Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2 Страница 44

— Извини! — отрывисто произносит незнакомец, без всякого смущения вылезая из ванны мне навстречу. В чем мать родила, между прочим. Я успеваю бросить нескромный взгляд: что, он весь целиком синий? — и выпрыгнуть в коридор. Визжать? Звать на помощь? Почему-то кажется, что поднимать крик не стоит.

— Я Морак, брат Морка! — поясняет мужик, выходя из ванной целиком одетым. Я понимаю, что на самом деле он голый, потому что за три секунды не оденешься, даже если есть во что. Значит, одежда иллюзорна, а мужик не иллюзорен, часом?

И вообще. Как будто быть братом какого-то Морка — наилучшая рекомендация, дозволяющая плескаться в чужих ваннах!

— Вы с Мулиартех, Адой и Морком отправились вместе с провидцем куда-то далеко, — терпеливо разъясняет мой нежданный гость. — Так далеко, что бездна вас потеряла. Нудд и Гвиллион тоже исчезли. То есть они как бы есть, но их как бы и нет…

— Они все в море Ид, — машинально выпаливаю я.

— А где это — море Ид? — на лице Морака такое изумление, словно я заговорила на мертвом языке, да так бойко!

Пришлось вернуться вместе с любопытным визитером в кухню и завести длинный рассказ о том, что такое море Ид и почему ушедшие в плаванье по нему как бы есть, но их как бы и нет…

Дошел, конечно, черед и до рассказа о моем предательстве.

Я не стараюсь спрятаться за словами. Я предала и бросила всех, кто мне доверился. Даже Нудда, которому только что призналась в любви и обещала быть рядом. Не перед алтарем, не на священной какой-нибудь поляне, но перед свидетелями, перед небом, водой и землей, перед богами и монстрами, перед смертью и жизнью — куда уж больше-то? Ладно, муж мой пред стихиями — бессмертный, ему ничто не грозит. А остальные? Порождения моего разума, тени в тенях, воплощения детских желаний и страхов — но какими живыми я их помню! Нет прощения демиургу, предавшему собственный мир. Нет ему пути назад. Неприкосновен он и прОклят.

Сидим, молчим. Полагается ли прОклятой демиургине ухаживать за посетившим ее фомором — чаю предложить, печенья? Или еда и питье из моих рук будут с презреньем отвергнуты?

— Ерунда это все! — отмахивается Морак.

— Что ерунда?

— Мысли твои ерунда. Вы, люди, не видели того, о чем грезите. Воинов несгибаемых, верных дев, вассалов преданных и мудрых сюзеренов. В легендах подобного добра пруд пруди. Только собрано оно по крупицам со всех земель и вод. И гибнут несгибаемые-преданные в каждой легенде, самым прежалостным образом. За глупость и прямолинейность. Аой! Ну как, утешилась? — и он смотрит на меня таким теплым, братским взглядом, что прямо тянет разрыдаться.

Впрочем, рыдать сейчас — последнее дело. Глупое бабье дело. Не до того. Надо узнать, что случилось. Наверняка ведь что-то случилось, иначе не сидел бы тут синий сереброволосый незнакомец, смущаясь и не зная, как приступить к рассказу.

— А я хотел встретиться с Морком и сказать, что вернул ему судьбу.

— Как так — судьбу вернул?

— Мы с Адайей ищем наших двойняшек. Они изгоями стали, потому что Морк отказал Адайе, когда она его выбрала. Она, конечно, ужаснулась. Даже больше, чем обиделась. Зато теперь все хорошо. И очень странно.

— Что странно?

— Любовь. — Морак произносит это слово так, словно решил переменить веру.

— Что же в ней странного?

— Для вас, людей, ничего. И для нас, детей стихий, когда мы здесь, ничего. Земля — обитель любви.

— Не замечала. — Я начинаю сердиться. Что за намеки, право слово! Я замужняя женщина!

— И сильно бездна на вас гневается? — раздается неповторимый, родной голос. Нудд. Он пришел! Я вскакиваю со своего места и с размаху утыкаюсь ему в грудь, стукнувшись лбом о ключицу. Мир привычно замирает, пока я обнимаю своего брошенного мужа.

Фоморам снятся только воспоминания. Мы не умеем заглядывать в лицо своим страхам и желаниям, как это делают люди. Зато мы можем увидеть любой миг, возникающий в памяти трех стихий — огненной, водной, воздушной. Бездна рассказывает нам о себе, пока мы спим.

Теперь в нашу жизнь вошла четвертая стихия — море Ид. Мы, фэйри, еще не готовы ее слушать. Но она уже готова с нами говорить.

После золотых чертогов Эрешкигаль в каждом из нас что-то надломилось. И сил, чтобы идти дальше, не было, и ощущения, что дорога каждая минута, не было. Как будто погонщик опустил свой кнут и дал нам покой. Мы и свалились на камни, где стояли. Силы нас оставили и разум нас оставил. Я уронила голову на колени Морку, успев подумать: сон в таком месте, как переход от зала предвечного суда к пещерам наказания за грехи, может быть опасен.

Море Ид не пощадило меня. Оно пожелало говорить со мной, как с человеком. О моих страхах и надеждах.

Хель пребывала в забытьи, когда вы пришли, сказало оно. Эрешкигаль — на суде. Тласолтеотль встретит вас на пиру. На свадебном пиру. И невесту будут звать… Помба Жира!

Это она, она сидела во главе стола, не заставленного — заваленного снедью, освещенного огнями жаровен, безобразно пышного, точно сотни Лукуллов собрались со всех концов ада, чтобы устроить посмертную вечеринку. Помба Жира, что зовется женой семерых мужей, сочеталась браком с шестерыми из нас. Фомор, дух огня и камня, лоа, сильф, уриск и ас предназначались ей в супруги. Морк, Гвиллион, Каррефур, Нудд, Марк — и еще один, неизвестный мне бог верхнего мира, пышущий тоской и яростью. Все они сидели по правую и левую руку от невесты, бесчувственные и безвольные, скованные огненными цепями вроде тех, что плела Синьора Уия — но ярче, намного ярче. Никто из шестерых больше не владел собой — отныне ими владела Помба Жира. Мы, их женщины, были не в счет. И нынешний муж богини разрушающей любви — он тоже был не в счет. Легба стоял за троном Помбы Жиры, и лицо его превратилось в трагическую маску. Огненные цепи на нем горели незакатным солнцем.

Я, Мулиартех, Фрилс, Мирра сгрудились на дальнем конце стола и беспомощно наблюдали за гибелью этого мира.

После огненной свадьбы власть Помбы Жиры над всеми стихиями станет нерушимой и вселенная покатится в ад кратчайшей из дорог — тропой убийственной любви.

Все было кончено. Победы, вырванные у судьбы по пути сюда, ничего не значат. Боги и богини, ставшие на нашу сторону, бессильны. Разрушающая любовь, смеясь огненным смехом, играючи расшвыряла наше войско и убила наши надежды. Мы обречены.

И тут самая кроткая из нас обрела голос.

— У тебя нет власти над морем Ид! — произнесла Фрилс. — Я слабый человек, не демиург и не божество, но я говорю тебе: ты НИКОГДА не получишь полной власти над миром!

Она поднимается из-за стола, хрупкая и безоружная, и стоит в красном зареве печей, исторгающих жратву, не зная, что еще сказать и сделать, чтобы пробудить наших мужчин от колдовского сна. Одна против всей этой мощи. А мы четверо ошарашенно глядим на нее, сжавшись от страха. Мы ведь тоже несвободны. Любовь изменила сердце каждой из нас. И оно стало мягким и пугливым, оно трепещет при мысли, что ради последней, самой важной победы придется пожертвовать счастьем. Вырваться из золотых сетей и стать таким же одиноким и непреклонным, как эта девочка в центре страшного свадебного зала…

Я представляю себе жизнь без Морка. Длинную-длинную жизнь без своего мужчины. Жизнь, в которой нет тепла и света, а есть только воспоминание о принесенной жертве. И бесконечные мысли о том, что был ведь, был другой выход! Только я его не увидела. И осталась одна.

Мулиартех! Матерь Мулиартех, ты же помнишь, как это бывает, ты долго, бесконечно долго была одна, после того, как овдовела в одном из страшных сражений между стихиями! Твой первый муж, великий морской змей, погиб у тебя на глазах, а ты стояла за нас, за свой народ, ты довела до конца свою битву, и только потом, когда враги были повержены, ты закрыла оба глаза, превратившись из несущего смерть демона в обыкновенную плачущую женщину. Мулиартех, скажи мне, что это МОЖНО вынести… Но прабабка молчит.

— Я тоже человек, — тяжело поднимается из-за стола Мирра. — Если для победы мало быть демиургом… Я человек и я иду с тобой.

Прощай, Морк. Прощай. Никто не разорвет нашей связи. Никто, кроме меня. Надо быть достойной тебя, мой избранник, великий воин. И пускай любовь обратила в раба того, кто ничего не боялся, кто не испугался даже суда Эрешкигаль — я постою за нас обоих. Вот только ноги подгибаются. Какая все-таки неудобная штука это человеческое тело…

Никогда в жизни я не чувствовала такой боли. Есть боль, запирающая крик в горле, тело словно пытается экономить силы — даже на вопле, даже на вдохе, даже на мысли о происходящем. Боль обволакивает тебя жгучей пеленой, оседает едкой росой на коже, течет через тебя ядовитым туманом, ты сливаешься с нею всем своим существом, ты сама становишься болью, тебе некуда деваться от нее, вся вселенная заполнена страданием. А потом время, остановленное болью, делает шаг. И ты движешься вместе с ним, ты летишь сквозь пространство, как пуля, впереди у тебя только цель и смерть. Пуля тоже гибнет, попадая в цель. Почему это пришло мне в голову — сейчас?