Елена Катасонова - Пересечение Страница 5

Грохот отодвигаемого стула ворвался в звонкую речь, полыхающий праведным гневом оратор споткнулся. Павел вздрогнул и поднял низко опущенную голову. Красный, с непролившимися злыми слезами, не похожий на себя, Славка покидал ученый совет. Веселый Славка, легкомысленный любимец курса, он знал Дьякова только со слов Павла, он вообще не смел судить об индийских проблемах, китаист Славка. Но он вышел, не взглянув на Павла, и хлопнул дверью, безумец.

— Идиот! — выдохнула Лида. — Нам оказали такую честь, а он… Идиот, а? — Она толкнула Павла в плечо, и неожиданно для самого себя Павел так же, как Лида, укоризненно покачал головой.

А Дьяков остался верен себе. Чуть приподняв брови, задумчиво смотрел он на громкого своего противника, не шелохнувшись, дождался конца речи.

— У вас все? — спросил он. — Переходим к следующему вопросу…

И только уши у него были багровыми. И шея — тоже.

Из института Дьякову пришлось уйти. Дикая эта весть ураганом пронеслась по аудиториям. Павел дождался профессора у дверей кафедры, отдал книгу, заставляя себя не спешить. Пусть все видят: он не боится, а Лидка — известная на курсе дура…

— Ничего особенного, Паша, не случилось, — спокойно сказал профессор, со странным сочувствием глядя Павлу в глаза. — Будет у вас другой руководитель. А тему вы не меняйте: удивительно интересная штука — национальный вопрос…

Так сказал Дьяков, пожал Павлу руку и пошел на бывшую свою кафедру. Тут же возникла Лидка, глаза — как у кошки от нестерпимого любопытства. Но Павел ожег ее таким ненавидящим взглядом, что она поперхнулась прущими из нее вопросами. А потом налетел Славка: успел сбегать в МГУ, к ребятам.

— Представляешь?! — вопил он. — Они там совсем рехнулись. Раздраконили своего корифея!

— Да тихо ты, тихо, — безнадежно просил Павел.

— Чего там тихо! Раздраконили — знаешь за что? Почему, говорят, в историографическом труде по какому-то там веку он описал эти источники, а не те, в то время как передовые идеи той эпохи несли те труды, а не эти!..

Хорошо было орать Славке: он ни в чем не замешан. А Павел писал у Дьякова по этому чертовому вопросу, был у него даже дома… Ну уж нет, тему он поменяет: национальный вопрос — это очень скользко, это опасно. Сипайское восстание — вот тема: ход восстания, ошибки, причины и уроки поражения. Литературы полно (и, между прочим, на русском), точки над «и» давно расставлены. Два-три источника на хинди, одна-две статьи на английском — для веса. Вот она — готовая курсовая…

Павел не посмел сказать Славке, что ему велели написать статью в многотиражку МГУ — поддержать университетских востоковедов в их священной войне против «космополитов», — тот бы его сожрал, но про себя решил, что напишет помягче и ни за что не назовет Дьякова. Наверное, критики правы в главном, остальное — обычные перегибы. В самом деле, не мог же он отказаться. Вон каких людей били — профессоров, академиков, а уж его-то… Или мог?.. Во всяком случае, судьба вознаградила его с лихвой — в редакции он встретился с Таней.

5

За большим, заваленным бумагами столом сидела девушка и с веселым ожесточением что-то вычеркивала из лежащей перед ней статьи.

— Принес? — спросила она и, не дожидаясь ответа, протянула руку: — Давай, давай, быстренько.

Павел молча протянул свои шесть листков: он не очень-то умел обращаться с девушками. На курсе их было немного, их быстро расхватали сокурсники, да они ему и не нравились. А Юля, которая нравилась, была на другом, совсем уж мужском курсе, ребята ее явно любили, ревновали, оберегали от всех «чужих», и Павел не знал, как к ней приблизиться. Да что говорить, не умел он знакомиться, не то что Славка. Тот передружил и перецеловался почти со всеми девчонками в институте, и никто никогда не был на него в обиде.

Что такое было в этом ялтинском парне, чего не было в Павле? Вот так — встать и уйти с совета, да у Павла просто ноги бы не пошли… Таскать в общежитие весь курс, раз и навсегда получив почему-то разрешение свирепой вахтерши… Совать институтский пропуск кому попало — какой-то малый, видишь ли, пожелал пройти на танцы… Славку любили все, Славка ни в ком не нуждался, но раз Павлу понадобилась его дружба, Павел ее получил. Он даже ночевал несколько раз в Славкиной комнате, когда большинство общежительских разъезжались на зимние каникулы. Мачеха была не очень довольна, но не протестовала: она, как и все, поддалась обаянию бесшабашных Славкиных глаз, всячески его привечала и полушутя-полусерьезно просила:

— Смотрите же, Слава, если мой влюбится, тут же скажите. А то его любая окрутит!

Павел хмурился: когда она наконец поймет, что он уже не мальчик. «Окрутит»… Слово-то какое гадкое… Может, из-за этого скользкого слова он и не сказал Славке о Юле. А ведь Славка мог бы помочь, познакомить: Павел видел, как он смешил ее в коридоре…

А сейчас перед ним сидела совсем другая, не очень красивая, строгая девушка, с короткой стрижкой и упрямым ртом. И было в ней что-то такое, чего не было в их институтских девчонках, — какая-то жесткая сила.

— Садись, — бросила она. — Посмотрим твой опус.

Он сел, а она принялась читать, и подчеркивать, и ставить на полях жирные вопросительные знаки. Потом откинулась на стуле, задумчиво посмотрела на Павла, постучала о стол красным карандашом и сказала:

— То, что ты притащил, еще не статья.

— А что же? — уязвлено спросил Павел, заливаясь краской.

— А ничего… — Она разглядывала Павла черными насмешливыми глазами. — Мямлишь что-то, не договариваешь… Все, знаешь, расплывчато, неконкретно. Ты вообще-то понимаешь, в чем тут опасность? Вот и дай бой всем этим слюнтяям! Белое — это белое, а черное — черное. Так и скажи. Есть они, и есть мы, а серединки тут нет, товарищ… Так что переделай — и чтоб пожестче…

Девушка встала, протянула Павлу его исчерканную статью и сказала, почти потребовала:

— Пошли, уже поздно. По дороге поговорим.

Они шли по вечерней весенней Москве, и девушка перечисляла все, что хотел бы видеть в его статье редактор. Потом она сказала, что ее зовут Таней, и стала задавать вопрос за вопросом: на каком отделении Павел учится, где живет, что читает. Он отвечал, почему-то все больше робея, через два квартала неуверенно взял Таню под руку.

Он, пожалуй, не удивился бы, если бы его оттолкнули, но Таня вроде ничего не заметила, продолжая говорить быстро и громко, не обращая внимания на спешивших мимо прохожих. О себе она вскользь сказала, что учится в МГУ, на истфаке, увлекается археологией, подрабатывает в многотиражке и недавно развелась с мужем. Павел взглянул на нее с испугом: у них на курсе женатых не было, а уж разведенных — тем более. Таня коротко засмеялась:

— Что, напугала? Не бойся! А вот и мой дом. Пока! Значит, до завтра. Тащи статью. Настоящую, а не эту, с сиропчиком.

Она протянула ему руку, и Павел, задетый ее словами и тем, что она заметила его испуг и, кажется, поняла причину, взял эту по-мужски большую и сильную руку и вдруг поднес к губам.

— Ого! — насмешливо удивилась Таня. Ее черные глаза весело оглядели Павла. Больше она ничего не сказала и исчезла в подъезде.

…Павел ехал в пустой электричке, и впервые его карманный словарик лежат там, где положено, — в кармане. Громыхал на стыках состав, в редком свете фонарей летели назад влажные, заждавшиеся весны деревья; мокрый, отступивший от Москвы снег еще держался в придорожных лесах. Все дышало ожиданием, затаившимся до поры током жизни, готовым вот-вот вырваться из этих тяжелых набухших ветвей.

Прижавшись лбом к холодному стеклу, Павел всматривался в ночь, потом вышел в тамбур и стоял там, вдыхая ее смутные, тревожные запахи, перебирая в памяти разговор с Таней, их короткое прощание у подъезда. Юля с ее каштановыми легкими волосами качнулась перед ним и ушла куда-то в туман. Осталась Таня — черные горячие глаза, сильная рука, к которой он прижался губами. Эх, Славка, Славка, куда тебе с твоими романчиками! Посмотрим, что ты теперь скажешь…

Веселая физиономия Славки выплыла из ночи, певучий украинский говорок зазвучал в перестуке колес:

— Ты, Паш, пуританин. Или индус, с их тремя степенями посвящения: сначала знания, потом любовь, потом мудрость — все по порядку и ни боже мой что смешать…

— И совсем не так у индусов! — сердился Павел. — Что бы ты понимал в индуизме, конфуцианец несчастный!.. И вовсе я не пуританин. Просто у меня будет любовь, понял? Не как у тебя, а любовь!

Он кричал так, он так защищался, он переходил в наступление и высмеивал Славкины похождения, но ведь Славка в чем-то был прав. Третий курс, ему скоро двадцать, а он еще ни разу не целовался, не сумел даже познакомиться с Юлей. Павел усмехнулся: уж этот поход в кино с Наташей Ветровой!.. Она сама его пригласила, сама купила билеты, и он пошел. В фойе пили кислый противный сок, в темном зале сидели, тесно прижавшись друг к другу, и Павел страдал от тягостного чувства неловкости и не понимал, что там показывают ему на экране. Потом он пошел ее провожать, но у подъезда, где по неписаным студенческим законам полагалось стынуть на ветру и целоваться, вдруг струсил и позорно сбежал.