Елена Толстая - Очарование зла Страница 43

Но Кривицкий ошибок не наделал. Автомобиль подтвердил все остальное. Кривицкий посмотрел на телефонный аппарат, стоявший в номере, как на личного врага. Прошелся несколько раз взад-вперед. Принял решение.

Он выглянул в коридор. Никого. Значит, до того, чтобы красться за ним по пятам, они еще не дошли. Ограничились наружным наблюдением. Хорошо.

В конце коридора имелся служебный выход. Правда, он был заперт, но только не для революционера: у него всегда имелась связка легких удобных отмычек. Кривицкий быстро спустился по лестнице. Долго стоял у двери, подглядывая: нет ли и там кого-нибудь чрезмерно бдительного. Нет, никого. Только один автомобиль, возле главного входа. И прослушивающее устройство — это несомненно. Сейчас все ужасно увлечены этими устройствами. В этом кроется некоторая уязвимость. Человек всегда в конце концов оказывается хитрее и гибче машины. Даже такого механизма, как сталинский режим.

Кривицкий выбрался в переулок. Там, в самом конце переулка, на углу, имелся еще один телефон-автомат. Еще один звонок Рейссу. Опять безмолвный.

Рейсс, уже не на шутку встревоженный, повторял:

— Кто это? Кто звонит?

Кривицкий повесил трубку и вернулся в номер. Теперь можно спокойно заснуть.

Что он и сделал.

Утром его разбудил вторжением Болевич. Кривицкий и бровью не повел. Болевич держался молодцом, был свеж и даже попахивал одеколоном, но опытный глаз Кривицкого сразу различил приметы бессонной ночи, проведенной в автомобиле. Лицо чуть смято, равно как и одежда, во взгляде — темнота, как будто ночь все еще имеет над ним какие-то права.

Не произнеся ни слова, Болевич закрыл за собой дверь. Встал у двери, прислонившись к ней спиной.

Кривицкий сказал лениво:

— Простите, я вынужден одеться…

Никак не реагируя, Болевич отозвался:

— Вас хочет срочно видеть Дуглас.

— Я не могу уйти из номера, — вяло возразил Кривицкий. — Вы же знаете, мне должен позвонить Рейсс.

— Он уже не позвонит, — сказал Болевич.

На миг в груди у Кривицкого все сжалось: неужели они опередили Рейсса, и Игнатий уже мертв? Чтобы скрыть свое состояние, Кривицкий зевнул, прикладывая ладонь ко рту, испустил натужный смешок:

— Вы так уверены? Он обещал.

— Он сбежал из Парижа, — сказал Болевич.

Еще один зевок, чтобы скрыть облегчение. Кривицкий рассмеялся снова:

— Простите меня. Право, мне следует подняться и привести себя в порядок. Сейчас же выезжаю вместе с вами.

Болевич уселся в кресло, взял вчерашнюю газету, уже прочитанную и смятую. Развернул.

— Я подожду вас.

— Я не сбегу, — сказал Кривицкий.

Болевич встретился с ним глазами:

— А кто говорит, что вы сбежите? Я вообще не намерен за вами наблюдать. Просто устал. Простите, я не спросил дозволения передохнуть у вас в номере.

И, поскольку Кривицкий молчал, спросил в упор:

— Так можно я посижу здесь, пока вы собираетесь?

Глава шестнадцатая

Кривицкий знал, что намерен сказать ему Дуглас. Его возвращают в Москву. Болевич это подтвердил. Знал Кривицкий также и то, что означает данный приказ. Игнатий был прав. Поэтому по дороге на выставку, где у Дугласа была штаб-квартира, Кривицкий вдруг попросил остановить автомобиль.

— Я позвоню жене, — пояснил он. — Я быстро. Сообщу ей, чтобы собирала вещи.

Болевич поджал губы. Звонок из автомата прослушать невозможно. И отказать Кривицкому в столь невинной просьбе Болевич не решился. Отказать — значит продемонстрировать недоверие. А демонстрировать свое недоверие Кривицкому сейчас было бы ошибочным: он должен хотя бы надеяться на то, что его по-прежнему считают своим.

— Только быстрей, — сказал Болевич.

Кривицкий выскочил из машины и подлетел к автомату.

Вчера он тоже звонил из автомата. Примерно с таким же лицом: озабоченным, немного нежным. Кому он звонил? Портье гостиницы, где находился Рейсс, говорил, что в течение вечера Рейссу кто-то звонил. Якобы набирал номер и молчал. Он запомнил, потому что Рейсс обращался к нему с вопросом: в порядке ли телефонная связь. «Я еще удивился, потому что связь у нас в полном порядке, клиенты до сих пор не жаловались. Все звонили, всем звонили и разговаривали, сколько хотели. А он говорит: меня с кем-то соединяют, а потом голоса не слыхать».

Дуглас подозревал, что Рейссу звонил Кривицкий. Болевич знал об этом подозрении и отчасти разделял его. Но сейчас Кривицкий определенно звонил жене. Интересно, что он ей говорит? Чтобы собирала вещи?

— Немедленно уезжай в Голландию, — сказал ей Кривицкий. — Ни о чем не спрашивай. Забирай сына и уезжай. Меня вызывают в Москву.

— Но я поеду с тобой! — взмолилась жена.

— Делай, как я прошу, — мягко произнес он. — Если мы поедем вместе, убьют и тебя вместе со мной, а Алека заставят отречься от нас как от предателей Родины. Если я поеду один, убьют меня одного.

— Боже! — сказала жена и заплакала. — Беги! Беги от них!

— Не поможет, меня убьют в любом случае… Сделай, как я говорю, — и прощай.

Он положил трубку. Невыносимая нежность переполняла его. В этом состоянии он казался себе всемогущим.

Дуглас взволнованно расхаживал по комнате. Завидев Кривицкого, он подскочил к нему, схватил за руку.

— Хорошо, что пришли. — Быстрый кивок Болевичу: — Молодец! — Опять к Кривицкому: — У вас появился шанс доказать свою преданность нам!

— Так я еду в Москву? — осведомился Кривицкий.

Дуглас махнул рукой:

— Отъезд пока отменяется. Рейсса обнаружили в Швейцарии, в Лозанне. Наши люди уже выехали. Но для того, чтобы успешно провести операцию, необходим человек, которому Рейсс доверяет. По-настоящему доверяет. Человек, к которому он придет на встречу. Вы понимаете? Вы — наилучшая кандидатура. Согласны?

— Вы уверены, что он сейчас вообще в состоянии довериться кому-либо? — осторожно спросил Кривицкий.

Дуглас потер виски. Сел. Налил себе воды из мутного полупустого графина.

«Этот тоже всю ночь не спал, — подумал Кривицкий. — Но в отличие от Болевича держится хуже. Слишком близко к сердцу принимает происходящее. Видимо, ему обещали повышение, если он успешно ликвидирует Рейсса…»

Дуглас поднял голову.

— Кривицкий, — проговорил он медленно, — когда Рейсс исчез, мы заподозрили вас в том, что именно вы его предупредили. Что все эти звонки с многозначительным молчанием — ваших рук дело… Но когда вы подчинились приказу вернуться в Москву, мы поняли, что ошиблись. Отвечайте: вы согласны принять участие в операции? Да или нет?

Кривицкий встретил сверлящий взгляд Дугласа совершенно бесстрастно. Он знал, что сильнее Дугласа. И на протяжении последних суток имел много случаев убедиться в этом.

— У нас мало времени, Кривицкий! — сказал Дуглас. Он отлил воды из стакана себе на пальцы, смочил виски.

— Когда ехать? — спросил Кривицкий очень спокойно.

— Немедленно. Вы отправляетесь в Швейцарию вместе с Болевичем. Он будет руководить операцией.

Болевич еле заметно вздохнул.

Марина когда-то написала — про мосты:

Мост, ты как страсть:Условность: сплошное между.

Поезда в представлении Болевича были таким же промежуточным состоянием, что и мосты: они протягивались между «вчера» и «завтра», исключая «сегодня». Садясь в поезд, человек как будто переставал жить полноценной жизнью. Прежде, когда путешествовали в каретах, состояние странствия было иным. В нем было много остановок, много встреч, впечатлений. Это был некий иной способ проводить жизнь, связанный с постоянной возможностью приключений.

Поезда отменили эту возможность. Нечто хватало человека, поглощало его и тащило из точки А в точку Б. Человек просто сидел и ждал. За окном проносились неразличимые пейзажи; глаз ни на чем не успевал остановиться Не-бытие.

Пространство, превратившись из средства в цель, нашло способ отомстить изобретательному человеку. Оно попросту исчезло, утратило лик. Такова была одна из глобальных потерь двадцатого века.

Болевич флегматично читал газету. Он ненавидел газеты, ненавидел благоглупости, в них написанные, но глаза требовали букв, разум требовал информации. Читать в поезде книгу означало слишком глубоко погрузиться в чтение, а этого Болевич позволить себе не мог. Он приглядывал за Кривицким. Ни Болевич, ни тем более Дуглас Кривицкому не верили. Внешне поведение Кривицкого выглядело безупречным. Он действительно звонил жене. И тот звонок из автомата, вероятно, тоже адресовался жене. Она, видимо, вышла и не взяла трубку, поэтому разговор и не состоялся.

Но там, глубоко внутри, Кривицкий презирал и Дугласа, и Болевича. И оба они это ощущали. Однако построить обвинение на одном лишь ощущении, на предположении, что Кривицкий — возможно — кого-то презирает, они не могли. Им требовалось нечто большее.