Арман Лану - Свидание в Брюгге Страница 5

В памяти всплыли обрывки уроков немецкого языка, которому она училась на курсах. «Брейгельхоф» — наверное, «дом Брейгеля» или что-то в этом роде. По фасаду бежали лимонно-желтые и ярко-красные буквы рекламы, предлагавшей какие-то сорта сигарет и пива. За тюлевыми занавесками красовалась нарядная елка.

— Что, здесь жил Брейгель? — спросила Жюльетта.

— Не знаю. Может, кто-то родом из Брейгеля, но где это, я не знаю. Впрочем, Брейгелей не меньше дюжины! И вообще я ищу дорогу. Ты решительно ничего не видишь на карте!

— Начинается, — недовольно пробурчала Жюльетта, и в ней снова поднялась волна раздражения, опять заговорило чувство враждебности и разочарованности. — Твой Оливье мог бы потревожить себя и встретить друга!

— Он же на службе. Хорошо. Я остановлюсь на несколько минут.

Робер затормозил. Машина еще метров десять прошла юзом, что было не совсем безопасно. У Жюльетты задрожали коленки, — зачем он так делает, она ненавидит его! Он открыл дверцу. Мрак и снег — она задыхалась от них. Робер запахнул куртку.

— Ты разбудишь девочку! Закрывай же скорее, холодно!

Он хлопнул дверцей и наглухо застегнул замшевую куртку на молнии. Жюльетта почувствовала легкий укор совести: ему ведь неудобно, у него одна рука! Ну и пусть: сам затеял эту очаровательную прогулку. Она снова включила радио. Диктор сообщал: «По случаю рождественских праздников король Бодуэн посетил сегодня в полдень Брюссельскую ратушу». «Брюксель», говорил он непривычно! И потом еще король. Конечно, она не впервые услышала о нем, но все-таки странно, вот так сразу окунуться в жизнь этой страны, с ее королем и двумя тысячами зябнущих статуй на Гран-Плас, с ее бургомистрами и городскими советниками. Страна, где валлонцы соседствуют с фламандцами и в то же время видеть друг друга не могут, где есть убежденные католики и не менее убежденные антиклерикалы, не скрывающие взаимной ненависти; социалисты сорок восьмого года и буржуа американского толка, и в довершение всего — лечебница для душевнобольных; куда они и направлялись!

Жюльетта почувствовала себя совсем маленькой и всеми забытой.

Муж был рядом, но у нее было такое ощущение, что он где-то очень далеко. Между тем он вошел в Брейгельхоф. Кафе — или гостиница — сверкало стеклом. Жюльетта видела Робера со спины: он стоял у стойки и разговаривал с барменом. Какая бессмысленная авантюристическая затея — их поездка. Жюльетту всю передернуло — подумать только! У них чудная вилла на берегу Марны, в том краю нет ни королей, ни городских советников, и хотя там не жил Брейгель, но зато жил Коро!

Робер уже стоял в дверях гостиницы. На фоне ярких, праздничных огней он показался ей более крупным, более смуглым и очень уверенным в себе, от всего его облика веяло силой. Робер открыл дверцу машины, уселся на свое место, включил зажигание и тихонько тронул. Во всем раздражающая ловкость, несмотря на руку в черной перчатке.

— Больница в четырех километрах отсюда, Брюгге остается справа.

— Да, выбрал дыру, ничего не скажешь!

Машина снова катила в виду города, время от времени из тьмы вдруг выныривала какая-нибудь скульптура. Один раз золотистый свет фар выхватил из темноты мостик со шлюзом. Вода в каналах пузырилась и отбрасывала на берег нефритовые отсветы.

— Они отвечали тебе по-французски? — как ни в чем не бывало спросила она.

— Да, но они и по-английски говорят!

Робер засмеялся. Вот сейчас в улыбке открылись его очень белые зубы. Ах, это прекрасное здоровье! Ни черта ему не делается, этому Роберу Друэну!

И по мере того, как они удалялись от Брюгге, в ней крепло чувство, что у нее что-то отняли. Снова время словно остановилось. Да кончится ли когда-нибудь их путешествие! До чего оно нелепо. Так сложно с бензином во Франции, так трудно выехать куда-нибудь за пределы своего департамента без специального разрешения, — пришлось добиваться его через дирекцию телевидения, сама секретарша директора этим занималась, — куда проще было бы поехать поездом! Как бы не так! Робер — и без машины!

Робер искал больницу. В последнем письме его друг Оливье Дю Руа подробно объяснил, как ее найти: обнесенное каменным забором здание, перед ним стена вековых деревьев. Он не учел одного обстоятельства, что пойдет снег, в тридцати шагах ничего не было видно.

Они ползли вдоль какой-то бесконечно длинной стены, увенчанной елями. Никаких вывесок, никаких указателей, ничего, кроме снега и мрака. Внезапно дорога круто повернула, и они чуть не уткнулись в стоявшие на обочине три громадины — то были грузовики для международных перевозок. Робер проскользнул мимо одного из «берлье» с регистрационным знаком «F». Пыхтели моторы. Под колесами в рост человека блестели масляные пятна. И тут путешественники увидели приземистый кирпичный дом, — по-видимому, бывшая ферма, — выкрашенный белой краской. Цоколь черный, ставни зеленого цвета. Дом светился яркими огнями, как и Брейгельхоф. В окно были видны танцующие пары, скользившие, как китайские тени. Кафе украшали две вывески: одна на французском, другая на фламандском языке. Названия были разные. Одно — Под счастливой звездой, а другое — De drie Zwanen. Робер хорошо знал английский и немного немецкий — наверное, это означало «Три лебедя». Жюльетта сухо рассмеялась. Ну, что ж, пусть будет Под счастливой звездой. Рядом с входом в кафе внимание французских путешественников привлекала красно-голубая эмблема водителей грузовых автомашин.

— Девочка спит, — сказала Жюльетта. — Пить хочется, давай зайдем.

Едва она вышла из машины, как холодный ветер подхватил ее, хлестнул снегом по лицу, по ногам. Она ненавидела снег. Жюльетта толкнула входную дверь. У высокой стойки толпилось человек двадцать мужчин. Все разом обернулись: на пороге стояла молодая женщина, закутанная в меховое пальто, и стряхивала с ног снег. В комнате было накурено, сильно пахло пивом. Суетилась пухленькая, словно сошедшая с картины Иорданса, служанка, очень неумело накрашенная, с голыми и розовыми, как окорока, руками. Танцевали под аккордеон. Робер тотчас же узнал мелодию и почувствовал легкий укол в сердце. Если бы даже случай и не напомнил о ней, он все равно никогда с ней не расставался. Этот аккордеон с Севера, грустящий и надрывающий душу, медлительный, не похожий на своих утонченных собратьев из кабачков на Марне или Конвера-а-Жежен, аккордеон этот исполнял Розы Пикардии.

И тогда Робер Друэн понял: пусть дорога, которой он идет, трудна, он на верном пути.

Глава II

После долгого путешествия, бесконечно долгого из-за плохой погоды, после отчужденности и молчания, которое нарушал лишь рокот мотора да невзначай оброненная фраза, Робер и Жюльетта неожиданно для себя попали в самую гущу жизни; на них пахнуло запахом жареного, запахом лука, картошки и красной капусты, таким же стойким на севере, как запах чеснока на юге. Робер сделал это открытие в военном тридцать девятом году. Розы Пикардии вновь вернули его к тем временам.

У него вдруг заболела правая рука, его неживая рука. Перед мысленным взором проплыли картины прошлого: маленькие кабачки на севере Франции, фермы, низкие кирпичные риги, разбросанные по берегам Шельды, солдатские квартиры и лица местных парней, — многие служили у них; они говорили на том малопонятном наречии, что он слышал сейчас: те же полнозвучные гласные и рокочущие согласные, англо-германские интонации с характерным «йа», та же щедрость на местоименные прилагательные. Робер распрямился, подвигал затекшими от неподвижного сидения плечами. Скованность быстро прошла.

Да, как похожи парни, расположившиеся с кружками у стойки, на солдат в хаки, что стояли в тридцать девятом на Шельде. Правда, эти в гражданском. А в гражданском ли? Темные, грубошерстные, очень толстые свитеры, оставляющие беззащитными открытые шеи. Лоснящиеся лица, иногда багрово-красные, испещренные сетью морщин. Одежда на всех теплая, но не стесняющая движений: куртки из кожи или замши, комбинезоны желто-коричневого, табачного и голубовато-коричневатого цвета; фуражки не совсем обычной формы у кого надвинуты на лоб, у кого лихо заломлены назад, — поглядишь на иных и вспомнишь полотна Пермеке, его рыбаков с Северного моря. Над стойкой горделиво красовалась большая оленья голова. На полках — пиво всех сортов: черное, шотландское, эль, итальянские аперитивы, «бирра». Ничего слишком крепкого. Робер потянул носом. Вряд ли он ошибался. Сквозь густой запах жареной картошки пробивался устоявшийся дух от можжевеловой водки, английского джина, фламандской настойки, самогона и весьма коварного напитка из кофе с цикорием и водки, любимого северянами — теми, что на зорьке забегают в кабачок, — крепкое черное зелье только что с огня, хлебнешь глоток — и дух захватывает, а по телу разливается приятное тепло. И ко всему примешивался едва уловимый деревенский запах псины, ничуть не неприятный, скорее наоборот.