Сергей Аксентьев - Беспокойные дали Страница 40

Платонов с неприязнью посмотрел на раскрасневшегося паркетного полковника:

— К сожалению, Константин Константинович, я не смогу принять ваше лестное предложение. Я слишком много труда вложил в свою работу, чтобы вот так разом, выбросить её в помойное ведро.

— Очень жаль, — равнодушно сказал Фалеев, — но другого варианта для вас в академии нет.

— Ну, что ж, — поднялся Платонов, — будем искать не в академии.

Вечером Андрей позвонил Дунаеву. Его сообщению об отказе сотрудничать с Фалеевым, тот не удивился:

— Я это предполагал, — сказал Михаил Иванович, — жаль, что все закончилось таким нелепым образом, — посочувствовал он, — но я уже ничем помочь вам не могу…

Всезнающий толковый словарь С.И. Ожегова объясняет понятие шок как «тяжелое расстройство функций организма вследствие физического повреждения или психического потрясения». Было ли то состояние, в котором пребывал Платонов, выйдя за ворота академии шоком или нет, сказать трудно только чувствовал он себя погано, хотя и не испытывал ни страха, ни растерянности. И как ни странно, пребывал он в этом мерзопакостном состоянии недолго и вышел из него довольно легко, не прибегая к интенсивной терапии в виде хмельного загула. Может быть, благотворными оказались в тот момент физическая и моральная закалка, которые он получил сполна в процессе своих научных мытарств. А может быть, просто в одночасье стал старше и рассудительнее.

Ведь с прагматичной точки зрения в предложении Фалеева не было ничего предосудительного. Ему, оказавшемуся неожиданно и наверняка не без чьей-то помощи во главе одной из ведущих кафедр академии, нужно срочно становиться доктором. Тут подворачивается подходящий вариант, и он предлагает брошенному на произвол судьбы и почти отвергнутому научными чиновниками соискателю поработать на себя и не без пользы для самого соискателя.

Однако, с моральной точки зрения, которую, правда, мало кто в этой ситуации брал во внимание, это был плохо скрываемый торг. Никакой науки в фалеевском варианте не было. Она в нем присутствовала лишь как некая питательная среда для быстрой карьеры амбициозного полковника. Так же, как не было в тот момент ни у кого ни малейшего желания и заинтересованности вникать в судьбу оказавшегося в нелепой ситуации Платонова. Для Фалеева он был подходящий подручный исполнитель, для остальных и того проще — неудачливый парнишка из провинции, достойный сожаления…

Это интуитивно и уловил Платонов. Перепсиховав, он неожиданно ощутил приятное чувство уважения к себе за то, что не сломался, не поддался на лакомую приманку, за то, что не изменил своей мечте…

«Ничего, — твердил он, — прорвемся! Есть главное — нужная и интересная работа. Это признают все. В том числе и Фалеев. Всё остальное вторично. Москва хоть и столица, но мир не заканчивается на Садовом кольце…»

Позвонив Веденееву и договорившись о встрече, Платонов нырнул в подземку, рухнул на сиденье подошедшего поезда и снова углубился в размышления.

Закрыв для себя московский вопрос, он представил рыхлую, всем недовольную физиономию своего начальника кафедры и его почти стопроцентно угадываемую реакцию на известие о провале в академии: «Не пора ли вам, Андрей Семенович остановиться? Сколько ж можно шарахаться из одной организации в другую? Может быть, все-таки займетесь, наконец, своими непосредственными делами, за которые, между прочим, государство вам платит немалые деньги? Не всем же, в самом деле, быть учеными? Кому-то надо и педагогический крест нести. Хороший педагог, знаете ли, не менее важен и нужен чем посредственный ученый!..»

Воспроизведя в голове этот заунывный монолог, Андрей развеселился.

— Нет, не пора! — подумал он вслух. Рядом сидевшая девушка опасливо отодвинулась от Андрея.

— Не пугайтесь, — обратился он к ней, — я не шизик. Просто сегодня меня выперли из академии, и я вспомнил этот момент.

— За что ж вас так? — поинтересовалась спутница.

— А. ни за что. Как при разводе супругов — не сошлись характерами.

— Вы с академией не сошлись или академия с вами?

— Это без разницы. Считайте, что неприязнь взаимная и расстались, как говорится, по обоюдному согласию.

Взглянув на соседку, он отметил, она хоть и не красавица, но довольно привлекательная особа. А главное, у неё неповторимая, обезоруживающе очаровательная улыбка, которую создавали и упругие влажные губы, и подвижные как ртуть серые с икринкой глаза, и восхитительные, рассыпанные по щекам и вздернутому носику кокетливые веснушки и небрежно ниспадающие на фаянсовую шею пепельно-золотистые локоны. В её тихой улыбке ощущалась родниково-чистая душа и не замутненная житейскими вихрями вера в добро.

— Как вас зовут?

— Маша, — спокойно глядя ему в глаза ответила девушка.

— А вас?

— Андрей, — ответил он и скаламбурил: — Ну, прямо библейская парочка — непорочная Дева Мария и святой апостол Андрей Первозванный…

Маша смущенно засмеялась.

— Вот что Превосходящая, — выпалил он спутнице, — а если я вас попрошу хотя бы на полчаса не исчезать в окружающем пространстве? Вдруг у вас найдется такое свободное время?

— Найдется, — улыбнулась она, — только, пожалуйста, без примитивных ухаживаний и пылкого трепа о любви с первого взгляда. И учтите: через три часа у меня поезд в Ригу.

— Принимается!

…«Станция Речной вокзал. Конечная. Дальше поезд не идет. Просьба освободить вагоны!» разнеслось из динамика

…У подножия ярко-зеленого косогора, усыпанного желтыми цветами одуванчиков, катила бурые воды, недавно освободившаяся ото льда Волга. По ним шаловливый ветер с азартом гонял косяки серебристых переливчатых зыбей. У берега бело-голубой дебаркадер слепил глаза бликами многочисленных окон. Цветастый транспарант над центральным входом приглашал жителей и гостей столицы на увлекательную речную прогулку. Нарядный теплоходик пах свежей краской, новыми пеньковыми канатами и сосновой смолой нагретой полуденным солнцем палубы.

Едва Андрей и Маша взбежали по сходне, как вахтенный на дебаркадере отбил склянку в корабельный колокол. Теплоходик деловито рыкнул и устремился на фарватер великой реки.

Они зачарованно глядели на убегавшую за бортом вспененную воду. Беспричинная радость и необычайная легкость овладели Платоновым. Он вдруг осязаемо ощутил, как суетный переменчивый и беспощадный мир, в котором нужно быть в постоянной готовности к отражению внезапных невзгод и напастей, в одночасье исчез, едва винты теплохода вспороли упругую речную гладь. И это стало началом какого-то нового бытия…

Он взглянул на свою спутницу. Лицо Маши было сосредоточенным и, наверное, потому казалось чуть строгим и по-матерински озабоченным. Видимо, в этот момент она тоже размышляла о чём-то важном для себя.

Палевый ворсистый свитер крупной вязки эффектно облегал её хрупкую фигурку. Высокие замшевые сапожки ладно сидели на стройных ножках. Легкий порыв ветра набросил на лицо золотистую прядь волос, и в них сразу же запутались солнечные лучи.— «Прямо, Васнецовская Алёнушка на камушке в современном варианте», — отметил про себя, разглядывая её, Андрей.

…С кормы донеслись звуки гитары и знакомая с курсантских времен песня:

На меня надвигаетсяПо реке битый лед.На реке навигация,На реке теплоход…

— Идем, — схватил Андрей за руку и потянул за собой ничего не понимающую Марию.

Тепло девичьей ладони отозвалось в его душе давно забытым чувством восторга. Он порывисто повернулся к своей спутнице. В её расширенных от удивления глазах плясали, словно огни святого Эльма, игривые всполохи. На палевых щеках янтарным бисером играли восхитительные веснушки…

— Мария, отвернись, — с хохотом прокричал Андрей, иначе я начну объясняться тебе в испепеляющей душу любви…

— Не получится, — игриво погрозила она пальчиком, — уговор дороже денег!

А на корме самозабвенно пели:

Теплоход белый беленькийЧерный дым над трубой,Мы по палубе бегалиЦеловались с тобой…

…На маленькой прогулочной палубе, охваченной ажурным полукружьем сетчатого ограждения, в причудливых позах возлежали человек восемь девчонок и парней. Рюкзаки и палатки, разбросанные в беспорядке тут же, колоритно дополняли импровизированный цыганский бивуак. На кормовом планшире, восседал бородатый взъерошенный парень в лиловом с черными квадратами свитере, потертых джинсах и стоптанных сапогах с низкими голенищами. Закрыв глаза, он весь был во власти звучания струн.

Увидев Андрея и Машу, компания, не прерывая пения, приветственными жестами позвала их к себе, предлагая включиться в общее веселье. Бесшабашное чувство почти забытой курсантской вольницы кинуло Андрея к этим ребятам и он, на ходу подстраиваясь под их ритм, подхватил: