Роман Сенчин - На черной лестнице (сборник) Страница 5

– Понятно… Что ж, проходи. Только тише, ладно? Мишутка только уснул.

Направилась было в комнату, давая мне место положить сумку, разуться, но я ее остановил:

– Слушай, Люд, за вином, может, сходить? Легкого… посидим…

– У меня водки немного есть. Выпей, – не особенно гостеприимно ответила, – а я ничего не хочу. Так посижу… Ни сил, ни настроения…

Сели на кухне. Тесненькой, загроможденной тумбочками, плитой, табуретками, холодильником, нависающими со стен шкафчиками. Еле-еле вдвоем здесь уместились. Впрочем, и у меня дома кухня такая же, да и у остальных, где бывал. И когда вечером или в выходные семья собирается вместе, есть приходится (постепенно это переросло в традицию) в большой комнате. У нас в городке ее гордо именуют «зал».

Людмила молча достала из холодильника с полбутылки «Привета», порезала хлеб, сыр, выловила в трехлитровой банке несколько соленых огурцов, плюхнула на тарелку капусты. Оглядела стол, опять сунулась в холодильник, что-то там поискала и, не найдя, села напротив меня. Посмотрела опасливо-выжидающе, опустила глаза на еду, спохватилась, подала мне стопку.

– Спасибо. – Я налил в нее граммов тридцать, предложил: – Может, чуть-чуть, за компанию?

– Нет, не могу. Пей, – на ее лице появилось нечто вроде улыбки, – я в душе с тобой.

– Что ж, ладно. – Чокнулся с бутылкой и выпил.

Честно говоря, на такой прием я не рассчитывал. Ожидал вопросов, хоть каких-то эмоций, а тут хуже, чем у Сереги в подвале, – молчание, не очень-то и скрываемая враждебность… Пришлось начинать без прелюдий:

– Вот, Людмила, взял и свалил. Даже не стал пробовать. Глупо, конечно… И не то что свою слабость почувствовал, а… – я щелкнул пальцами, подбирая точное слово, – а, понимаешь, как-то противно стало. Толпа этих, которые ничего не умеют, театр издалека, может, только и видели, а думают, что перед ними все должны… Славы им надо. Поступить в престижное место, на глаза кому надо попасться и засветиться в паре реклам. А там уж покатит… Сериалы, то-се… Противно это, Людмила… В-во-от… – Меня ненадолго хватило, и после вздоха пришлось потормошить Людмилу вопросами: – А? Как думаешь? Правильно я поступил?

В ответ кислое, равнодушное:

– Да я не знаю. Не была там, не видела.

И она опять замолчала, глядя мимо меня…

– Понятненько… – Я стал терять терпение, но все-таки продолжил говорить, откровенничать, точнее, переделывать вымысел в правду, вживаться в эту новую правду: – И вот – опять здесь. И хорошо, Люд, и правильно. Пусть они там… если хотят, если нравится. Но главное, как я понимаю, от своих принципов не отступить. Так ведь, а? А там… там ими давно и не пахнет. Может, и не было… Одна проституция.

Небрежно плеснул себе в стопку. Но взять и выпить показалось почти невозможно. Я попросил:

– Хоть бы морсику навела себе. Как так, одному…

– А, да, прости! – Она, казалось, обрадовалась этой подсказке, вскочила, быстро приготовила кувшин смородиновой воды. – Извини, что я такая. Настроение что-то совсем… Ну, давай, с возвращением!

– Спасибо…

Чокнулись, выпили. Я зажевал огурцом, полез в карман за сигаретами, но оказалось, что оставил их в прихожей.

– Да и плевать! – сказал, всё больше злясь на кого-то, на что-то. – Плевать… Родителей только жалко. Так меня отправляли, деньги собирали чуть не по копейке, а я вот… Гордые были такие… Что теперь делать? Даже боюсь к ним идти. Что сказать? Что, блин, поступать передумал? Хм… смешно. А? Лю-уд?.. Ну поговори со мной маленько или тогда выгони.

– О чем? Не могу я ни о чем говорить.

– Посоветуй хоть что-нибудь.

Протяжный вздох в ответ.

Выпил еще «Привета». Хукнул, захрустел огурцом. Опьянение после этих порциек начало возвращаться. И раздражение, потребность сидеть и жаловаться уступили место желанию просто поболтать, рассказать, что я на самом деле увидел, про метро, на котором Людмила наверняка никогда не каталась… Я отвалился назад, оперся спиной о тумбочку и игриво, почти нагло спросил:

– Слушай, а почему ты не спрашиваешь ничего? Как там в Москве? Мне б лично интересно было послушать…

Кривоватая усмешка, от которой я снова протрезвел. И замогильный какой-то голос:

– Я там не была, мне неинтересно. Прости. – А после паузы, как бы вскользь, Людмила бесцветно бормотнула: – Игорь новый спектакль ставить решил. Уже репетирует.

– Да? – тут же инстинктивно заинтересовался я, на минуту забыв о своих неприятностях. – Что за пьеса?

– Не знаю… Подбирает актеров сейчас.

– М-м… – Знакомо, приятно защекотало в груди, кончики пальцев стало пощипывать. – Ясненько… – И, наверно, чтоб притушить волнение, пошутил: – Тебе-то, надеюсь, роль уже есть?

– Я бы и не согласилась. – Людмила поморщилась и по-женски, невидяще, посмотрела в окно. – Для меня это в прошлом далеком. Я уже всё, кажется… – Сказано было с болью и горечью, но и театрально так, слишком выразительно, и я вспомнил, что у нее нет таланта, и стало неловко, и готовая было прорваться жалость к ней исчезла. И на кухне сразу запахло вареным молоком, чем-то подкисшим, аптечным…

Налил половину стопки, поднес ее ко рту и, перед тем как выпить, саркастически так пожелал:

– Ну, пускай ставит. Флаг ему в руки. – И когда пил, заметил удивленные глаза Людмилы.

Закусил, повозился на табуретке. Людмила продолжала смотреть на меня… Попросил:

– Можно покурить? Курить очень хочется.

– Кури. Только дверь прикрой.

Сходил за сигаретами, плотно закрыл кухонную дверь. Людмила поставила передо мной стеклянную чистую пепельницу – видно, давным-давно в ней не лежало окурков…

– Понимаешь, Люд, – начал я, сделав несколько первых, вкусных затяжек и наблюдая, как никотин сглаживает, смягчает хмель во мне. – Понимаешь, решил я бросать это дело. Н-ну, с театром, в смысле… Всё я понял в Москве, насмотрелся… Надо браться за ум. Еще два года – и в институт поздно будет… Хочу на исторический попробовать. Когда-то историей увлекался очень, сам даже учебник собирался писать, по гражданской войне… Хм… А театр… Да нет, интересно было, нравилось, когда букеты, перевоплощение, а теперь…

– Ты что?! Перестань! – наконец перебила, чуть ли не закричала Людмила. – Ты же им только и жил! И не сможешь… Не поступил, ну и что? И забудь.

– Да не поступал я! – в свою очередь перебил я, тоже почти выкрикнул это, и отметил, что реплика получилась искренней. – Не стал поступать. Не хочу… не могу… Лицедейство всё это, фигня. – Еще раз втянул в себя дым и бросил сигарету в пепельницу. – Всю дорогу обратно думал, как дальше быть, кем стать. Ведь скоро же, сам чувствую, не изменишь уже ничего. Скоро войду в колею – и всё. А театр… Ну, сейчас роли молодых людей, потом – взрослых. Хлудова, может, сыграю… Из Треплева в Тригорина перекочую… Дядю Ваню еще… Потом старичков…

Замолчал, потыкал окурком в стеклянное дно, гася красноватые точки разбитого уголька. Ждал, надеялся, что сейчас Людмила начнет меня отговаривать, успокаивать, скажет обо мне что-нибудь хорошее, но вдруг она заговорила зло, как-то истерически:

– Слушай, хватит!.. Перестань ты меня грузить!..

Посмотрел на нее. Очень симпатичное вообще-то, правильное лицо сейчас было как страшная маска. Ненависть читалась на этой маске.

– Что, уйти? – кашлянув, я сгреб со стола сигареты и зажигалку; я обиделся, еще бы – пришел со своим несчастьем, просил добрых слов, а услышал такое вот: хватит, перестань грузить…

– Подожди. – Людмила потерла виски кончиками пальцев, как делают это актрисы, показывая смятение, глубокое переживание, приподнялась, сняла с полки рюмку. – Налей каплю… Всё! Спасибо.

– Тебе спасибо. Твоя же водка.

– Не надо… Давай выпьем.

Выпили. Людмила поперхнулась, закашлялась. Я смотрел на нее и гадал – стоит или не стоит похлопать ее по спине. Пока гадал, она отдышалась и начала говорить. И после первых же фраз я пожалел, что вообще сюда заявился. Теперь я оказывался в роли утешающего, я должен был проявлять заботу. По крайней мере – сидеть и слушать…

– Не надо, что бросишь театр – не бросишь ты ничего. Всё хорошо будет… А у меня, у меня, действительно… У меня вот жизнь кончилась. Полный тупик. В двадцать пять лет – всё!.. Торчать в этой клетке, тупеть, потому… потому что сын…

«У всех рано или поздно дети бывают», – про себя, почти автоматически усмехнулся я. И Людмила, то ли почувствовав мою усмешку, то ли поняв, что сказала не совсем то, что хотела, стала торопливо, сбивчиво уточнять:

– Нет, не в сыне… не из-за Мишутки, конечно… То есть… Понимаешь, я не хотела, чтоб так… Чтобы так получилось… Это неправильно… – Она снова потерла виски, и на этот раз как-то искренней, и выражение лица на несколько секунд стало таким, как у человека, который вдруг почувствовал, что сходит с ума, и пытается сопротивляться. – Что-то не туда я совсем… Я очень долго говорила с собой об этом, а теперь… Столько было слов, и вот – ни одного сейчас нужного…