Рустам Ибрагимбеков - Храм воздуха Страница 4

Снизу доносились негромкие голоса. Игра шла в скудном желтоватом свете керосиновой лампы: были видны только кости и деньги, придавленные куском кирпича, и руки, бросающие кости и считающие деньги. Лица игроков едва проступали в полумраке блеклыми пятнами.

— Проходи, — сказал Юсифу кто-то, стоявший недалеко от двери; видимо, его узнали, если не был подан знак тревоги.

Юсиф подошел поближе к лампе, поздоровался, присел на корточки рядом с моим дядей Джавадом. Понаблюдал за игрой.

— Сыграешь? — спросил дядя, бросив кости.

— Нет… У меня к тебе разговор.

Они отошли вглубь подвала. Здесь под ногами хлюпала вода.

— Я знаю, зачем ты пришел, — опередил Юсифа дядя Джавад. — Напрасно ты в это дело вмешиваешься. Она моя сестра и должна вести себя прилично.

— Я не вмешиваюсь, — сказал Юсиф, — я только дам тебе совет. А ты уж сам решай, как тебе поступать. Мужчина не должен волноваться из-за таких мелочей, как женские ногти, — Юсиф не очень был убежден в своей правоте, но говорил уверенно. — Азербайджанские женщины в старину и волосы красили, и ногти. И никто их за это не осуждал.

— Может, она еще и шестимесячную завивку себе сделает? — спросил дядя Джавад.

— А ты против?

— Пусть только попробует.

— Ну хорошо, — согласился Юсиф, — от завивки она ради тебя откажется, но ты за это простишь ей ногти.

— А ты-то тут причем? — неодобрительно удивился дядя, — Почему ты за нее просишь?

— Я не прошу. Я советую. А просит она. И мне кажется, будет правильно, если ты выполнишь просьбу единственной сестры. У неё есть муж. По всем обычаям он, и только он, отвечает за поведение своей жены.

— А если ему наплевать на все?

— Это его жена.

Дядя размышлял не больше двух секунд.

— Ты знаешь, как мы все тебя уважаем, — сказал он Юсифу, — все ребята! Но сейчас ты не прав. И принять твой совет я не могу. Я терплю то, что она танцует в ансамбле. Но мы же среди людей живем. У меня, худо-бедно, есть какой-то авторитет, что я отвечу, если у меня спросят: что с твоей сестрой происходит? И даже если не спросят. А просто подумают. Да я лучше убью такую сестру, чем доживу до этого дня. Так что, извини, но твой совет я принять не могу. Неизвестно еще, что бы ты сделал, если бы это была твоя сестра, — закончив эту, как ему казалось, очень убедительную речь, дядя направился к играющим: наступила его очередь бросить кости.

— Он действительно хотел меня убить, — грустно улыбнулась мама и подмигнула мне подкрашенным глазом; ей уже исполнилось семьдесят пять, но она продолжала регулярно делать маникюр и довольно ярко краситься.

Юсиф, не прощаясь, прошел мимо невидимого «часового», поднялся по лестнице и вышел на улицу…

Завернув за угол, он увидел свою мать; маленькая ее фигурка темнела у деревянных воротец одноэтажного, давно не беленного дома.

— Что же ты здесь делаешь? — спросил он с ласковой досадой, обнимая ее худенькие плечи. — Я же просил тебя. А если бы я утром пришел?

Они прошли через маленький дворик, в который выходили двери живущих здесь семей, мимо общего дворового водяного крана и тутового дерева, на которое он с таким удовольствием взбирался в детстве.

— А как я лягу, тебя не дождавшись? — в свою очередь удивленно спросила мать. — Может, ты чаю захочешь? Или чего-нибудь другого? — они вошли в прихожую-коридорчик. Одна стена его, смотревшая во двор, была застеклена до потолка, чтобы было побольше света в комнате, окно которой выходило в коридор. На маленьком столике рядом с диваном лежал большой газетный сверток.

— Что это? — спросил Юсиф.

— Сеид-рза прислал. — Мать начала разворачивать сверток. — Сын его приходил. Опять просил тебя зайти… — она вопросительно взглянула на Юсифа.

— Зачем?

— Ну как зачем? Как ты можешь так говорить, сынок?! — мать развернула сверток, в котором в бумажных кульках были упакованы сахар, чай, мука и рис. — Вот так каждый месяц, — с ощутимым удовлетворением в голосе сказала мать. — Если бы не Сеид-рза, не знаю, что бы я и делала. Когда отца забрали, я совсем растерялась — передачи же надо было носить. А я без карточек осталась. Все продала, что в доме было. За копейки. Чаю выпьешь?

Юсиф отказался от чая. Но матери очень хотелось, чтобы он выпил стаканчик, она с гордостью напомнила, что чай с сахаром.

— Ну налей, — согласился Юсиф.

Пододвинув стакан с чаем поближе к Юсифу, мать попросила его зайти к Сеиду-рзе и поблагодарить за все, что тот для них сделал.

— Хорошо, — успокоил мать Юсиф, — зайду.

— Заодно, может, он с работой поможет.

Юсиф промолчал. Внимательные, полные любви и заботы глаза матери следили за тем, как он пьет чай…

— Тебя весь вечер Гулам ждал. Какое-то дело, говорит… Завтра зайдет…

— Постели мне, — попросил Юсиф.

Покойного отца моей жены звали Сеид-рза.

В поликлинике, как всегда, было много народу, как впрочем и на улице вокруг нее — сказывалась близость базара. Опасающиеся милицейской облавы торговцы леденцами, халвой, жженым сахаром, картофельными пирожками толпились на окрестных улицах.

Юсиф прислонил к стенке кусок стекла, который удалось достать у соседа, и занял очередь у окошка регистратуры. Получив карточку и клочок бумаги с номером очереди, он взял стекло и прошел к кабинету невропатолога, где уже сидели на скамейке две женщины и старичок в пенсне, пристроил стекло в углу коридора и остановился у плаката, на котором объяснялось, как оказывать первую помощь при ранениях и переломах. Прочитав, как надо накладывать перевязку, он перешел к окну, отсюда был виден базар, где огромная очередь толпилась у хлебного магазина. Несколько безногих инвалидов, разогнавшись на колясках, с криками налетели на милиционера, следившего за порядком, — видимо требовали, чтобы их пропустили без очереди…

Врач-терапевт, соседка по дому, знала Юсифа ещё с довоенных времен; заглядывая ему в глаза, постукивая по коленке, проверяя, дрожат ли вытянутые руки, она будто так, между прочим, задавала вопросы.

— Как спишь?

— Нормально, по-моему…

— Галлюцинации продолжаются?

— Что? — не понял Юсиф.

Она улыбнулась.

— Машина продолжает гореть?

— Да. — Юсиф улыбнулся в ответ.

— И бомбежка продолжается?

— Да.

— Так. Вытяни руки, пожалуйста. А как мама себя чувствует?

— Спасибо.

— Отец пишет?

Молчание Юсифа она поняла правильно.

— Прости… Я не знала. Давно?

— Уже полгода.

Рука с молоточком опустилась, повисла; чуть отвернувшись от Юсифа, врач словно застыла в своем кресле. На столике рядом с чернильницей стоял портрет её сына, погибшего под Будапештом. Юсиф тоже молчал, не зная, что сказать.

— У тебя заметное улучшение, — врач сделала над собой усилие, — если так пойдет, то, тьфу-тьфу, к концу года сможешь работать по специальности…

— А пока, значит, нельзя?

— Пока нельзя, — вздохнула она. — Приступов больше не было?

— Нет, — Юсиф, не скрывая огорчения, умоляюще смотрел на врача.

— Выглядишь ты хорошо, — бодро сказала она, — показатели тоже улучшились. Но за руль садиться рановато. Пойми… Пока есть хоть какая-то вероятность приступа — опасно. Подождем ещё пару месяцев.

Юсиф встал.

— Ты можешь пока на другую работу устроиться. Но не тяжелую. А лучше поехать в санаторий. Я могу дать направление. Тебе полагается.

— Спасибо, — сказал Юсиф.

— Ну что ты обижаешься? Не могу я написать, что ты здоров. Тебе лучше, но контузия у тебя такая, что ещё надо лечиться.

— До свидания, — вежливо сказал Юсиф и вышел из кабинета.

На лестнице, у выхода из поликлиники, Юсиф встретил Гулама; поседевший за те три года, что они не виделись, сослуживец его отца торопливо переступал через две ступени и, тяжело дыша, поднимался ему навстречу.

— Второй день ищу тебя, — он перевел дыхание и подал знак, чтобы Юсиф следовал за ним. Юсиф поднял стекло над головой, опасаясь задеть кого-нибудь из тех, кто поднимался по лестнице навстречу.

На улице Гулам таинственно оглянулся и пошел к водяной будке на углу, потом, передумав, резко поменял направление и перешел на другую сторону, под деревья. Здесь он перевел дыхание и тревожным шепотом сообщил, что есть важные новости. Видимо, какие-то основания для столь странного поведения у Гулама были.

— Матери я ничего не сказал, — продолжал он. — И ты не говори. Женщинам серьезные вещи доверять нельзя. Хотя мать твоя, конечно, надежный человек.

— Что случилось? — теряя терпение, спросил Юсиф.

— Мой долг тебе сказать. Я сперва не хотел. Но потом понял, что не имею права… Есть вещи, которые скрыть невозможно. А впрочем, пусть Фируз сам тебе скажет.

— Фируз вернулся? — Юсиф не поверил услышанному. — А срок?!

— Сократили. За хорошую работу. Теперь едет с семьей в Соликамск какой-то… Ещё на три года. Он просил тебя разыскать. Вечером он уезжает. На один день приехал.