Светлана Замлелова - Гностики и фарисеи Страница 44

Тут Люська Семечкина, предвидевшая такой поворот событий, обиженно так говорит:

- Это, говорит, довольно оскорбительно для меня, как для женщины и матери. Это просто даже пощёчина в мой адрес. Но если, говорит, ты так настаиваешь, то завтра же мы пойдем к моему знакомому доктору, и я представлю тебе медицинское заключение, как таковое.

И вот они идут к знакомому доктору, у которого Люська получает аудиенцию и быстренько сговаривается в цене. И, сговорившись с доктором, наша Люська появляется со слезами на своих изогнутых глазах перед будущим отцом. И вот она так эффектно появляется и протягивает ему медицинское заключение.

А будущий отец растерянно читает это заключение, из которого явствует, что гражданка Люська Семечкина действительно носит под сердцем дитя, отцом которого, судя по всему, является гражданин Серёга Булкин.

И тут Серёга Булкин понимает, в какой переплёт он попал, и чего теперь его ожидает. Он понимает, что теперь ему не выпутаться. И он говорит:

- Ты во что меня, старуха Изрыгиль, втравила?

Тут между ними происходят волнения и грубая сцена. После чего наша Люська поднимает хай и кричит:

- Православные! Гляньте на злодея-супостата! Обесчестил, окаянный, а теперь нос воротит. От собственного ребятёнка нос воротит!

И вот Люська так кричит благим матом. И вокруг них действительно начинает собираться толпа, которая тоже кричит и ахает. И тогда Серёга Булкин не выдерживает натиска толпы и добровольно, под влиянием общественности идёт в ЗАГС с Люськой Семечкиной. Там они подают заявление и месяц спустя женятся законным браком.

И вскоре у них действительно рождается младенец. Правда, с небольшим опозданием.

Но это уже пустяки.

На это уже никто не обращает внимания.

Случай в бане

Бани у нас, граждане, завсегда служили объектами насмешек. Про них завсегда разные там сатирические повести писали. Высмеивали, значит, банные порядки.

Это, конечно, что касается общественных бань. Городских. А то теперь таких бань понастроили, что смеяться не захочется. В такой бане, граждане, главное - это своего достоинства не уронить. Тут уж не до смеху. Тут уж гляди, чтоб спина ровная, а ноги бритые. Поскольку публика в таких банях уж больно элитарная подбирается.

Ну, мы здесь задерживаться не станем. Отправимся, куда попроще. А можно самим не ходить, а послушать, чего люди рассказывают.

Вот отправилась в баню Сусанна Григорьевна Печёнкина, работник дорожного хозяйства. Отправилась она, значит, помыться. Ну, пыль дорожную смыть, кости свои престарелые попарить. Вот пришла Сусанна Григорьевна в баню. Отдала за вход двадцатку и прошла в предбанник. Ну, побродила минут сорок по предбаннику. Наконец притулилась кое-как на скамеечку. Барахлишко своё развесила, огляделась. Смотрит, мать честная! Которые помыться пришедши, все чего-то кушают. Одна чай с лимоном, другая котлетку, третья куриную ногу догладывает. Токмо что щей никто не хлебает. И такое, знаете, чавканье отовсюду доносится - плакать охота. А запах!..

Поморщилась Сусанна Григорьевна, носиком передёрнула и думает: "Ишь ты, - думает, - раньше-то в банях всё больше стирали, а теперь, гляди-ка, покушать ходят".

Тут надоело ей смотреть, кто как кушает, пошла она париться. Приходит, садится на полок. Дышит. Воздух горячий, нутро обжигает. Но ничего, вдыхать можно. Только вроде пахнет как-то странно. Вроде дух такой тяжёлый распространился, с ног шибает.

Огляделась Сусанна Григорьевна. Видит, сидят две бабёночки в халатиках махровеньких. Греются.

В парилке-то и без халатиков жарынь. Пот в шесть ручьёв льёт. А в халатике-то и вовсе жить не хочется. Но бабёночки - ничего. Сидят, семечки лузгают. Потеют только, сволочи.

Сусанна Григорьевна им говорит:

- Вы бы, - говорит, - бабёночки, ещё польта на себя нацепили. Воняют, - говорит, - халатики-то.

Бабёночки на Сусанну Григорьевну посмотрели и говорят:

- Заткнись, - говорят, - старая перечница. А то сейчас сама завоняешь.

Вздохнула Сусанна Григорьевна, головкой покачала. Не сказала ничего. Да и что тут скажешь-то?

Сидит дальше. Дышит. Глаза прикрыла, вроде полегче стало. Вроде не так пахнет.

Тут заходит энергичная такая бабёночка с ушатом воды.

- Эхма, - говорит, - чего-то у вас тут прохладно. Сейчас, - говорит, - парку поддадим.

И с ушатом своим к печке направляется.

Взмолилась Сусанна Григорьевна:

- Что вы, - говорит, - бабёночка, какие экзекуции вздумали устраивать! Дозвольте, - говорит, - так посидеть, подышать свежим воздухом.

Ухмыльнулась бабёночка. Ушат свой поставила, подбоченилась и говорит:

- Это, - говорит, - какое ж у нас население эгоистичное! Самой не надо, так пущай другие мёрзнут. Нет, - говорит, - недопустимо из-за одной малахольной людей удовольствия лишать. Это, - говорит, - ежели каждый начнёт свои порядки устанавливать, что ж такое будет?

И цельный ушат без дальнейших переговоров в печку опрокидывает.

Батюшки-светы! У Сусанны Григорьевны в глазоньках потемнело, в горлышке пересохло. Сидит она, горемычная, воздух ротиком ловит, ручками за сердце хватается.

Встала наконец Сусанна Григорьевна со своего полка, а ноженьки-то у ней и подкосились. Насилу выползла, сердечная.

Поплелась Сусанна Григорьевна в предбанник. Отдышаться и в себя прийти от таких потрясений. Доплелась она до скамеечки, где барахлишко своё оставила. Смотрит - что такое? Нету барахлишка. Скамеечка стоит. Спинка у скамеечки на месте. А на крючочках чужие вещички развешаны.

Там в бане скамеечки такие с высокими спинками. К спинкам крючочки приколочены. Которые помыться пришедши, на тех крючочках своё барахлишко оставляют.

Стоит Сусанна Григорьевна, глазками хлопает. "Может, - думает, - скамеечка не та?" Огляделась она окрест. Нету. Скамеечка та. И спинка на месте. И крючочки не оторваны. Барахлишко только на крючочках чужое. Незнаемое барахлишко. Стоит Сусанна Григорьевна. Удивляется.

Тут подходит к ней бабёночка. Голенькая. Мочалкой помахивает.

- Это, - говорит, - ваше, что ли, тут тряпьё было оставлено? Так я его поскидала. Я, - говорит, - уже пять лет в этой бане моюсь и завсегда на данной скамейке разоблачаюсь. А тут, глядите! Тряпьё какое-то развесили. Прямо скамейки узнать невозможно. Нет, - говорит, - я никому не позволю свои портки на мою скамейку развешивать. Пока меня нету - пожалуйста! А так, чтоб на моих глазах... Нет, - говорит, - не позволю! А ваше тряпьё, между прочим, вон, на стуле возле входа валяется.

Постояла Сусанна Григорьевна, посмотрела на мочалку. Хотела было плюнуть той бабёночке в глазоньки. Или в волосья рученьки запустить. Да передумала. Уж больно у самой сердце в ту пору колотилось.

Махнула она рукой, подумала: "Ну вас!", и домой пошла.

Семейная драма

Недавно, мне рассказывали, произошёл в Москве презабавный такой случай из области семейного предания. Дело было так.

Одна юная особа, получившая высшее образование в университете и мечтавшая свои полученные знания обратить на пользу человечеству, поступила на службу к своему зятю. Иными словами, к мужу своей сестры. Этот зять был хозяином некой конторы. И в эту свою контору он принял нашу девицу на должность.

Деятельность конторы, ей-богу, трудно определить словами. Скорее всего, тая контора покупала всё одно какой товар, а после перепродавала его с некоторым удорожанием цен. А разницу оставляла себе в качестве прибыли. И вся эта колготня называлась у них бизнесом.

А сам зять нашей девицы, Виталий Альфредович Акулёнок, называл себя бизнесменом.

А надо сказать, что Виталий Альфредович не всегда был бизнесменом и хозяином конторы. Когда-то он жил в лесах Белоруссии. А потом учился в Кологриве на зверовода. Но однажды он случайно оказался в Москве и ловко так подженился на сестре вышеозначенной особы. И вот слово за слово он начал довольно бойко приторговывать всем подряд. И вскоре стал называть себя бизнесменом.

Оглядываясь на своё звероводческое прошлое, Виталий Альфредович Акулёнок подкручивал свои рыжие усы и думал: "Эвон, какую я карьерищу загнул! Дайте срок, я и до Америки доберусь!" И от таких мыслей у него начиналось, что называется, головокружение от успехов. А когда это головокружение у него начиналось, он принимался трещать, что сорока, и учить жить направо и налево. Потому что в такие минуты он любил людей и желал передать им свой жизненный опыт, нимало не беспокоясь при этом, желал ли того ещё кто-нибудь из тех самых людей, кого он так любил.

И вот в одну из таких любвеобильных минут рядом с ним оказалась наша юная девица. И он излил на неё весь запас своих поучительных историй. А она, как человек молодой и оттого не вполне проницательный, слушала его, раскрыв рот.

И потом она несколько раз приходила к нему в контору посмотреть, как он ловко зарабатывает деньги и строит счастливую жизнь.