Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья Страница 5

– Она появится здесь, по всей видимости, в среду, если Лора не задержит ее приезд.

– Ты ее видела? Я имею в виду, узнала ли ты, что они выедут оттуда позднее, чем планировалось?

Киона пожала плечами и тихонько рассмеялась. Для нее ничего не изменилось. Ее при малейшем поводе расспрашивали о будущем – и близком, и отдаленном, – и когда она заводила речь о каком-то самом обычном событии, которое вроде бы должно было произойти, все сразу думали, что это она сама дергает за ниточки судьбы.

– Моя дорогая Мими, я уже даже и не пытаюсь быть обыкновенным человеком, но тем не менее у меня нет никаких предчувствий и видений про длительность их поездки. Ты знаешь Лору не хуже меня! Ей ужасно хотелось съездить в Квебек, походить по магазинам, потранжирить денежки. Возможно, она заставит всех побыть в городе подольше.

Мирей покачала головой, глядя на Киону мечтательным взглядом, в котором чувствовалось восхищение.

– Моя бедная малышка. Это, должно быть, как-то странно, когда ты видишь то, чего обычные люди не видят. Лично я поначалу в это не верила. Ты была еще ростом в три яблока, а твой дух уже мог улететь далеко-далеко, чтобы встретиться с Мимин или с твоими индейскими двоюродными братьями и сестрами. Ты оставалась в том же месте, но они тебя тоже видели. Скажи, ты все еще совершаешь подобные путешествия?

– Ты сегодня вечером уж слишком любопытна! – запротестовала Киона, поднимаясь на ноги. – Мы поговорим об этом завтра утром за завтраком. Я уже привыкла ко всему этому и больше не испытываю страха. И меньше от этого страдаю. Спокойной ночи, Мими!

– Поцелуйчик в щеку, малышка!

– Как прикажете, мадам, – улыбнулась Киона. Нежно поцеловав Мирей, она добавила: – Хочу тебя предупредить, что отправляюсь на прогулку. Если понадоблюсь, тебе нужно всего лишь очень громко позвать меня в своих мыслях, и я вернусь.

– Ну что же, посмотрим! Имей в виду, что я вполне способна специально проделать это только для того, чтобы выяснить, возможно такое или нет. Впрочем, я не стану тебе докучать, и ты сможешь погулять спокойно.

Киона посмотрела на нее с заговорщической улыбкой – одной из тех прелестных улыбок, благодаря которым этой девушке удавалось очаровывать людей с первого взгляда. Она спустилась по лестнице своими легкими шагами. Ноги ее были обуты в полотняные сандалии. Джинсовые шорты открывали загорелые ноги с изящными мускулами, а облегающая хлопчатобумажная кофточка подчеркивала очертания некрупной груди. Как только Киона зашла в кухню, находившаяся там собака – фокстерьер – бросилась ей навстречу, приветливо махая обрубком хвоста, покрытым белыми космами.

«Не шали, Фокси! Ты скучаешь по своему хозяину, я знаю, но это еще не повод для того, чтобы кусать меня за лодыжки».

Киона подняла собаку и поцеловала ее в нос. Этот фокстерьер принадлежал Луи, которому подарили его на день рождения год назад. Лора тогда, повозмущавшись, уступила мольбам своего сына.

«Хотеть обзавестись собакой в пятнадцать лет! О господи, какой же ты еще ребенок! Большой прыщеватый ребенок, – сказала она, как только на повестке дня встал этот вопрос. – Ты ведь учишься в школе-интернате! Ты ее почти не будешь видеть, эту собаку! Лишь иногда по воскресеньям да на каникулах…»

Однако Луи Шарден одержал верх в споре, поскольку его поддержали Жослин, сестры-близняшки и Киона. Лора почти всегда уступала капризам своего сына. Однако ее предсказания подтвердились целиком и полностью. Луи почти не виделся с Фокси. Впрочем, это не мешало собачонке относиться к своему хозяину с безграничным обожанием.

– Твой хозяин когда-нибудь вернется, – прошептала Киона, гладя фокстерьера. – Наверное, в конце августа.

Жослин и Лора решили отправить сына в летний лагерь, расположенный на берегу озера Труа-Сомон[5] в сотне километров от Квебека. Это было скорее наказанием, чем поощрением: Луи, по словам его матери, в результате пребывания в школе-интернате набрался плохих манер. Киона прекрасно знала, о чем тут могла идти речь.

– Ну что, Фокси, пойдем прогуляемся, чтобы ты размял лапы. А затем я займусь уборкой.

Дом, который купила Лора, представлял собой небольшой особняк с пристройками, на крыше которого по всем углам главного здания высились островерхие башенки, а в многочисленных окнах, рамы которых были выкрашены в белый цвет, виднелись очаровательные кружевные занавески. Это великолепное деревянное сооружение прошлого века стояло близко к железнодорожному вокзалу Роберваля. Из его окон открывался прекрасный вид на огромное озеро Сен-Жан, до него было буквально рукой подать. Дом был окружен большим садом с идеально ухоженной лужайкой. В саду росли декоративные деревья и розовые кусты, а по периметру была установлена белая ограда. Киона скучала здесь по Валь-Жальберу – полузаброшенному поселку, весьма дорогому и сердцу Эрмин, – однако близость озера была ей по душе.

Она пошла быстрым шагом по берегу, омываемому небольшими спокойными волнами, пенистые гребни которых поблескивали при свете луны, словно серебро. Под ее ногами хрустела галька. Ветер приносил запахи лугов, скошенного сена. Вдалеке проплывало большое судно, мостик и иллюминаторы которого были освещены.

– Тихая и красивая ночь, – прошептала Киона, повернув свое лицо к небу, усеянному звездами.

Остановившись, она развела руки в стороны и немного помахала ими – так, как будто хотела взлететь. При этом она закрыла глаза, чтобы полнее насладиться свежим воздухом и звуками прибоя – то есть песней, которую пела движущаяся вода. Всей волей и всеми силами души она стала вызывать дух своей матери Талы, умершей восемь лет назад.

«Мама, помоги мне. Почему ты появляешься в моих снах так редко? Ты думаешь, что я всегда и сама знаю, по какой дороге идти и какие поступки совершать? Тала-волчица, благородная и гордая волчица, сжалься над своей дочерью. Мне так хотелось бы снова тебя увидеть, встретиться с тобой! Другие мертвые, к сожалению, приходят ко мне, а вот ты – нет».

Киона поспешно вытерла слезы, которые потекли по ее щекам. Ей хотелось быть сильной и мужественной. Тем не менее она резко опустилась на колени и затем легла на песок пляжа. Фокстерьер, обнюхав ее, стал бегать туда-сюда по берегу и что-то выискивать.

– Мне нужно идти, – сказала Киона тихим голосом. – Делсен в опасности.

Вдруг задышав прерывисто, она вспомнила то зимнее утро на берегу Перибонки, в которое Делсен появился перед ее взором на опушке леса. Это произошло на следующий день после Рождества. С неба тогда медленно падали пушистые снежинки. «Я вышла покормить собак, я надела мамин плащ с капюшоном, отороченным мехом. Я была веселой и довольной тем, что провожу каникулы там, в Большом раю», – вспоминала Киона.

Этот красивый термин – Большой рай – обозначал дом возле реки Перибонки, представлявший собой бывшее жилище Талы, которое постоянно перестраивал и расширял Тошан. Теперь к дому можно было добраться гораздо легче, потому что до самой поляны, на которой он находился, была проложена хорошая дорога. Киона когда-то вынесла свое пребывание в школе-интернате в компании Лоранс и Мари-Нутты лишь благодаря обещанию, что ей позволят пожить у Эрмин в Большом раю во время каникул.

«И Делсен подал мне знак. Я сразу же его узнала. Он был еще красивее. Я побежала к нему, и мы спрятались за кустом».

Киона резко вскочила на ноги. Она прикоснулась к своим губам – как будто поцелуи, которыми одаривал ее Делсен в тот день, все еще ощущались на ее коже. Тогда, в отличие от их предыдущих встреч, Делсен вел себя по отношению к ней весьма уважительно. Он, похоже, был очень рад ее видеть: делал ей комплименты, старался быть нежным. Она позволила ему себя целовать, и по ее юному телу пробежала несколькими волнами приятная дрожь. После этой встречи Делсен стал для Кионы каким-то наваждением. Ничего не помогало, и это было даже смешно, потому что они за свою жизнь виделись всего-то раз десять, не больше. Чтобы как-то побороть охватывающее ее волнение, девушка решила мысленно перечислить все их встречи.

«Я помогла ему удрать из этой ужасной школы-интерната для детей индейцев вскоре после смерти мамы. Я видела его во дворе. Он не боялся монахов и даже вел себя с ними вызывающе. И они мстили ему в своей гнусной манере. Эти монахи оскорбляли Господа, они оскверняли имя Иисуса и священный символ – крест».

Киона, задрожав, перекрестилась. Она искренне верила в Христа-Спасителя, ибо если во всем мире в жизнь вечную верил лишь один-единственный человек, то этим человеком была эта странная девушка с кожей цвета солнца и меда, которая разговаривала с усопшими, проходя через двери прошлого в двери будущего.

– А еще я частенько видела тот сон, – тихо сказала Киона взволнованным голосом. – Делсен и я, крепко обнимающие друг друга. Мы купались в реке – возможно, в реке Уиатшуан, – причем купались голые, радуясь свежести воды и любви, заставляющей нас дрожать. В декабре 1946 года мне было двенадцать лет. Он тогда остановился со своим дядей в верховье Перибонки. В рождественскую ночь он забрался в мою комнату. Он был грубым и жестоким, но теперь изменился. Этой зимой он был ласковым, вежливым и очень сильно влюбленным в меня – одну лишь меня! Время пришло, мы стали взрослыми, уже можем быть женихом и невестой. Мари-Нутта полагает, что он желает мне зла, но я ей не верю.