Борис Минаев - Мужской день Страница 40

Поэтому когда мы в первых рядах пришли с Хромым в этот отреставрированный для приемов населения подвал, который просто весь блестел и пах свежей краской, здесь нас встретили как дорогих гостей, записали в книжечку и пригласили самим пройти в зал выбрать то, что нам больше нравится.

Отмечу, что старушек звали Анна Степановна и Юлия Моисеевна, обе белые как лунь, но совершенно бодрые и похожи были, как родные сестры, из-за необычайно малого роста и живого блеска в глазах.

Женька Хромой быстро выбрал себе что-то про войну, а я стал медленно ходить между стеллажей, пахнущих свежей весенней помойкой и искать книгу по душе.

«Вот так, – думал я, – в других дворах разве есть библиотеки? Да нету ни фига. Что там вообще может быть? Жалко только, что не в нашем доме библиотека, а так вообще здорово. И старушки молодцы, Анна Степановна и Юлия Моисеевна». Тут я заметил, что как-то ничего интересного мне на полках не попадается, и повернул обратно.

– А скажите, – набравшись смелости, спросил я Анну Степановну, которая как раз в этот момент разговаривала с каким-то пожилым человеком в очках, – нет ли в вашей общественной библиотеке книг таких писателей – Фенимор Купер или Майн Рид?

Повисла пауза.

– Видишь ли, мальчик, – улыбнулась мне Анна Степановна, – таких книг у нас нет. У нас библиотека общественная, жильцы нашего дома отдали кто что может. В основном пожилые люди отдали свои библиотеки личные. А таких новых книг, недавно выпущенных, у нас нет. Так что извини. Поищи еще...

И я пошел искать.

Плохого я был мнения о жильцах этого дома, думал я, продолжая бесцельно кружить между стеллажей. А ведь они молодцы. Они не пожалели для нас, молодого поколения, своего труда, своих сил. И своих, между прочим, книг. Наверняка Анна Степановна и Юлия Моисеевна свои книжки тоже отдали. Но только подтверждается моя мысль, что дом этот старый и люди в нем живут очень давно. Принесли всякое старье, прости господи. Ну вот кто будет это читать?

И я стал раздражено ворошить поэтическую полку, где стояли Асеев, Мартынов, Антокольский, Багрицкий и другие великие советские поэты.

Тут ко мне подошла Юлия Моисеевна.

– Мальчик, – сказала она, – скажи мне, а ты читал «Три толстяка» Юрия Олеши?

И тут в моей голове что-то сверкнуло.

– Скажите... – загадочно ответил я вопросом на вопрос. – А у вас есть романы?

– Романы? – встрепенулась Юлия Моисеевна. – Русских писателей? Или советских?

– Ну может и русских, – уклончиво ответил я.

– Пойдем, – радостно сказала Юлия Моисеевна.

И отвела меня в укромный уголок, где стояла целая полка романов русских писателей, ужасно истрепанных, переклеенных, зашитых суровой ниткой. И среди них особенно выделялась своей толщиной «Анна Каренина» Льва Николаевича Толстого.

– Ну вот я это возьму, – торжественно сказал я и показал пальцем прямо на «Анну Каренину».

Тут Юлия Моисеевна немного всполошилась:

– А ты уверен, мальчик, что эта книга тебе подходит? А ты не думаешь, что эта книга скорее предназначена взрослым, нежели детям? А как ты считаешь, твоя мама одобрит твой выбор? – семенила она вокруг меня, пока я решительно вытаскивал книгу, примеривал ее на вес, проверял, все ли целы страницы, и шел записывать ее в свой формуляр...

Анна Степановна, слыша весь этот разговор из-за своей тумбочки, молча, не говоря ни слова, записала «Анну Каренину» на мое имя и протянула мне книгу.

Женька, который ждал меня на улице, чтобы поинтересоваться моим выбором и в целом обменяться животрепещущими впечатлениями, как-то странно посмотрел и тоже молча побежал к себе домой.

Но самое главное было дома.

Когда мама увидела «Анну Каренину», ее, наконец, прорвало. Все, что она хотела мне сказать по поводу Сергеева-Ценского и «Поджигателей», пришлось на долю бедного Льва Николаевича Толстого.

– Ты меня замучил с этими книжками! – кричала она самым настоящим криком. – Ну почему ты выбрал этот роман! Детям нельзя читать этот роман! Там недетский сюжет!

– Ну и что?

– Да ничего! Ничего! Просто это смешно! Это очень смешно и глупо – в твоем возрасте читать «Анну Каренину»! Я ее прочла, когда мне было восемнадцать лет!

– Ну и что?

– Нет, ничего! Раз ты такой умный, раз ты такой вундеркинд, что будешь читать такие сложные вещи, то, будь добр, и в остальном веди себя как взрослый! Если ты еще хоть раз разбросаешь свои вещи по комнате, или принесешь из школы хоть одну двойку, или опять будешь гонять весь день по улице с этими хулиганами, я не знаю... Я не знаю, что я с тобой сделаю! – заканчивала мама свою свирепую тираду с пылающим лицом.

– Ну и что? – глухо повторял я, потупившись, и мама, наконец, сдалась.

– Читай, – сунула она книгу мне в руки и вышла из комнаты.

«Все счастливые семьи счастливы одинаково...» – начал читать я первую фразу и задумался. Ничего не одинаково. Вот наша семья, разумеется, счастливая. Но как же много в ней всяких непростых и даже тяжелых моментов и переживаний! Вот, например, я – за каким фигом, действительно, я выбрал этот роман, хотя мог бы, в крайнем случае, вообще ничего не выбирать, ограничиться осмотром подвала. Видно, такой уж я хвастун и цинципер, если лезу всем показывать

свои умственные способности. Это же нехорошо. А с другой стороны – ну что я могу поделать, если мне хочется прочесть что-нибудь такое необычное, жуткое и захватывающее? А его все нет и нет...

Не помню, как долго я пытался одолеть несчастную «Анну Каренину». С одной стороны, она была гораздо лучше Сергеева-Ценского и Шпанова. А с другой – хуже. Мама была права. Читать эту книгу было как-то неловко, неудобно и даже стыдно. Я читал ее с конца и с середины, пропуская любовные объяснения, страдания Анны и останавливаясь на некоторых описаниях или разговорах. Мне было жалко Сережу, и старого глупого мужа Анны тоже было жалко, жалко было и ту лошадь, которую загнал Вронский, но вообще все это дело резко мне не понравилось. Общее ощущение было таким, что не по Карениной, а по мне проехал какой-то поезд, тяжелый и могучий, и унесся вдаль, оглашая поля и леса протяжными гудками.

Я читал Толстого и день, и второй, и третий, а на четвертый забросил его куда-то, спрятал, заложил, и решил, что больше в эту общественную библиотеку не пойду. Встречаться с Юлией Моисеевной и публично вступать с ней в объяснения по поводу прочитанного я не мог физически.

Меж тем мама ныла и стенала, чтобы я сдал книгу обратно в библиотеку, что срок хранения от силы две недели, что ей перед старушками неудобно, что она каждый день ходит по двору и встречается с ними, и они спрашивают, как я там, когда приду, что ничего страшного, в конце концов, нет, что нехорошо так поступать со старыми людьми, что я, в конце концов, просто негодяй, если так могу обращаться с библиотечной книгой, что ее давно бы читал какой-нибудь другой нормальный человек, а не такая свинья, как я, ну и так далее, и так далее... но пойти туда все-таки я никак не мог. Наконец, мама сама отнесла книгу, обидевшись уже до последней степени, а я продолжал избегать желтый дом с его старушками и странными людьми, от которых теперь у меня были еще и свои дурацкие неприятности с мамой.

Библиотека между тем исправно существовала, в нее стали ходить люди из дальних даже дворов, некоторые приносили тоже свои книги, старушки цвели, Женька прочитал уже черт знает сколько томов про войну и фантастику (с уклоном в приключения), а у меня настроение при виде желтого кубического дома почему-то сразу резко портилось.

Так продолжалось довольно долго.

Однако постепенно неудача с «Анной Карениной» забылась, и я стал иногда захаживать в библиотеку вместе с Женькой, хотя по-прежнему ничего там для себя не находил, как вдруг однажды меня во время этого посещения пронзила здравая и простая мысль. (Не имеющая, правда, к чтению и самообразованию никакого отношения.) В тот момент она показалась мне ужасно важной.

– Женька! – сказал я. – Но теперь-то они просто обязаны открыть подъезд с нашей стороны...

– Точно! – обрадовался Женька. – А то я обхожу-обхожу, а ноги, между прочим, свои, не казенные.

В словах Женьки была особая правда, потому что из-за дефекта ступни ходил он медленно и тратил на это сил довольно

много. Когда до меня дошло это обстоятельство, я просто воспылал праведным гневом и обратился к Анне Степановне (скоро я понял, что в тандеме двух общественниц она играла ведущую роль) с настоящей речью, в которой живописал Женькин недуг, его страстную любовь к чтению, потом в целом очертил те невероятные трудности, с которыми сталкиваются постоянные посетители библиотеки, особенно маленькие дети, когда идет дождь, снег, дует ветер: книги и журналы мокнут, сыреют, портятся, их вырывает из рук порывом урагана, и, в конце концов, все это небезопасно для здоровья, тогда как именно лишняя минута (секунд тридцать я накинул, учитывая больную Женькину ногу), эти целые полминуты могут в критический момент сыграть в этих вопросах важнейшую роль!..