Геннадий Аксенов - Бажоный [Повесть] Страница 5

Упустить такую возможность — не раз и не два увидеть стадо оленей, возможно, лосей, волков и самого топтыгина под надежной охраной пастухов и сворой собак-волкодавов — ему не хотелось.

Василек выскочил следом за председателем на крыльцо, намереваясь посадить собаку на цепь, громко крикнул:

— Шарик! Шарик! Ко мне!

Собаки вблизи не оказалось. Прислушавшись, услыхал глухой, прерывистый лай с кладбища.

— Вот, дурень, опять могилу мамки разрывает. — Взяв лопату и закинув ее на плечо, побежал на глухой лай своей собаки. Вытащив за загривок собаку из норы на могиле матери, Василек привязал Шарика ремнем к сосенке. Быстро закидал песком нору. Подравнял песчаную могилу, прихлопывая лопатой, и повел собаку домой. «Жаль, не умеешь оленей пасти, — подумал мальчишка про Шарика. — Вдвоем в чуме было б веселей. Да ладно, не на век ухожу».

Василек заспешил со сборами, а то как бы не передумал председатель. Он представлял, как будут завидовать ему ребята, когда узнают, что он жил в чуме и пас оленей. Во время массового забоя выбракованных оленей, подростков иногда посылали в чум за мясом. Ездил туда и Василек два раза. Но что это были за поездки: только доедут, нагрузят мороженые туши в сани-розвальни, закроют их сверху шкурами, обвяжут веревками — Ив обратный путь. Совсем другое дело — жить в чуме и пасти оленей.

А пастушить Василек привычен с самого детства. Сначала он пас телят на подгорьях около деревни. С семи лет гонял в ночное лошадей. В девять лет ему доверили двухгодовалых бычков и нетелей, которых отправляли на лесные пастбища за десяток километров от деревни. А этим летом он уже ходил помощником пастуха коровьего стада.

Но пасти оленей, этих лесных красавцев, ему еще не доводилось, хотя он и мечтал об этом. Следуя вместе с Егором Ефремовичем в чум, он не мог скрыть своей радости.

В Зининой телогрейке, мохнатой собачьей шапке и больших резиновых сапогах с длинными голенищами, взятых на колхозном складе, Василек казался себе очень солидным. Уверенность придавало и висевшее за плечами ружье.

Три часа пути прошли в разговорах незаметно. Тропка подошла к ограде, сделанной из вбитых в землю почти трехметровых сосновых кольев, связанных крепкими жердями.

Войдя в открытые ворота и приблизившись к чуму, Василек и Егор Ефремович не обнаружили ни оленей, ни собак, ни самих хозяев-оленеводов.

— Не встречают нас, Ефремович, — пошутил мальчишка, опустив на землю тяжелую котомку и ружье. — И тут услышал какие-то звуки. — Так вот они где…

Он обогнул чум и почти нос к носу столкнулся с крупным бурым медведем, вывозившимся в муке, как мельник. Тот стоял на задних лапах около ларя, приколоченного к оленьим санкам, одной лапой придерживая крышку, а другой вытаскивая и засовывая муку в пасть.

Ноги у Василька враз отяжелели, и сердце учащенно забилось. Он хотел позвать на помощь и не мог: пропал голос.

Ничего не подозревавший Егор Ефремович сам отправился следом за напарником.

— Ты че, паря?! — удивленно глянул он на Василька и поперхнулся, заметив зверя.

К счастью, насытившийся топтыгин был настроен миролюбиво. Он отскочил от них в сторону и, неуклюже подбрасывая зад, кинулся к воротам.

Выйдя из оцепенения, Василек бросился за ружьем и выстрелил вдогонку медведю. Тот рявкнул и скрылся в лесу.

Стрелял парнишка дробью и не целясь, чтоб отпугнуть его подальше. Теперь, когда они отошли от испуга, Василек и Егор Ефремович со смехом обсуждали происшедшее.

Хозяева не появлялись, пришлось самим позаботиться о себе. Василек взял прокопченный чайник и пошел за водой по натоптанной дорожке, ведущей от чума к ручейку.

Оттерев песком сажу с чайника, он наполнил его водой и вернулся в чум. Там Егор Ефремович уже растопил железную печку-вагранку, и пламя, пожирая смолистые поленья, пело в трубе, уходящей под купол чума.

Поджарили на большой сковороде мясо, нарезанное кусками. Оно было удивительно сочное и нежное, и Василек с Егором Ефремовичем принялись за него с таким аппетитом, аж за ушами трещало.

После сытной еды и горячего, сладкого чая неплохо было и полежать на мягких оленьих шкурах. Но Егор Ефремович сказал, что надо дров на ночь заготовить.

— Пастухи пригонят стадо поздно, да и устанут, а в чуме тепло, пока печка топится.

Срубив в пяти метрах от чума нетолстую сухую сосну-хонгу, они напилили пилой-поперечкой коротеньких чурочек. Ефремович хоть и с одной рукой, а ловко расколол их на мелкие поленья, а Василек перетаскал в чум и сложил у печки.

— Ладно потрудился, — похвалил дед. — Теперь на ночь дров хватит! — и послал Василька еще раз за водой. — Будем снова чаевничать, иначе после жаркого ночью пить захочется.

Вагранка снова весело загудела, и скоро чайник заплевался из рожка на раскаленной печке.

Потягивая сладкий, душистый чай, парнишка разомлел. И предавшись воспоминаниям, неожиданно спросил Ефремовича:

— Дедко, а почему ты меня за нечистого принял, когда я в могилу к Филе упал?

Егор Ефремович сделал вид, что не услышал вопроса, с особым усердием зашуровав кочергой в печке.

Это случилось, когда Васильку еще не было и семи лет. С возчиком молока дядей Витей он приехал на дойку к матери, привез ей испеченные Зиной житники. А дожидаться, когда молоко повезут в деревню, не стал: телега будет загружена флягами.

Дорога ему была знакомая, да и пешком прогуляться — одно удовольствие. К тому же мальчишка приметил заросли малины по краям дороги и не прочь был полакомиться.

Особенно много малины было около старой вырубки. Ягоды здесь пошли особенно крупные и сладкие, так сами и сползают с белых стерженьков — только бери. Тряхнет Василек ветку, подставив ладошку, и она уже полная. А ягоды так и тают во рту.

Когда вволю наелся, уже темнеть начало. Только теперь Василек заметил, что далековато ушел в сторону от проселочной дороги. Но не испугался: бывал здесь с ребятами.

Он легко нашел знакомую тропку, что вела в деревню. Но проходила она через кладбище, а Василек и днем-то опасался по нему один ходить, а в темень — и совсем страшно.

Решил бежать закрыв глаза: все равно ничего не видно. И пустился, что есть сил. У последних холмиков с крестами поскользнулся и скатился в свежевыкопанную могилу.

Упал на что-то мягкое. Рукой нащупал шерсть. «Черт!» — испугался Василек и сильнее зажмурил глаза. Забившись в угол сырой песчаной ямы, он сидел, не шевелясь, и ожидал самого страшного.

Он знал, что могила выкопана для скоропостижно скончавшегося дядюшки Филиппа, которого завтра должны хоронить. Но откуда здесь взялся черт? Василек слегка приоткрыл глаза. Вон он какой безобразный: глаза горят, на голове рога, на ногах копыта и бородой трясет.

Вскочив, мальчишка стал яростно карабкаться вверх, однако песок осыпался под руками, и он снова скатывался на дно.

Выбившись из сил, Василек заплакал. Он уже потерял всякую надежду на спасение. В это время из-за темных туч выплыла луна, и при свете ее стало видно, что в другом конце ямы никакой не черт, а обыкновенный козел с ошейником на шее.

— Петя! Петя! — признал козла тетки Маланьи повеселевший Василек. — Ты-то как сюда попал?

Козел, услышав свою кличку, заблеял.

Теперь можно было попытаться выбраться из могилы с помощью животного. Но стоило только встать на спину козла, как тот падал на колени, и Василек летел вниз.

Тогда он снова попытался кричать — может, услышит кто в деревне, однако на выручку так никто и не пришел. Всем было невдомек, что Василек потерялся. Зина и Раиса спокойно спали, думая, что брат остался у матери. А мать тоже не беспокоилась, считая, что сын дома с дочерьми.

Охрипнув, мальчишка прижался к теплому боку козла и задремал. А когда заиграла заря и солнце стало золотить верхушки деревьев, он еще сквозь дрему услышал скрип телеги.

Сна сразу как не бывало. «Кто же это может ехать в такую рань? Да это же дедко Егор Ефремович. Он вечером почту в Вожгору отвозил, а сейчас обратно домой едет. Вот кто меня вытащит», — обрадовался тогда Василек. И, дождавшись, когда скрип плохо смазанных колес стал слышен более отчетливо, принялся звать:

— Дедко Ефремыч! Дедко Ефремыч! Вытащи меня! Я в могиле Фили… Вытащи меня!

Егор Ефремович отозвался не сразу. В Вожгоре он принял на дорогу стакашек и теперь спокойно похрапывал, зная, что лошадь домой и без хозяйского пригляда довезет.

Только когда Василек уже заплакал навзрыд, телега наконец остановилась.

— Ты есть кто?! — с дрожью в голосе прохрипел подвыпивший возница, приближаясь к могиле.

— Я Василек, Панкратьевны сын, — прозвучало оттуда.

— Василек? Так как же ты туды попал? — остановился Ефремыч.

— Провалился я…

— А, провалился? Сейчас я тебе вожжу брошу.