Генрих Сапгир - Летящий и спящий Страница 45

Только кажется мне, вижу я теперь этот затылок в кресле на ночных просмотрах и конкурсах красоты. Тоненькие девочки, однако грудки вперед и сисечки дрожат от нетерпения.

— Господин Хамур! Господин Рамух!

А он — античный бог — головы не повернет.

— У тебя, милая, муха на ляжке (апатично). Не подойдет.

ВИКА

Посеяли Вику. Уродилась Вика привязчивая, ласковая, цеплючая, и глаза — васильки.

Одна беда — не хочет Вика замуж. «Боюсь, обовьюсь, потом не отцепишь».

Пришел парень, рослый, голова — солома. Обвилась вокруг Вика тесно, все свои цветочки на соломе развесила.

А тут новость — повестка. В солдаты голову-солому забирают. Плачет Вика, выпускать не хочет: забреют лоб, всю солому — под машинку.

Рассердился парень. Расцепил все ее крючочки-коготочки. Надо, однако, идти чужую Родину защищать.

Ушел солдат. И пропал там на чужой Родине. Убили — в песок зарыли.

Послала Вика весточку-веточку свою на чужую Родину. Проросла веточка в пустыне. Почуял ее, зашевелился солдат. Из песка вылез, домой вернулся.

Правда, стали спать они ложиться, он свой череп отдельно на тумбочку кладет. Обвила Вика цветами-васильками голый череп. Плачет: «Ничего не жалко! Жалко голову-солому».

КРИКИ БОЛИ

Жили-были Крики Боли. Досаждали мне всю жизнь, особенно по вечерам их слышно.

Наконец я не выдержал:

— Замолчите, Крики Боли! Вы не даете мне спать! Я кусок из-за вас проглотить не могу.

Устыдились, видно, Крики Боли. Сделалось так тихо, что стали слышны удары палок мучителей.

СКРЫНДЯ И ХМАРЬЯ-ЗМЕЯ

Скребется кто-то у Скрынди в животе. Муторно ему. Видно, когда спал в лопухах, рот открыл, кто-то и воспользовался — залез. А так Скрындя никого в себя не пускал. Не общежитие ведь, поселятся, шуметь будут, безобразия всяческие устраивать. Держал рот на замке обычно. А тут недоглядел.

— Выходи, — говорит Скрындя, — а то извергну.

Изнутри тонюсенький голосочек:

— Ты потом не пустишь.

— Погляжу на тебя, потом видно будет.

— Какой хитрый, я выйду, а ты — рот на замок.

— Все равно извергну, вылезай.

— Тут такие апартаменты, электричества, жалко, нет. Я с собой свечи захватила, всюду канделябры зажгла. Красиво.

— То-то в груди горячо. Туши свечи. Сейчас тебе свое животное электричество подключу.

— Ого! Как засверкало! перламутром переливается!

— А ты думала! Это я снаружи такой невзрачный. Полюбовалась — и давай. Давай наверх.

— Жадина. Хоть бы пожить по-человечески… А?

— Вылезай.

— Не вылезу.

— Не заставляй применять силу, слышишь!

— Что я, дура, из такой красоты — да на ваш мерзкий свет, там трухлятина всюду лежит, тьфу!

— Выходи.

— Не выйду.

Напрягся Скрындя, напружинился. И пошла снизу сила — чрезвычайчики, много, все мускулистые, со скребками, с лопатами. Изнутри все наверх гонят, вычищают. Только взвизгнула гостья, выбросило ее наружу прямо в лопухи. Вот оно кто, Хмарья-змея оказалась.

— Полюбила я тебя, Скрындя, не гони.

— За что ж ты меня полюбила, Хмарья-змея?

— За что тебя все любят?

— За ум скренделем.

— А я тебя, Скрындя, за скромность, за скрытность, за скрышу над головой. Вообще за нутро твое, за душу.

— Вот и врешь, у меня души нет.

— Скрыта твоя душа в самом тайном уголке, в коробочке, ракушками украшенной.

— Не верю.

— Не веришь, Скрындя? там еще ПРИВЕТ ИЗ КРЫМА на скрышке.

Стал Скрындя думать-вспоминать.

— Привет, говоришь? Из Крыма? Это я в Крыму… Это я прислал… Моя коробочка… тайна моя…

Заплакал Скрындя.

— Вот видишь, значит, ты не такой уж плохой. Значит, есть надежда.

— Есть надежда, говоришь?

— Буду я душу твою любить, буду изнутри по утрам протирать.

— Только не грязными пальцами.

— А у меня платочек с собой.

— Входи, Хмарья. Живи сколько хочешь.

И впустил.

ШМАРД

Намазался Шмард на кусок белого хлеба. Размечтался: «Сейчас меня съест кто-нибудь!»

Чувствует, схватила его чья-то рука. Алчный рот, сверкая двумя рядами зубов, приближается. Откусил, тьфу! Выплюнул: липкий, резиновый.

— Думал, это сало, а это Шмард!

Слез Шмард с белого хлеба, не берут едой на работу.

Устроился Шмард ночным сторожем на продуктовый склад. Пришел на смену, разлегся Шмард на диванчике. И снится ему праздничный стол, где он в виде особенной закуски присутствует.

Проснулся утром смену сдавать, а склад обчищен, все дочиста съели, лишь он один целый остался. Правда, надкус на нем есть, но, видимо, в зубах завяз.

Снова уволен Шмард, шлоняется бездомный, шмердит от него. Погибает, шморкается, шепчет: «Все болезни ко мне липнут…»

Однажды сошлись на площади голодные горластые рты. Один рот так ругался, брызгал слюной, что Шмард подумал: «Авось проскочу!» И бросился вперед в рычащую пропасть. Рот испугался. Скорее захлопнулся и замолчал. Залепил его собой Шмард, как замазка.

С той поры у Шмарда работа постоянная. Если митинг или стачка, пока полиция с толпой сражается, Шмард главного крикуна берет, опыт есть.

ПРИШЕСТВИЕ

Пришла в город Сонипраскубинимахинияха. Сама уже в центре, а хвост городские ворота еще минует. Растянулась по всем улицам.

— Куда это очередь?

— На биржу труда?

— Акции покупать?

— Давненько мы очередей не видели.

— Я не очередь, я сама по себе, — отвечает Сонипраскубинимахинияха.

В баню первым делом потянулась. В моечный зал долго входила. Уже голова ее вся вымытая, распаренная, на улицу выходит, а внутри еще раздеваются. Пространщики в панике по бане бегают. Сначала шаек не хватило, потом и воды не стало, вся кончилась. Вылез хвост из бани весь намыленный, ругается на чем свет.

Есть захотела Сонипраскубинимахинияха. По всем магазинам прошлась, все скупила и съела. Даже соль и спички.

— Война, что ли?

— Это все Сонипраскубинимахинияха.

— И откуда она взялась!

— Знаем, знаем, какая сонипраскубини… тьфу, не выговоришь!

Опустел город. Все жители по домам сидят, дуются. Скучно Сонипраскубинимахинияхе одной ползать.

Смотрит, а из переулка Барбузомоножринамамуния ползет. Обрадовались друг другу ужасно. Бросились навстречу, даже перепутались сначала: какая-то Сонибарбузопраскубинимамуния получилась.

Услышал правитель Ой гул и топот шагов. Увидел их в окна дворца. Испугался Ой, что — демонстрация, что — революция, что права человека, наконец. И послал на площадь войска и танки.

Мгновенно рассыпались Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по буковкам. И каждая буковка в механизм танка, в голову солдата закатилась. И все там испортила. Сломалась армия.

Совсем испугался Ой и убежал, может быть, в Америку. Жители, правда, этого не заметили. Как и всюду, они были заведены только на свое.

А С. и Б. собрались снова и пошли из города. Как им оставаться, где Тах, Бах, Трах — такие имена, все заведены, и все спешат, будто вот-вот завод кончится.

Растянулись Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по зеленым холмам, уходящим вдаль под голубым небом, подернутым дымкой. Идут с холма на холм, беседуют между собой. Только гул слышен, будто большая гроза уходит.

ЛИОНЕЛЬ В ОЧКАХ

Нашел дождевой червь осколок бутылочного стекла и приполз в Университет прямо в аудиторию.

— Что это, — спрашивают, — за длинный скользкий парень?

— Я Лионель в очках.

— Забавный! — смеются.

Однако профессору не понравилось.

— Что за глупый смех! Посторонних прошу покинуть аудиторию.

Не растерялся Лионель, рядом студентка яблоко перед собой выложила, он и заполз в яблоко соседки. «Пардон», — говорит. Всю лекцию внутри яблока просидел, науку грыз.

Так весь курс украдкой прослушал. У студентов всегда что-нибудь найдется: груша, апельсин или персики. Ученый стал, толстый — настоящий доцент.

Однажды так осмелел, что выполз на кафедру и стал рассказывать от Адама.

— Кто это? — спрашивают.

— Новый профессор, Лионель в очках.

— А что он читает? Какой курс?

— О кишечнополостном тракте червей и влиянии ядохимикатов на эволюцию.

Или дискуссию затеет на тему «ЗМЕИ — НАШИ ПРЕДКИ». Популярным стал, ректором выбрали. А что? Ректор как ректор: лысый и в очках. Обязательно у него румяное яблоко на столе.

Только смотрит ректор: в университетском саду непорядок, яблони обломаны, яблоки оборваны.

— Сейчас же мне садовника.