным лучом с искорками скользит к одинокому вошедшему и шар поворачивается вслед за лучом – трава и листья, где прошел шар, – пустота. Бездна луча – линии и искры по травам и в воздухе.

– Ну, ты там!

Сторож замахивается на луч и приказывает шару. Луч потек обратно, руки завернули за лучом веко. Глаз, круглый, как и все, что без углов, как лебединая песня.

Вон на дереве, в кроне укреплен ящик телесного цвета с разными углами в разные стороны.

Там не живут аисты! В ящике аистов нет.

– Все спокойно. Все спокойно. Все объяты лунным светом, – приходит в голову одинокому вошедшему.

Появляется паук и спускает с дерева седло на паутине. Паук, коренастый и немой, толстенькие глазки, морщинистый; паук стекает вслед паутине, я охватываю его бедрами, и воздымаемся над садом, как в железной колыбели, которая снилась одинокому в ночь перед посещением сада и театра.

Мы видим гроб, в гробу лежат три голыша: голыш-мужчина, голыш-женщина, голыш-мужчина, все они бежевые.

В воздухе живут невидимые мыши, они копошатся в невидимом доме, под невидимой печкой и едят невидимый сыр, который крошат невидимые руки. А одни невидимые мышки, под невидимые голоса других невидимых мышек грызут невидимую селедочную голову.

Постепенно мы спустились на землю, и фарфоровые бежевые лица в гробу я забыл.

– Где нога! Где нога?!

В аллее сада появился одноногий человек и с пустой головой. Он торопливо шел на одной ноге, и, закрывая глаза, считал торопливо вслух. Натыкался на дерево или на ограду и кричал.

– Где нога? Где нога?! Я ошибаюсь, мне надоело! Где нога! а? – Человек, к одинокому вошедшему обращаясь. – Убей еще одного в нашем саду рабов, они уселись в ряд, посмотри на них сладострастно. Они встали в колонны перед экранным вечным изображением папы Павла YI, декларирующего в ноябре 1972 года о существовании дьявола на Земле.

Человек на одной ноге зашептал, а звук, как лед, как дождь, Идет, считает.

– Сколько? А?… Двадцать… – Считает, натыкается на петуха, получает удар в лоб и падает на грудь.

Зеленые прозрачные глаза случая говорят.

– Человека выдумал сатана, ибо человек сам управляет собой, а сатана хочет управлять человеком и не может. Бог правый.

На «случае» мятая тога «золотое с черным». Под левой мокрой рукой «случая» валяется разбитый стакан, с правой руки свисает черная трость, к спине прикреплен мраморный трон, а на веревке, укрепленной за правую щиколотку, плывут две колонны над землей. На левой нарисованной груди нарисован белый круг с черным голубем.

Паук, похожий на петуха, высосал деревянный череп у подножия трона, удрал и вернулся.

– О, где мой нож? – Заорал, подымаясь, «одноногий» мягким баритоном, схватил другую ногу, стукнул обидчика в глаз. Началась визжащая трескотня, которая превратилась в невидимых мышей; и остались наяву – паутина и деревянный пустой череп, а паук-петух превратился в кровать. Раздался издалека всасывающий звук, это пошел сторож.

– Дети! текут дети!

Старуха копает огород. Рядом стоит мальчик с ромашками. Ромашки в крови. Старуха отбросила лопату и нюхает почки.

– Старуха, раздевайся. У нас гость, одинокий вошедший. Браво! Милейший, вторая лопата тебе. Как, равный духом старухе, ты должен старуху убить. Друг и брат достоин чести убийцы.

Старуху наставили на путь истинный и вместо крови поползла из старухи глина. Старуха закаменела и заплакала. Лопата превратилась в голубя и, что голубь, если голубь – это глупость и мясо, и низменная птица, которая лишь жрет.

Говорит старуха со смертным хрипом.

– Я устроила на грядке солнечные часы, приглядите. Часы живые По ним ползет бордовый клоп, не убивайте его.

Глаза сторожа сияли нечеловеческой простотой и грустью, глаза каштановые, как медь щита. Сторож жалеет умирающую, но остановиться не может.

– Воровство вредно для здоровья! Воровство вредно для здоровья!

Увидела нас старуха, идущих по аллее к аллее «Телефонных будок», юркнула назад в норку.

– Воровство вредно для здоровья.

Заплакала глухим сопрано старуха, выползая из норы в новом бирюзовом платье; у старухи агатовые волосы, и по морщинистой шее шли три муравья, которые заблудились в трех морщинах. Старуха присела перед «одиноким» и захохотала филином на весь земной сад, утирая нос цыганским с металлическими кружками по краям платком, повернулась спиной, подошла к дереву, положила подбородок в развилину и запела!

Одинокий вошедший мужчина грянул на колени, расстеливаясь, растягиваясь, рассчитывая, подполз к ней, надевая фарфоровую маску, приговаривая что-то.

Чмокнулось. Запахло истомой и слабостью. Старуха парализованная уползла в нору быть мертвой. Одинокий пополз дальше, сокращая время, по кустам. Обнаружил мыльницу в кустах, в мыльнице сидит человек.

А голова старухи была, словно, тот еще мешок с отрубями, а во рту торчал огурец. Одинокий пополз дальше котом. Случай. Нет, рано!

Перед входом в театр сидит птица. Птица голубая. Птица встает, ноги птицы в земле. Птица взлетает вместе с Землей. Единственное средство для птицы – обрубить птице ноги.

– Кто-нибудь, отрубите птице ноги!

Взывает к одинокому вошедшему случай. Случай стал человеком.

Представление начинается. Зрительный зал разделен на три части двумя продольными проходами. На сцене спиной к залу стоит мужчина в черной тунике и с черным зонтом в правой руке. На спине написано «Царь…», имя неразборчиво. В глубине сцены лицом к человеку и зрителям зеркало стоит. В зеркале отражается красная роза. Человек-царь подходит к зеркалу, берет отраженную розу, и зеркало превращается в женщину. Женщина в белых одеждах. Женщина смущена и вся сверкает. Пол сцены окрашен черным.

Вечность продолжается представлением с превращениями и сатурналиями. В белых одеждах женский хор четырежды выходит на сцену. «Белянки» выходят, собирают невидимые цветы. Они рвут невидимые букеты, делают невидимые венки. Во время невидимого веселья начинают вразнобой декламировать стихи. В разной тональности и ритме, иногда хором, иногда две или три, или четыре «белянки». Иногда только одна «белянка» читает. Иногда несколько «белянок» ведут разные партии.

На билетах в театр написано: «На спектакль допускаются мужчины в костюмах желательно темного цвета».

Последняя сцена. В несуществующем саду мужчина и женщина подняли яблоко с земли. Говорит мужчина: «Любимая, Земля высасывает очень скоро сладость упавшего яблока. Упавшее надо поднять». Мужчина подает розу женщине; женщина возвращается в зеркало, но мужчина превращается в иное зеркало, которое напротив. Стоят напротив два зеркала.

Темно. Чмокающий звук. По сцене пробегают одноногий, сторож, меркнет статуя. И темно. Затем полный свет и люди зала вдруг видят себя в бесчисленных зеркалах. Себя бесчисленных. Все стало зеркалом: стены, потолок, пол, занавес, и лишь люди пока не отражают. Но, как долго продлится «ПОКА», люди не ведают. Начинается паника. Люди боятся и бегут. Позорно бегут, а не разбивают зеркала.

Так рассказывал «полиглот». Я пообещал прийти и побить зеркала. Конечно, у меня нет темного костюма, но я надену фарфоровую маску и пройду всюду.

Пока все, я выхожу из кафе…

Я совершил ошибку. Для меня это так ясно, как простая гамма. Я совершил явную ошибку. Только с целью, чтобы казаться европейцем. Но кто помог ошибке свершиться? Я сам совершил, я сам и потерплю от совершенного, но почему кто-то вмешался в мою судьбу? Я достоин наказания! Иначе, я свихнусь от бешенства.

Иду по улице, прохожу мимо чугунной ограды. Замечаю на ограде табличку: «Молодежный театр – студия живых и голограммных спектаклей. Набор 29 февраля. Представление с живыми людьми по выходным, в будние дни осязателям предлагается, начиная с пяти и до одиннадцати вечера, непрерывный показ голограмм-спектаклей. Допускаются мужчины в темных костюмах».

Что называется, посмотрел налево. Вот так да!

«Цветы стояли в вазах и лежали всюду. Пол, полки, потолок, подоконники, стол и стулья, кровать – цветы, цветы, цветы. Когда же я прикасался к ней прежде, слышал я одно и тоже.

– Ты не любишь меня!

Сегодня я решил. Цветы, вино. Разбрызгал по комнате духи. Она пришла, я раздел ее, и на руках отнес в ванну. На руках принес и назад. Потом цветами покрыл ее тело, напоил вином. Она грызла подушку, но хотела меня сейчас.