Александр Кабаков - Старик и ангел Страница 42

А за подоконником окно — окно первого этажа, выходящее в заснеженный двор, где я и обрел вновь моего героя. Окно, глядеть в которое он полюбил так же, как полюбил все в своей новой жизни — эту комнату, стол, тахту, шкаф с книгой о счастье и, конечно, кошку.

К слову, чтобы определиться: кошку зовут Кошка. Существо она немолодое и болезненное (чем и объясняется упомянутая пластиковая пленка на тахте — писает иногда по забывчивости где придется), но время от времени возбуждается и принимается носиться как угорелая. По причине такого сходства характеров и общности страданий (если б не лекарство «Омник», то и с профессором мог бы неоднократно приключиться мочеиспускательный конфуз), а также потому, что они остаются днем в квартире только вдвоем, у них быстро установились приязненные отношения. Такие отношения обычно складывались у Сергея Григорьевича с соседями по больничным палатам и с животными.

Словом, в тишине рабочего дня, когда все нормальные люди находятся не в спальном районе Южное Брюханово, а на предприятиях и в учреждениях, отставной профессор Кузнецов сидит именно в центре вышеназванного славного района за ноутбуком, привезенным из его бывшей квартиры вместе с десятком научных книг. Профессор смотрит в окно на пустой заснеженный двор, вид которого почему-то успокаивает Сергея Григорьевича лучше всякого транквилизатора.

Он думает о методах расчета рамных и других конструкций.

А также о кошке Кошке.

О снеге.

О книге про счастье.

О том, как бы приработать тысячу-другую к профессорской пенсии и к части ренты, выделенной ему законной женою из платы непотребных блондинов за полученную когда-то профессором от райисполкома квартиру. М-да, Оля, не ожидал…

О вышеупомянутой, скрывшейся где-то в лабиринтах Европы, жене, Ольге Георгиевне Кузнецовой, в девичестве Шаповаловой, а теперь m-me Chapoval-Kuznetzoff — прости ее Господь, пошли ей здравия и всякого благополучия.

О также скрывшемся где-то в лабиринтах всего мира сомнительном полковнике сомнительного ФСБ Михайлове Петре Ивановиче. Полковник этот внушил профессору Кузнецову дикий бред и спровоцировал галлюцинации со сворачивающимся в трубку шоссе, с парой властвующих мотоциклистов и с Россией, живущей по правилам дорожного движения вместо конституции. Бред-то он бред, но насчет бессмертия и власти Дьявола над человеческими душами не совсем, может быть, и бред. С душою и бессмертием всякое может быть, Сергей Григорьевич предпочитает верить, как раз и навсегда заповедано, однако ж… Вдруг у него и вправду души нет? Вдруг не соврал чертов полковник — впрочем, мужик в быту довольно симпатичный… Нет, так действительно с ума сойдешь. Одно дело — временное помрачение, а совсем другое — упереться в эти кощунственные сказки, погрузиться в них… И почему это, спрашивается, нет у меня души, а? Не было бы — не мучился б. Наврал полковник.

О женщине по имени Таня, которая сейчас находится по месту своей основной работы медсестрой во второй кардиологии пятой градской больницы, а потом пойдет еще по частным пациентам — колоть обеспеченным старикам и старухам кокарбоксилазу по двести рублей укол, поскольку сын ее Коля — студент, и деньги очень нужны. Женщину Таню Сергей Григорьевич Кузнецов любит гораздо больше своей жизни, вернее, считает именно ее своей жизнью, так что сравнивать тут нечего. Любит — и все. Конечно, некоторые сочтут его совершенно сумасшедшим — мало того, что чертей на мотоциклах видит, так еще и связался с бедной бабой на четверть века моложе, а у самого — ни крыши над головою, ни денег. Не говоря уж о том, что она медсестра, а он хоть и отставной, однако ж профессор… Но ему уже все равно, кто и что считает, и Тане все равно. Вот придет она в семь, быстренько салат нарежет, суп, который вчера миленькому-любименькому понравился, разогреет… И сядут они ужинать, и будут смотреть друг на друга через тесный кухонный стол и, может, даже выпьют немного вместе, она так деньги тратит, что на все хватает, и ей на вино, на котором написано, что чилийское, и ему на виски — ну, самый дешевый, конечно, и только в том случае, если у него какой-нибудь заработок в этом месяце образовался, статья за границей или лекция в университете. А потом устроятся на тахте смотреть пиратский фильм — профессор насобачился фильмы из Интернета качать. И после фильма она ему разотрет ноги мазью от отеков и все лекарства даст по схеме, которую у хорошего врача в больнице узнала как бы для родственника, и потом они заснут, держась за руки, больше, она говорит, ей ничего от него не нужно, если сам не захочет…

Безумие, говорите? А любовь, по-вашему, тогда что?

О молодом человеке Коле, к слову. Об очень хорошем и серьезном молодом человеке двадцати двух лет, серьезности, рассудительности и сдержанности которого Сергей Григорьевич мог бы позавидовать в свои семьдесят, но не завидует, так как любит и Колю — ну, как бы через Таню любит. Коля живет во второй комнате двухкомнатной квартиры первого этажа, там у него тоже пусто — только свой стол со своим компьютером и своя тахта. Ужинает он из деликатности — или просто так ему удобнее — отдельно. Планы у него вот какие: получит в университете, где сейчас, молодец, на бюджетном, диплом учителя иностранных языков, сразу устроится преподавателем частных курсов по ускоренному методу — Таня с хозяином этих курсов, которого после инсульта выхаживала, договорилась. И женится, они с его девушкой еще в восьмом классе все решили… Никогда Кузнецов жизнью родственников не интересовался, да они у него все и поисчезали кто куда, если не считать капитана Сенина, брата, который лучше бы и не находился, а вот жизнью Коли интересуется.

В общем, есть о чем подумать Сергею Григорьевичу Кузнецову, сидящему у окна в квартире первого этажа панельной пятиэтажки в районе Южное Брюханово (еще есть Северное, Нижнее, Верхнее, Большое и Малое — а метро пока ни в какое не протянули). Ну, вот еще пример: он думает и о том, что квартира, как вы уже, наверное, догадались, принадлежит его любимой женщине Тане, и получается, что он просто сидит у нее на шее, хотя, конечно, его пенсия и рента, выделенная французской женою, вдвое больше заработков медсестры, но все же… Однако профессор разгоняет такие неконструктивные мысли и возвращается к рамным и другим конструкциям. Итак, бесконечное количество факторов учитывается тройным интегрированием от нуля до бесконечности же, что возможно при условии…

Пока он думает о тройном интегрировании и даже записывает некоторые еще не оформившиеся идеи сокращенными словами и неточными формулами, темнеет.

Тут из прихожей доносится щелчок ключа в замке, и его окликают.

— Миленький-любименьки-ий! — слышит он голос Тани, и счастье сразу накрывает его, делая чистым и прекрасным, как снег накрывает запущенный двор, скрывая разбитый асфальт и переполненные помойки.

А Таня скидывает сапоги и шлепает тапками сразу на кухню. И он идет туда же, садится в закрепившийся за ним промежуток между столом и холодильником, смотрит, как худенькая женщина, почти бесплотная и бесполая, словно десятилетняя девочка, вынимает покупки из пакетов и одновременно ставит на стол тарелки, режет хлеб, наливает суп. Как-то уже успела и переодеться — в широкие штаны от теплой пижамы и еще более широкую майку с непохожим изображением тигра, прежде принадлежавшую Кузнецову, но он ее никогда не носил и с удивлением обнаружил в собранных женою ему на выселение вещах, а Танечке она понравилась… И вот она ходит в этой майке по дому даже зимой, поскольку квартира теплая, хоть и на первом этаже.

Они ужинают, Сергей Григорьевич смотрит поверх ложки с супом на свою последнюю любимую и опять думает — все-то он думает, никак не избавится от дурной привычки — о странных и практически не имеющих смысла вещах. Например, сколько ему осталось жить с Танечкой, с этим ангелом, посланным ему будто бы для того, чтобы встретить и подготовить к иной жизни…

Сегодня после ужина молодожены кино из Интернета смотреть не будут — Таня устала больше обычного, да и Сергей Григорьевич плохо спал, он все еще плохо спит по своему обыкновению, хотя от счастливой жизни бессонница могла бы и пройти. В общем, решили лечь пораньше.

Как описать счастье соединившихся влюбленных? Нет для этого слов. О страданиях разлуки, о муках невозможности, о происках завистников и препятствиях ни от кого не зависящих обстоятельств — пожалуйста, сколько угодно. А о безоблачной жизни вдвоем — только «Старосветские помещики». Не читали? Очень рекомендую. Писатель Гоголь.

Между прочим, тоже о весьма немолодых людях. Правда, они всю жизнь вместе прожили, а не только ее остаток. Тогда жизнь-то другая была, непрерывная…

Ну, легли они на узковатый даже в разложенном виде диванчик. Ему подмостили две больших подушки, потому что Сергею Григорьевичу надо спать полусидя, иначе разыграется болезнь с красивым названием рефлюкс-эзофагит, и к утру будет страшная изжога. А она любит спать низко, почти вообще без подушки, но не столько ради сохранения гладкости лица — хотя, вероятно, и не без этого, она хорошо выглядеть старается как может, — сколько просто так привыкла, носом в простыню. И вот он полусидит, постепенно сползая в чреватую изжогой горизонталь, положив руку на ее маленькую, но, следует отметить, очень круглую попу, и испытывает совершенное блаженство, не прилагая для этого никаких дополнительных усилий, которые обязательно потребовались бы, если б им пришлось, как теперь говорят даже культурные люди, заняться сексом.