Валерий Губин - Вечное невозвращение Страница 49

Мать повернулась и протянула отцу бутерброд. Она смотрела прямо в мою сторону, но видеть меня не могла, потому что я стоял в тени, за густыми ветвями.

— Надеюсь, ты в воду сегодня не полезешь? — спросила она.

— Купаться — это обязательно! — заверил ее отец.

— Ну смотри! У тебя грабли — любимый инструмент. Потом я опять буду с твоим радикулитом мучаться.

Они долго незлобно и неторопливо переругивались. Я стоял не шелохнувшись — не просто смотрел и слушал, а жадно впитывал в себя их лица, их голоса. Сердце мое разрывалось от любви и жалости. Я чувствовал, что от волнения и счастья подкашиваются ноги, еще минута и я просто упаду. Вместо этого я тихонько опустился в высокую траву и закрыл глаза. Еще некоторое время я слышал их и радовался, что слышу. Слезы опять побежали по моим щекам. Голоса постепенно становились все тише. Я боялся открыть глаза и увидеть, что никого нет; я хотел крикнуть им, чтобы не исчезали, но не мог шевельнуться, словно придавленный.

Очнулся я от холодных брызг в лицо. Саша стоял надо мной и поливал из сложенных ладоней.

— Здорово любовь тебя довела! Забрался бог знает куда и спишь как убитый среди бела дня. Я минут пять тормошил, теперь вот решил водой полить.

Я увернулся от очередной порции и сел.

— Ты что так блаженно улыбаешься? Хороший сон видел?

— Да, очень хороший.

— Извини, что помешал.

— Да нет, ничего, я вроде бы его досмотрел до конца.

До обеда мы с Сашей пилили дрова, Федор Иванович громко колотил молотком в сарае, а Антонина варила уху из рыбы, которую утром принес с реки наш хозяин. Я боялся смотреть в ее сторону, хотя чувствовал, что она часто и с любопытством взглядывает на меня. Даже когда сели за стол, я не знал, как себя вести и что сказать ей. Единственно разумным, как я считал, было бы встать перед ней на колени и целовать руки.

— Вы очень похожи на мою жену, — сказал Тоне Федор Иванович. — Удивительно похожи, просто одно лицо.

Мы с Сашей переглянулись.

— Где ваша жена?

— Она умерла семь лет назад.

Издалека донесся натужный рев мотора.

— Едут!

— Тоня, быстро принеси карабин из дома — скомандовал Саша.

— Что, прямо сразу стрелять будем?

— Зачем стрелять? Мне его почистить надо.

Джип подрулил вплотную к забору. Оттуда вылез маленький мужичок, среднего возраста, очень широкий в плечах, отчего он казался квадратным, за ним два накачанных парня.

— Здорово, хозяин! — зычно гаркнул прибывший, цепкими, настороженными глазами оглядывая нас. — У тебя что, гости?

— Да, поохотиться приехали.

— На кого же здесь с боевой винтовкой охотиться?

Саша, вынув затвор, через ствол разглядывал мужичка.

— Говорят, опять волки появились. Недавно у Архангельского двух овец задрали.

— Неужели волки? Вранье это!

— Сам не видал, но многие говорят.

— Интересно! — Мужичок понял, что приехал не во время, но решил не отступать. — Может, пригласишь к столу, чайку попить?

Федор Иванович на секунду заколебался, но Саша опередил его.

— Чая нет. Вчера еще кончился.

— Мы можем что-нибудь и покрепче предложить.

— Интересное предложение. А ты кто такой?

Мужичок побагровел, но решил стерпеть.

— Козиков Сергей Иванович. А ты кто?

— Можешь называть меня просто, Козиков: ваше превосходительство.

Парень за спиной Козикова громко заржал. Тот злобно зыркнул на него, и парень сразу затих.

— Превосходительство, значит?

— Да, — вступил Федор Иванович. — Александр Васильевич — контр-адмирал.

— Надо полагать, в отставке?

— Не угадал, Козиков! Я на вечной службе. Россию охраняю.

— Как это?

— Колчак моя фамилия. Может, слышал: Александр Васильевич Колчак.

— Ты, я вижу, шутник. Ну ладно, Федор Иванович, раз мы не вовремя, приеду позже, когда твои белогвардейцы разъедутся.

Он хотел повернуться, но Саша щелкнул затвором.

— Спиной к стволу не поворачиваться! Задом идите!

— Да ты что! Мне угрожать?

— Я тебе советую, а ты сам решай.

Они попятились задом к калитке и наткнулись на Антонину.

— Мужичок! Дай ручку, всю правду о твоей судьбе расскажу.

— Да пошла ты, рвань цыганская!

— Я тебе говорю — ручку дай! — густым басом вдруг прохрипела она, и, выхватив из-под платка огромный наган, ткнула ему в грудь. Парни дернулись к ней, но Саша снова щелкнул затвором, — они попятились дальше.

Козиков в растерянности протянул ей руку.

— Ой, Козиков, — сказала она, рассматривая ладонь и не отнимая нагана от его груди. Плохо твое дело, линия жизни вот-вот пресечется.

— Да ну тебя к черту! И где ты такой бутафорский наган откопала?

— Думаешь, бутафорский? — Она отвела руку в сторону и, почти не целясь, выстрелила. Корзинка самого высокого подсолнуха за забором разлетелась на куски. Грохот был такой, будто стреляли из миномета.

Козиков вырвал руку и, вжав голову в плечи, бросился к машине.

— Что-то я не разобрала, язва у тебя или уже рак! — кричала Антонина вслед.

Джип взревел, откатываясь задом. Козиков, высунувшись, прокричал что-то угрожающее, и они умчались, оставляя за собой клубы пыли.

— Ты где, Тонька, патроны достала? — отсмеявшись, спросил Саша.

— Нашла один заржавленный на чердаке, еле очистила. Боялась, что ствол разорвет.

Мы еще долго пили чай, с хохотом вспоминали Тонино гадание по руке, постную рожу Козикова. Только Федор Иванович ни разу не улыбнулся.

— Они от меня не отстанут. Когда-нибудь обязательно снова заявятся.

— Откуда он взялся, этот Козиков?

— Раньше во Ржеве, в пединституте марксистскую философию преподавал. Потом, под конец перестройки, вдруг купил магазин, затем все ларьки у вокзала, недавно овощную базу приобрел….

— Не дрейфь, Федор Иванович, что-нибудь придумаем. Армия тебя не бросит.

— Не будете же вы вечно здесь жить… Но все равно — спасибо за помощь.

— А вы думаете, Козиков вечен? У него действительно на руке написана скорая кончина от какой-то болезни, уж я-то вижу. — Антонина поднялась и стала собирать посуду — Что-то мне подсказывает: вряд ли они еще сюда явятся.

Три дня мы прожили спокойно, и я вечером третьего дня решил, что это были самые счастливые дни жизни. Я любил, я насквозь пропитался окружающим миром: запахами трав, тихим шуршанием речки, звездным куполом над головой. В душе моей царили мир и спокойствие, никакие тревоги и заботы не омрачали ее. Видимо, мне удалось проиграть назад всю музыку моей бестолковой жизни, колдовство отступило, и теперь во мне постоянно звучала чистая, ничем не замутненная мелодия моего существования — я ее слышал каждую минуту. Просыпаясь утром и глядя на безмятежное детское выражение лица спящей Тони, я даже думал о том, что жизнь должна остановиться. Все время не может быть так хорошо. Я вспомнил древний миф о том, как мать попросила богов забрать своих сыновей, в то время когда они спали, гордые и счастливые своей победой на Олимпиаде. Они достигли высшего пика счастья и дальше продолжать жизнь уже не было смысла — дальше только унылая повседневность; и лучше умереть, находясь на этом пике торжества.

Утром мы поехали купаться на плотину. Там, как утверждал Федор Иванович, вода стоит и успевает хорошо прогреться. Тоня с Сашей сидели впереди и во все горло распевали «Марш нахимовцев», поскольку Саша умудрился вспомнить все слова.

— В мире нет другой родины такой! — орали они и давились от смеха.

Я тоже смеялся вмести с ними, и вдруг у меня заныло сердце. Возникла неизвестно откуда взявшаяся уверенность: все, что со мной случилось в жизни до сих пор, — это только предыстория того, что начнется сейчас. А сейчас произойдет такое, в сравнении с чем вся моя предыдущая жизнь окажется набором банальных случайностей, каковой она и была на самом деле. Кроме трех последних дней.

Мотор ревел, мы неслись вниз по узкой дороге с высоченными откосами справа и слева. И тут, неизвестно откуда, на дорогу выскочили две девчонки в венках из одуванчиков. Саша отчаянно сигналил, а они, вместо того чтобы отскочить в сторону, побежали вперед. Саша ударил по тормозу, но тут наша машина налетела на какой-то камень. Руль круто вывернуло влево, и мы на всей скорости помчались по откосу вниз.

— Держись! — Саша изо всей силы жал на тормоза, и пытался править.

— Дальше обрыв, мы разобьемся! Поворачивай! — закричал я.

— Не могу, руль не слушается!

Наша машина соскользнула с откоса и как будто зависла в воздухе. Обрыв был метров тридцать, не меньше. Внизу я увидел маленькую речку, извивавшуюся среди огромных валунов. И мы полетели прямо на них.

— Простите, ребята, — сказал Саша.

«Сейчас должен быть страшный удар», — мелькнуло в голове. Я весь сжался, вцепившись в переднее кресло.