Мэри Кайе - Далекие Шатры Страница 41

– Вон Пелам-сахиб, – сказал Зарин Гулбазу, указывая пальцем.

Он высоко вскинул ладонь, собираясь подать сигнал другу, но тут же опустил. К Ашоку подошла женщина, очень молодая женщина, которая взяла его под руку с самым непринужденным видом и рассмеялась, заглядывая ему в глаза и требуя к себе внимания. Ашок тотчас повернулся к ней, и выражение лица у него переменилось. Заметив это, Зарин нахмурился. Мэм-сахиб… Молодая мэм-сахиб. Такого осложнения ситуации он никак не ожидал.

С самого начала именно мэм-сахиб сеяли недоверие и возводили социальные барьеры между белыми и темнокожими людьми на территории, подвластной Британии. В прежние дни – славные дни Ост-Индской компании, когда зародилась Бенгальская армия, – в Индии было очень мало мэм-сахиб, поскольку здешний климат считался для них вредным, а продолжительность и тяготы морского путешествия отбивали у многих из них охоту приезжать сюда. Лишенные общества своих соплеменниц, сахибы брали в жены или любовницы индианок и, как следствие, хорошо узнавали страну и научались понимать ее народ, а также весьма бегло говорить на местных наречиях. В ту пору белых и темнокожих людей связывали дружеские, даже братские отношения, проникнутые взаимным уважением. Но когда с обузданием паровой энергии морские путешествия стали быстрее и комфортабельнее, мэм-сахиб толпами устремились в Индию, привозя с собой весь снобизм, нетерпимость и высокомерие цивилизованного островного народа.

Индийцы, к которым до сих пор относились как к равным, превратились в «туземцев», и самое это слово утратило свой изначальный нейтральный смысл и стало оскорбительным названием представителей низшей – цветной – расы. Мэм-сахиб предпочитали не водить знакомства с «туземцами», хотя не считали зазорным пользоваться широким гостеприимством индийских князей и весьма гордились своим терпением по отношению к многочисленным слугам. Но они редко приглашали индийцев в свои дома или пытались подружиться с ними. Считаные единицы из них проявляли интерес к истории и культуре страны, которую подавляющее большинство считало языческой и варварской. Белые мужчины перестали брать индианок в жены или любовницы, и самое глубокое презрение мэм-сахиб питали к бесчисленным полукровкам – потомкам своих соотечественников, произведенным на свет в лучшие времена, – которых они уничижительно называли евразийцами или черно-белыми, подвергая остракизму любого, в ком подозревали примесь черной крови. Конечно, из этого правила было много исключений, но они терялись в общей атмосфере нетерпимости, и по мере ослабления социальных контактов между представителями двух рас взаимные приязнь и понимание сходили на нет, а на смену прежним дружеским отношениям приходили недоверие, подозрительность и возмущение.

У Зарин-хана, стоявшего на бомбейской пристани под жарким солнцем и наблюдавшего за своим бывшим другом, который заботливо помогал светловолосой девушке спускаться по сходням, упало сердце. Он не знал, что сделали с Ашоком проведенные в Билайте годы, но не ожидал такого рода осложнения и мог лишь надеяться, что это не более чем мимолетное увлечение и оно пройдет само собой через несколько недель. Но Зарину крайне не понравилось самодовольное и собственническое выражение лица низкорослой тучной мэм-сахиб, определенно приходившейся матерью златовласой красавице. В дородной даме он узнал жену Харлоу-сахиба, заместителя командира полка, ныне стоящего в Пешаваре. Это не предвещало ничего хорошего, а поскольку Пешавар находился менее чем в четырех часах верховой езды от Мардана, сия молодая особа сможет приглашать Ашока на разные балы и приемы, отвлекая его внимание от более важных дел. Зарин нахмурился и внезапно усомнился в уместности своего присутствия здесь.

Майор Харлоу не мог встретить жену и дочь в Бомбее: пограничные войска готовились к осенним маневрам и он был слишком занят, чтобы просить об увольнении. Но он послал своего носильщика и айю своей жены с наказом хорошо заботиться о его близких во время долгого путешествия на север и не сомневался, что они заведут одно-два знакомства в поезде и не будут слишком уж скучать.

– Конечно мы не будем скучать! – вскричала Белинда, оглядываясь вокруг сияющими глазами. – Ведь с нами будет Аш. И вдобавок мы увидим столько всего интересного. Джунгли, тигров, слонов и… Ах, вы только посмотрите на этого прелестного малыша: на нем нет ничего, кроме браслета. Ну мыслимо ли в Англии вывести ребенка на улицу голышом, в одном браслете?! А зачем мистер Тилбери нацепил на шею столько гирлянд? Как комично он выглядит, весь в цветах и мишуре! У миссис Чивертон тоже гирлянды. Хорошо бы… Аш, там какой-то туземец не спускает с нас глаз. Такой высокий, в белом тюрбане с золотыми концами. Мне кажется, он тебя знает.

Аш повернулся посмотреть и внезапно застыл на месте. Зарин…

На несколько мгновений он словно перенесся в прошлое и снова стал мальчиком, слушающим Зарина, который объясняет, почему он должен ехать в Англию, и заверяет, что однажды он вернется: «Годы пройдут быстро, Ашок!» Они прошли не быстро, но прошли. Он вернулся домой, и здесь его ждал Зарин, как и обещал. Аш попытался окликнуть друга, но в горле у него стоял ком, и он мог лишь глупо улыбаться.

– В чем дело, Аш? – спросила Белинда, дергая его за рукав. – Почему у тебя такой вид? Кто этот человек?

Аш наконец обрел дар речи:

– Зарин. Это Зарин…

Он стряхнул со своего рукава руку Белинды и бегом устремился вперед, оставив девушку стоять и смотреть в крайнем изумлении и великом замешательстве, как ее жених на глазах у всех обнимается с незнакомым туземцем с горячностью, какая показалась бы ей чрезмерной, будь даже они французами. Боже, да они просто душили друг друга в объятиях! Белинда резко отвернулась с пылающими от смущения щеками и встретила злорадный взгляд Эми Чивертон, тоже свидетельницы этой встречи.

– Мама всегда говорила, что в мистере Пелам-Мартине есть что-то подозрительное, – язвительно сказала мисс Чивертон. – Как по-вашему, этот человек приходится ему братом или кузеном? Нет сомнений, они очень похожи. Ах, я совсем забыла: вы же с ним помолвлены. Как бестактно с моей стороны! Мне безумно жаль. Но разумеется, я пошутила. Думаю, это просто один из старых слуг мистера Пелам-Мартина, пришедший его встретить. Наши слуги тоже нас встречают. Полагаю, ваши тоже здесь.

Но ведь никто не станет обниматься со своим старым слугой, подумала Белинда, и в любом случае этот мужчина совсем не старый. Она снова повернулась взглянуть на них, и у нее мучительно сжалось от тревоги сердце, когда она увидела, что в одном отношении мисс Чивертон права: между двумя мужчинами действительно имелось сходство и, если бы Аштон отпустил усы, они вполне могли бы сойти за братьев…

– Право же, Белинда, дорогая, – укоризненно сказала миссис Харлоу, торопливо возвращаясь к дочери после прощания с полковником и миссис Филпот, занимавшими соседнюю каюту, – сколько раз я говорила тебе не стоять на солнце без зонтика! Ты испортишь цвет лица. Где Аштон?

– Он… он пошел распорядиться насчет своего багажа, – солгала Белинда, хватая мать за руку и таща за собой к зданию таможни. – Он вернется через минуту. Пойдем в тень.

Она вдруг поняла, что решительно не желает, чтобы мама увидела, как Аштон обнимается с туземцем. Хотя маме не придет в голову сказать – или даже подумать – такие вещи, какие минуту назад говорила Эми Чивертон, она, безусловно, не одобрит подобного поведения, а в данный момент Белинда не хотела слышать больше ни слова на эту тему. Вероятно, у Аштона есть какое-нибудь разумное объяснение, но он не должен был бросать ее таким образом. Он не имел права убегать и оставлять ее одну, без всякого присмотра, посреди толпы кули, словно ему нет до нее никакого дела. Если он собирается так обращаться с ней…

Голубые глаза Белинды наполнились гневными слезами, и внезапно красочное зрелище царящей вокруг суматохи утратило все свое очарование, и для нее остались только нестерпимая жара, оглушительный шум и сознание того факта, что корсаж ее муслинового платья с цветочным узором уже промок от пота и некрасиво прилип к лопаткам. Аш вел себя отвратительно, и Индия была ужасна.

В данную минуту он напрочь забыл о Белинде. Смеясь, восклицая и обнимаясь со своим другом, он забыл также, что он теперь сахиб и офицер.

– Зарин, Зарин! Почему мне никто не сообщил, что ты будешь меня встречать?

– А никто и не знал. Я попросил увольнения и уехал, не сказав, куда именно.

– Даже Авал-шаху? Как он? А ты сразу меня узнал или все-таки сомневался? Я сильно изменился? Ты – нет, Зарин. Ты совсем не изменился. Ну разве самую малость. Но не настолько, чтобы бросалось в глаза. Расскажи мне про своего отца. Здоров ли он? Я увижу его в Мардане?

– Не думаю. Он здоров, но его деревня находится в двух косах[13] за границей, и он редко выезжает оттуда, ведь он уже немолод.