Норман Мейлер - Олений заповедник Страница 42

Он прижал ее к себе, чувствуя, о сколь многом он никогда не сможет ей рассказать: о возбуждении при воспоминании о том, как он проводил время с двумя женщинами, об острой боли от сознания, что она продала себя за двадцать долларов, и при всем этом о беспокойстве, беспокойстве за Илену, чуть не вызвавшем у него слезы. Что будет, если он не позаботится о ней?

Немного позже они решили пойти поплавать. Сидя за коктейлем, он вспомнил, что от Колли по-прежнему ни слуху ни духу. Так легко поверить чему угодно: они могут никогда больше не увидеть Колли или же увидеть его сегодня вечером. Айтел между делом подбросил в воздух монетку, и она упала решкой вверх. «Больше я его не увижу», — сказал он себе, и эта мысль была неприятна. Неужели он решил зависеть от Колли?

Что сказать о предрассудках? Монетка оказалась не права, и Муншин в тот вечер пришел к ним. Илене пришлось высидеть не один час, прежде чем отправиться спать, и за это время ни слова не было сказано о сценариях. Когда она наконец ушла, Муншин впал в задумчивость.

— У нас фантастическая профессия, — сказал он.

У Айтела не было терпения это слушать.

— Как поживает главный монах? — спросил он.

Муншин улыбнулся.

— Чарли, я надеюсь, наше маленькое совещание в тот вечер было продуктивным.

— У меня появилась идея-другая.

— А я все еще без ума от этой перспективы, — сказал Муншин. — Такого энтузиазма я уже несколько лет не испытывал. — Колли часто говорил подобное: он пускал это в ход, чтобы сменить тему. — Я сказал себе прошлой ночью: «Ну чего ты тут пытаешься выиграть? Настоящая игра в Дезер-д'Ор, с Айтелом».

— А где же тут игра? — сказал Айтел. — Когда мы в прошлый раз говорили, мне казалось, ты считал сюжет верняком.

— Чарли, не будем договариваться, точно мы стоим на разных полюсах. Мы с тобой оба слишком для этого умны. Твой сюжет, даже с моим предложением, — вещь гадательная. Игра от начала и до конца.

Айтел устроил маленький спектакль, принявшись готовить коктейли.

— В таком случае нам, может быть, стоит вообще отказаться от этой затеи, — сказал он.

— Прекрати заниматься спаррингом, Чарли. — Муншин пожевал верхнюю губу с удовольствием толстого мальчишки. — Я об этом немало думал. Дружище, если хочешь работать один, я дарю тебе свою идею и надеюсь, это поможет тебе получить кучу денег за сценарий, когда ты станешь его продавать.

Айтел состроил скучающую мину.

— Ты прекрасно знаешь, Колли, что никто в нашем деле и близко ко мне не подойдет.

— Тебе надо лишь оправдаться перед правительством.

— Только и всего. У меня есть гордость, Колли.

— Тогда тебе придется работать со мной.

— Наверно, есть и другие возможности.

— Кого ты обманываешь? Если захочешь снимать в Европе, тебе понадобится паспорт.

Муншин вдруг просиял. Он придумал кое-что получше, сказал Муншин. Айтел напишет сценарий, а он его отредактирует, и когда все будет готово — сможет Айтел закончить за двенадцать недель? — Колли вручит это Теппису как собственный сценарий. Он может не напоминать Айтелу, добавил Колли, сколько стоит оригинал Муншина.

— Ты сможешь за это получить где-то между семидесятью пятью и ста тысячами, — сказал Айтел.

— Чарли, стоит ли говорить сейчас о деньгах?

— Я хочу знать, как мы их поделим.

Муншин поджал губы.

— Чарли, не в твоем стиле вести такие разговоры.

— Возможно, это и не в моем стиле, но я хочу десять тысяч аванса, и я хочу, чтобы потом три четверти пошли мне, а четверть тебе.

— Чарли, я поражен, — сказал Муншин. — Я тебя не понимаю.

— Постарайся понять.

— Это ты постарайся. Что мне в этом деле, кроме волнений? Если Теппис обнаружит, что я работаю с тобой, он мне голову снесет. Ты считаешь, я могу пойти на такой риск за какие-то жалкие несколько долларов?

— Плюс престиж — имя Муншина будет стоять на сценарии.

— Это того не стоит. — Муншин покачал головой. — Нет, Чарли, нет. Я вижу все иначе. Поскольку ты нуждаешься в деньгах, я дам тебе за сценарий две с половиной тысячи, а три четверти потом — мне.

— Колли, Колли, Колли…

— Мы также забудем о займе, который я тебе дал.

— Не думай, будто я не знаю, почему ты мне его дал.

Они препирались еще целый час, прежде чем в принципе договорились о соглашении. Потом — Муншин пояснил, что ему надо будет обсудить это со своим адвокатом, — они могут составить договор или не составлять его, а также решат, как лучше выплатить деньги Айтелу, учитывая подоходный налог. Но все это детали — они ведь могут доверять друг другу.

«Идеальный договор», — подумал Айтел. Колли получит деньги, а у него будут фотокопии написанного от руки сценария. Он добился лучших условий, на какие мог рассчитывать. Колли даст ему четыре тысячи долларов за написание сценария — две тысячи сейчас и две тысячи по окончании работы. Если сценарий не удастся продать, он останется собственностью Муншина, а если удастся, Колли возьмет две трети от продажной цены. Права на дополнительное вознаграждение будут принадлежать Колли, но он обеспечит определенный процент Айтелу. Словом, все очень просто. Айтел работает, Колли получает деньги. За это Колли, если Айтел станет сотрудничать с Комиссией по антиамериканской деятельности, постарается, чтобы его назначили режиссером картины. Они могут даже поделить авторство.

«Итак, — уныло подумал Айтел, — я теперь стал одним из пеонов, которых Колли держит под замком в яме». Он был в ярости. Колли разбирался в людях: все его пеоны были люди честные — он никогда не стал бы заключать подобное соглашение с человеком, которому не доверяет.

— После всех этих лет я по-прежнему честный, — с горечью произнес Айтел, получая от Колли двадцать стодолларовых бумажек.

Сделка состоялась. Айтел почувствовал, как у него горит рука.

Однако он ошибался, если думал, что они все утрясли на этот вечер, — ему предстояло узнать, что все только начинается. Колли пустился в долгий рассказ о том, как он встретил в казино Лулу.

— Она была с тем мужчиной. Твоим приятелем-летчиком. Как же его зовут?

— Серджиус.

— Правильно: Серджиус. — Колли вздохнул. — Он славный малый. Но не такой шустрый, как думает.

— Возможно. — Айтел ждал, что будет дальше.

— Чарли, — произнес Муншин, — я чуть не плачу, стоит мне подумать о том, как ты погубил свою карьеру.

Айтел не стал на это откликаться.

— Зачем тебе понадобилось расхаживать с Иленой под носом у Г.Т. в тот вечер, когда он устроил прием? — спросил Колли. — Ты и представить не можешь, какая это была ошибка. Прежде всего почему, ты думаешь, он тебя пригласил?

— Я так и не понял почему.

— Чарли, несмотря на свой ум и свою проницательность, ты всегда неправильно воспринимал Г. Т. Он хочет быть людям отцом, а ты такой возможности никогда ему не давал. За два часа до начала того приема, когда я даже еще не знал, что ты приглашен, Г.Т. сказал мне: «Я хочу реабилитировать Чарли». Это были его слова.

— Ни больше ни меньше. — Чарли осушил свой стакан и налил себе еще. — Я полагаю, он уберет меня из черного списка?

Муншин кивнул с умным видом.

— Он устроит так, что ты дашь показания на закрытом заседании. И никто никогда не узнает, что ты сказал.

«Какие они умные», — подумал Айтел. Закрытое заседание, несколько строк на последней странице газеты, и он может возобновлять свою карьеру. Журналистам светской хроники скажут быть к нему подобрее.

— Г.Т. — человек жесткий, — сказал Муншин, — но и одинокий. В глубине души ему не хватает тебя. Он пригласил тебя на этот прием, потому что задумал выпустить картину, которую только ты мог бы снять.

— Серджиус говорил мне, — сказал Айтел. — Мюзикл, действие которого происходит в пустыне.

— Беби, ты не прав. Я все время твержу тебе: ты не понимаешь Г.Т. — Колли выбросил палец. — В мозгу его засела мысль сделать картину о Серджиусе О'Шонесси.

Вот за это стоило выпить.

— Я слеп, — произнес Айтел. — Я такой картины не вижу.

— Ты просто заржавел. Наш красавчик — герой войны, на его счету десять сбитых самолетов.

— Три самолета, Колли, а не десять. Порасспроси-ка Серджиуса, возможно, он расскажет тебе, что чуть не свихнулся.

— Подавай на меня в суд, если я немного приврал, — сказал Муншин. — Главное в сюжете не то, сколько самолетов сбил Серджиус, а то, что младенцем он был оставлен на ступеньках приюта для сирот. Можно найти что-либо более стоящее для кино?

— У меня это вызывает возмущение.

— Начнем с его матери, — сказал Муншин. — Я представляю себе ее девочкой-подростком. Это было бы идеальным началом. В первых кадрах можно показать, как она кладет двухмесячного младенца на ступени этого приюта и нажимает на звонок. И, плача, убегает. Дверь открывается — скажем, ее открывает старик привратник и видит записку, приколотую к пеленкам. Так представляет себе это Г.Т. «Мне хотелось бы, чтобы у моего ребенка были имя и фамилия, — говорится в записке, — но поскольку фамилии нет, зовите его, пожалуйста, Серджиус, потому что это красивое имя». — Лицо Муншина светилось восторгом, словно он смотрел на бриллиант «Кохинор». — Разве можно упустить такое? — сказал он. — «Серджиус, потому что это красивое имя». Начни с этого. А дальше — он идет на войну и становится героем. Сирота — и герой.