Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза Страница 41

Парень, получивший удар по голове лимонадной бутылкой, потерял равновесие, зашатался, и сразу на него обрушился град тумаков, пинков. Обхватив голову, парень распластался и, уже лежащий, скрючился от пинка и ухватился за живот. Тут в зал заглянул кто-то и крикнул: «Зек! Зек!» Будто арбитр дал свисток об окончании игры. Мордобойщики поспешили к выходу. В этот момент рослый детина в черной рубашке и черных брюках, в блестящих черных мокасинах на высоких каблуках, пнул ногой, как по мячу, голову парня, распростертого на полу. У избитого шевельнулась рука, но не хватило сил дотянуться до лица. Детина в черном, постукивая каблуками, прошествовал к дверям, как победитель.

«Вокзальный пацан! Подумаешь!» — самодовольно сказал он и покосился на Агали. Обернувшись, коснулся рукой плеча, следовавшего за ним коротышки: «Ардо, давай выйдем с этой стороны».

И они поспешили в сторону ресторана. С той поры минуло немало лет, но каждый раз, когда Агали приходилось покупать билет на этом вокзале, он старался обходить стороной зал ожидания.

Дойдя до отца, он ухватил его за руку, потащил обратно. Но отец воспротивился. «Хочу купить маднагаш, — улыбнулся он. — Мать очень любит этот чурек».

«Опаздываем, — сказал он. — Ты иди, я сам куплю».

На первый поезд билетов не было. Агали приобрел билеты на ночной поезд, несколько успокоившись тем, что взял все места в одном купе.

«Запрем дверь купе до самого конца», — сказал он. Оставив отца с корзинами в зале ожидания, взялся было за перехваченные ремнями чемоданы, но, решив, что отцу не стоит вступать с кем-либо в разговор, сперва отнес корзины в безлюдный закуток на площади, прислонил к скамейке и, вернувшись, тихо сказал: «Ступай и посиди там, а я сейчас вернусь». Взяв чемоданы, кивком подозвал жену с дочкой.

Войдя в купе, поставил чемоданы в проходе. «Дверь не открывайте». Жена заикнулась: «Гумру хочет пи-пи…» Агали нахмурился. «Вот приспичило…» Наклонился к дочурке, смягчил тон: «Туалет закрыт, потерпи немножко, как поезд тронется — отопрут».

Издалека увидел отца, стоявшего у дверей вокзала, опершись на трость, и как бы отстраненно созерцающего вагоны.

«Хоть в ООН отправляй как представителя народов Востока… Надо бы ему и галстук купить…» Подойдя, спросил: «Где корзины?»

«Там», — ответил старик и показал на зал ожидания. «Жди. Мы в девятом вагоне». Забрав корзины и возвращаясь, увидел отца, устремившегося к первому вагону. Кинулся к нему: «Ай киши, что ты вытворяешь?» Потащил назад, старик попытался высвободить руку. Агали чуть было не накричал на него, но сдержался.

«Куда тебя несет? Наш вагон позади, пошли, скоро отправление». Старик уставился на сына с укоризной, и Агали понял, что если не отпустит его руку, старик не сдвинется с места.

«Мы в девятом, идем…» Подхватив вещи, поспешил к вагону. У девятого вагона ошивалась ватага парней. Агали обернулся: отца не было видно. Взяв одну из тяжелых корзин, поднялся в тамбур. Один из ватаги взялся за вторую корзину, картинно ухватился обеими руками, поднял. «Уф, тяжелая!» Агали поблагодарил на ереванском диалекте:

«Мерси, ахбер-джан, шад шнорагалцюн!» (Спасибо, брат, очень благодарен.) Оттащил корзины в угол тамбура, и, соскочив на перрон, побежал за отцом. Старик стоял на перроне, преспокойно наблюдая за снующими людьми. Иные на ходу бросали на него любопытствующие взгляды.

— Ай киши, поезд отправляется, что ты здесь торчишь? — Агали снова потащил его за руку, и опять старик заартачился.

— Спешишь — садись, а меня не тереби!

— Тронется поезд — ведь не угонишься! Ну, что такое на тебя нашло? — взъелся Агали.

— Не суетись.

— Пошли… и лучше помалкивай, а то эти дыга[2] прицепятся…

Отец, пытаясь вырваться из «буксира», все же нехотя последовал за сыном.

— А причем дыга? Что мы им, на любимую мозоль наступили, что ли?

— Ладно, — Агали сжал ему руку. — Молчок.

И тут у него мелькнула мысль: лучше бы снять с головы отца привлекающую внимание каракулевую папаху. Но было уже поздно. Кодла, кучковавшаяся у вагона, уже поглядывала на них. Один из парней, кучерявый, коренастый, показал на отца Агали: «Ара ми сран йеш!» (Ара, смотри на этого.) Худощавый, русоволосый приятель отозвался: «Им арев, са турка!» (Клянусь душой, он турок.) Вся кодла зыркала на них. Самый рослый из них сказал: «Ара, сыранк Гендойи барегамнерна! Гендо, инчес спасум, хими ел битсаин окни, тох бартсрана!» (Ара, это родичи Гендо! Гендо, что стоишь, ну-ка подсоби старику, пусть поднимется.)

Хохотнули. Другой парень вставил на своем языке: «Глянь-ка на его папаху, угадай, сколько яиц в ней поместится». Снова хохот. Агали, чувствуя, что кодла не отвяжется, крикнул, показывая на зал ожидания: «Дгерк! Эндег джартумен мегу-мйусин!» (Ребята, там друг друга колошматят.)

— Где? Кто? Кого? — посыпались вопросы. Агали, затаскивая отца на подножку, торопил: «Шудара! Шудара!» (Скорей, скорей.) Повернулся к кодле: «Гарцумем, меронкы дасерин двецин гаяранцинерин» (По-моему, наши проучили вокзальных ребят.) Старик, обернувшись, хотел было вступить в разговор, но Агали запихнул его в вагон. Часть оравы ринулась к залу ожидания.

Поезд дернулся. Коридор вагона был пуст. Агали повернулся к отцу:

— Какого рожна тебе связываться с ними? Они только и ищут, к кому бы придраться, поулюлюкать, поизгаляться… Как клещ — пристанут, не оторвешь.

Тихонько постучался в дверь своего купе: «Это я, я…» Потом легонько подтолкнул отца, а сам притащил из тамбура корзины, задвинул дверь в купе, перевел дух. Скинул пиджак, шляпу, расслабил галстук, разместил багаж. Погладил дочурку по головке:

— Потерпи, лапушка! Оп-па — поехали, через пару минут отопрут…

Недавние молодчики, побежавшие на «драку», теперь рванулись за набиравшим скорость поездом. Агали задвинул шторку на окне. «Пошли, лапушка», — сказал дочурке. Девочка, глянув на маму, капризно замотала головой. Мать что-то шепнула ей на ушко, но малышка заупрямилась: «Не хочу!» Агали извлек из корзины свертки и разложил на складном столике. Достал ядреный помидор.

— Попробуй, отец, объеденье!

Старик обиженно и сердито вскинул глаза, замотал головой. Сын поднес ему помидорину, вызвав еще большую досаду отца. Он замахнулся тростью. Перехватил трость: «Оставь!» Старик не выпускал.

— Машаллах, у тебя слоновья силища!

Жена метнула укоризненный взгляд: «Ну что ты пристал к человеку?»

Картинно доставая из свертка лук, кинзу, кресс-салат, зелененькие огурчики, Агали пытался приохотить всех, раздразнить аппетит. Поднес отцу благоухающий пучок базилика. «Точь-в-точь как из маминого хозяйства». Хмурь сошла с лица. Наверное, подействовало упоминание о матери. Сын сразу уловил эту перемену в настроении отца. «Вот соль. Порядок. Мамина школа. А вот и сыр. Приставь к зелени — совершенно другой вид…» Протянул отцу ножку курицы. Тот отмахнулся. Но Агали знал, что старик уже смягчился и упрямится только по инерции. Присыпал куриную ножку белоснежной солью. В таких случаях отца надо было кормить улещивая, умасливая. Агали как бы хватился:

— Ах да, как же я запамятовал, ведь мать тебя потчевала грудинкой, а я… — Повернулся к жене. — Подай-ка лаваш, вон тот, поджаренный.

Старик нехотя взял хлеб. Агали ласково сказал дочурке:

— Ты, лапушка, пересядь к матери, пусть дедушка тут расположится.

Помог старику подняться, отставил трость. Когда отец поднес куриную ножку ко рту, сын заговорщицки подмигнул жене — мол, лед тронулся. Жена не могла сдержать улыбку. Отец снизошел и до зелени, и до огурчиков, позволив их даже посолить.

На очередной станции в вагон набилось много народу. Поднялся шум. Проводник пытался утихомирить кого-то. Кто-то заорал на него: «Ты что, не армянин? Старый человек должен без места остаться? Не найдешь — на твоей полке будет спать! Старика ты обязан уважить! Я-то могу и стоя ехать». Состав тронулся, набрал скорость. Агали выждал, пока отец уляжется на полке, завернул объедки в газету, выбросил в окно.

— Похолодало, — сказал он, закрывая окно.

— Долго еще до Гамарли? — спросил отец.

— А зачем тебе Гамарли? — отозвался Агали, надевая костюм. — Схожу за постельным бельем. Не оставляйте дверь открытой.

Вышел в коридор и увидел уставившихся на него недавних перронных удальцов, стоявших поодаль. Хотел пройти мимо, не глядя на них. Один из парней сказал:

— Турка эли (Он же турок).

Другой усомнился — мол, не похоже, что турок. Третий сказал:

— Давай поспорим! Он с «мешади» шел, тот самый и есть.

Агали, сделав вид, что не слышит, хотел пройти мимо. У дверей купе проводника стояли трое пассажиров. Он опасался, что отец, чего доброго, выйдет из купе. Время, пока он дождался своей очереди и получил белье, показалось вечностью. Старик все-таки вышел и стоял напротив купе, опершись на трость, с папахой набекрень. Уставился на парней, улыбаясь, о чем-то спросил у них. Один из них сказал: