Сигурд Хёль - Заколдованный круг Страница 47

Бродить с Юном по лесу всегда одно удовольствие. Рыбак и охотник, он знал уйму всякой всячины и не только о великане из Синей скалы.

Они притащили с собой столько морошки, сколько смогли донести, и Рённев, отпустившая их, скрепя сердце, осталась явно довольна сбором. Юн отдал свои ягоды в хозяйство. За весну он подстрелил четырех глухарей, полностью рассчитавшись таким образом в этом году за жилье, да еще заработал себе на табак.

Наступил день, когда с пастбища пригнали стадо.

И Ховард понял, что не ошибся — Кьерсти в самом деле изменилась. Пышущая здоровьем, она расцвела, расцвела, как цветок, волосы отливали блеском, заиграла краска на щеках, вся она как-то налилась. И вообще она стала другой, и веселее и серьезнее — все разом. Когда она останавливала, на нем свои большие глаза, она делалась неотразимо красивой. Недели, проведенные на пастбище, заметно пошли ей на пользу.

Но их отношения с Рённев явно испортились. Рённев не сказала ей, как положено, «добро пожаловать домой», и Кьерсти тоже ничего не сказала Рённев.

На другой день началась жатва.

Прошлые годы Кьерсти обычно работала в поле, подбирала за Ховардом. Он ее выучил, и она ловко и проворно вязала снопы, легкие и красивые, как и она сама. Но нынче Рённев оставила ее на кухне, а в поле послала самую младшую служанку.

По вечерам Рённев с трудом терпела присутствие Кьерсти. И Ховард надеялся, что хусманы или кто другой подольше задержатся на кухне, потому что при посторонних Рённев еще как-то старалась владеть собой. Он ловил себя на том, что выдумывал разговор о таких вещах, о которых ему и говорить-то не было никакой надобности.

Кьерсти этой осенью тщательней, чем прежде, занималась своими нарядами, наверное, по одной простой причине: она взрослела. По вечерам она помогала в коровнике — должна же она как следует научиться доить. Управившись в хлеву, она обычно поднималась в свою комнатку, мылась и переодевалась, чтобы избавиться, как она говорила, от коровьего запаха. Рённев, которая всегда сама нарядно одевалась и требовала опрятности от окружающих, просто не выносила этого, когда дело касалось Кьерсти.

— Опять поскакала наряжаться! — говорила она. — Сегодня не пир, гостей не ждем.

И Кьерсти мрачнела. Всякий видел по ней, о чем она думает: уж если я с одной метлой не побоялась медведя, то покоряться злой старой бабе и вовсе не собираюсь!

А может, она так не думала? Может, это Ховард так думал? Тем хуже. Но он и не скрывал от себя, что в стычках женщин принимал сторону Кьерсти.

И уж совсем невмоготу было сидеть на кухне, когда они оставались втроем.

День ото дня отношения ухудшались. Когда Рённев начинала придираться к Кьерсти, бывало, что та, вопреки всем обычаям и нравам, огрызалась, и тут Рённев белела от злости и порой говорила неведомо что.

Кьерсти старалась пораньше лечь спать, в сущности, ей больше нечего было делать, а Рённев и Ховард сидели вдвоем, нередко не произнося ни слова — ведь придумать, о чем говорить, было не просто. Под конец Ховард обычно отправлялся в конюшню — они ее перестроили, и лошадей теперь у них было много, — хоть он и мог вполне положиться на Аннерса, самозабвенно любившего лошадей.

Как-то вечером Рённев будто невзначай обронила, что недавно приходил жених свататься к Кьерсти, со сватом, все как положено.

Кьерсти полюбопытствовала, кто бы это мог быть. Оказалось, что пожилой вдовец из главного прихода, звали его Юлиус Хэугом.

Кьерсти расхохоталась.

— Старый дурак! — воскликнула она.

Рённев спросила ее с неожиданной злостью, что за принцессу она из себя корчит — женихи не валяются под ногами, как шишки под елками.

Но Кьерсти продолжала смеяться, а Рённев разъярялась все больше. Так и закончился этот вечер.

Ховард удивился. Он мало что знал про этого Юлиуса, но слышал, что он и вправду дурак. Не понятно, к чему так торопиться сбыть с рук Кьерсти, которой и замуж-то еще рановато? И какая корысть от этого Рённев? Ведь, выйдя замуж, Кьерсти получит наследственное право на хутор.

На другой день, когда Ховард в сарае колол дрова, там вдруг появилась Кьерсти. Они давно не виделись с глазу на глаз.

— Ну, вот что, Ховард, я тебя предупреждаю, — сказала Кьерсти, — позаботься, чтоб она бросила эту затею с Юлиусом. Или я сбегу из селения.

И исчезла.

Ховарду не верилось, что Рённев затеяла сватовство всерьез. Но в тот же вечер на всякий случай он все-таки отправился к Хансу Нурбю, крестному отцу и опекуну Кьерсти.

Нурбю только посмеялся.

— Юлиус? — Он плюнул. — Старый дурак, у него сроду-то и приличного хозяйства не было. Ты знаешь их на хуторе двое — он и брат, и хозяин в доме — брат, хоть тот и холостяк, а Юлиус был женат и сын у него есть. Вот те на! Кьерсти, красивая девушка, лучшая невеста в селении, наследница Ульстада и все прочее… Нет, Рённев, должно быть, спятила!

Последние слова как будто ударили Ховарда. Спятила? Эта мысль в последнее время иногда приходила в голову и ему. Несколько раз Рённев и впрямь вела себя с Кьерсти так, словно начисто спятила.

Но он прогнал эту мысль.

И другая мысль мелькнула у него: уж не думает ли Нурбю поженить Кьерсти и своего сына Пола? Они почти одногодки.

Из этой сделки вряд ли бы что путное вышло — Ханс попытался бы подмять под себя весь Ульстад, а Рённев никогда б добром не выпустила из своих рук хозяйства.

И эту мысль он прогнал от себя. Ханс, верно, думает, что нет такой девушки в селении, которая была бы достойна Пола, и Кьерсти в том числе.

Порешили на том, что Нурбю обещал поговорить с Рённев. И, должно быть, слово он свое сдержал, потому что Юлиуса никогда больше не вспоминали, сколько бы Рённев ни изобретала всевозможных поводов, чтобы досадить Кьерсти.

Как-то вечером Рённев дала Кьерсти пощечину. Это произошло так неожиданно, что Ховард и глазом не успел моргнуть. Насколько он слышал, Кьерсти и слова-то не сказала, и вдруг — затрещина. Он вскочил. Обе женщины ели друг друга глазами: Рённев — бледная, Кьерсти — с пылающей щекой. Никто из них не проронил ни слова, но скрестившиеся взгляды высекали молнии. Потом Кьерсти молча поднялась к себе.

Ховард не сразу заговорил.

— Что тебе сделала Кьерсти? — спросил он.

Рённев, не глядя на него, бросила:

— И ты еще спрашиваешь?

— Да, спрашиваю. По крайней мере, я ничего не заметил.

— Ты? Ты вообще ничего не замечаешь!

В ту ночь ему приснился сон, от которого он проснулся. Сон был неприятный, но он не придал ему большого значения — на первый раз.

Ему приснилось, будто медведица стояла с занесенными над Кьерсти лапами, приготовившись ударить. Тогда он взмахнул косой и вонзил ее так, что медведица обмякла, нет — это была не коса, а нож, наследный клинок, и никакая не медведица, а Рённев, но вот Кьерсти ли это? Или это…

Проснувшись, он долго не мог прийти в себя. Впрочем, проснулся ли он? Но почему ему снилась медведица? Тогда он убил самца, и тот не стоял на задних лапах перед Кьерсти. Вздор и чушь! — подумал он в полусне.

Случалось, что и Рённев плохо спала, стонала во сне. От ее стонов он просыпался. Если она не успокаивалась, то он будил ее.

— Тебе снилось что-то страшное, Рённев? Ты так стонала во сне.

— Да! — говорила она. — Я видела страшный сон. Мне снилось…

— Она убьет меня в один прекрасный день, — как-то сказала Рённев, когда он ее разбудил. Но ничего больше не добавила. Только прижалась к Ховарду, уткнулась головой ему в шею. Постепенно она успокоилась, и, положив голову на его согнутую руку, заснула.

Немного погодя он высвободил одеревеневшую руку. Сна не было ни в одном глазу. Не думать он не мог, и мысли, приходившие ему в голову, были неприятные.

Порой, когда им было хорошо вдвоем, она говорила ему, хоть он ни о чем и не спрашивал:

— Да-да, я была несправедлива к Кьерсти. Девчонка не виновата… Но я послежу за собой… На то ведь и дан рассудок!

Это напоминало прежнюю Рённев, и он думал: слава богу!

Но на следующий вечер все было как прежде или того хуже.

Бывало, что и тот сон возвращался. Раз от разу он менялся. Но почти всегда оставалась огромная медведица, замахнувшаяся на Кьерсти… или на Туне. Он чувствовал, что во сне обе девушки сливались воедино, и медведица поднимала лапу, чтобы ударить, а он замахивался косой или ножом.

В конце концов он стал бояться этого сна и старался не спать, чтобы хоть как-то от него избавиться.

Иногда ему снился другой сон, и тоже мучительный. Он вплетался в сон о медведице, и Ховард не сразу понял почему. Но просыпался он после него всегда с тяжелым чувством.

Ховарду снился случай, что произошел с ним на войне в 1814 году. Удивительно, что это вспомнилось через столько лет. И ведь именно тогда благодаря тому случаю перед всем строем его произвели в капралы.