Елена Катасонова - Пересечение Страница 6

Веселая физиономия Славки выплыла из ночи, певучий украинский говорок зазвучал в перестуке колес:

— Ты, Паш, пуританин. Или индус, с их тремя степенями посвящения: сначала знания, потом любовь, потом мудрость — все по порядку и ни боже мой что смешать…

— И совсем не так у индусов! — сердился Павел. — Что бы ты понимал в индуизме, конфуцианец несчастный!.. И вовсе я не пуританин. Просто у меня будет любовь, понял? Не как у тебя, а любовь!

Он кричал так, он так защищался, он переходил в наступление и высмеивал Славкины похождения, но ведь Славка в чем-то был прав. Третий курс, ему скоро двадцать, а он еще ни разу не целовался, не сумел даже познакомиться с Юлей. Павел усмехнулся: уж этот поход в кино с Наташей Ветровой!.. Она сама его пригласила, сама купила билеты, и он пошел. В фойе пили кислый противный сок, в темном зале сидели, тесно прижавшись друг к другу, и Павел страдал от тягостного чувства неловкости и не понимал, что там показывают ему на экране. Потом он пошел ее провожать, но у подъезда, где по неписаным студенческим законам полагалось стынуть на ветру и целоваться, вдруг струсил и позорно сбежал.

Может быть, он ненормальный, не такой, как другие? Филька говорил, есть такие бедняги, рассказывал страшные вещи… Нет-нет, только не это… Нет, этого быть не может…

Тетя Лиза встретила Павла тревожным взглядом: она все знала и про статью, и про ученый совет. Но Павел не стал ей ничего говорить. Он молча ушел к себе и до поздней ночи переделывал материал, стараясь побольнее ударить «слюнтяев», как велела Таня, и вместе с тем никого не назвать конкретно. Наутро он поймал в коридоре Славку, наплел что-то про «обмен опытом с МГУ» и рассказал о Тане. Славка выслушал его рассеянно: он все маялся тем советом — больше всех ему, как всегда, было надо.

— Эка невидаль: к руке приложился… — проворчал он хмуро и отошел.

Павел вспыхнул — сколько можно все это переваривать? В конце концов его самого вон как ударило: тему пришлось менять. А Славке-то что? Друг, называется! Это же не просто девчонка с их курса, это даже не Юля — от одной летящей ее походки кругом идет голова, — это женщина! Умная, уверенная в себе, а главное — женщина. Она знает то, о чем все они втайне мечтают как о чуде, на которое невозможно надеяться. Сегодня вечером он пригласит ее в кино — неужели она откажется?

Павел пришел в редакцию сразу после лекций. Таня попросила подождать — она что-то печатала на большой, дребезжащей машинке, — и он сел на стоящий у стены стул. Теперь он мог получше ее рассмотреть: черные волосы, высокая грудь под тонким красным свитером, четкий, плотно сжатый рот, помада под цвет свитера — вчера ее не было вовсе… Неужели из-за него?

Он смотрел на эти сжатые губы, на нахмуренный лоб, на длинные пальцы, легко бегающие по клавишам старой машинки, и радостно, покорно знал, что Таня имеет над ним какую-то странную власть. Все будет так, как она захочет, только бы она захотела пойти с ним в кино!

Таня в кино пошла. Она приняла приглашение спокойно и просто, спросила, какой фильм, сказала, что «Каменный цветок» как раз пропустила, и вышла вместе с Павлом в синий сумрак университетского дворика.

До «Ударника» шли пешком, через мост, и Павел снова держал Таню под руку. В кино Таня сняла коричневую шапку-ушанку, положила ее на колени, расстегнула пальто, устроилась поудобнее и молча просидела весь фильм, изредка иронически хмыкая. Павел терялся: он же пригласил ее на такой красивый, на цветной фильм! Менялись, переливались один в другой сверкающие наряды на красавице Макаровой, плескался золотым огнем гигантский волшебный цветок. Павел вопросительно поглядывал на Таню, стараясь рассмотреть ее лицо в темноте зала: разве она не видит, как это прекрасно? Когда зажгли свет, он спросил, почему-то чувствуя себя виноватым:

— Не понравилось?

— Да нет, ничего, смотрится, — пожала плечами Таня и быстро взглянула на Павла. — Пошли ко мне, попьем чаю — холодно. Ты не против?

Как будто он мог быть против!

Таня жила в большом пятиэтажном доме с лифтом. Они поднялись на четвертый этаж, Таня вынула из сумочки ключ, открыла высокую дверь с множеством звонков и фамилий, и Павел шагнул в душный коридор коммуналки. Ее комната была в самом конце. При свете маленькой лампочки они прошли коридор, заставленный пыльными ларями и ящиками, и Таня другим ключом, поменьше, отперла дверь своей комнаты.

— Заходи, — небрежно бросила она и зажгла свет.

Павел нерешительно остановился на пороге. В комнате было тепло и чисто. Очень чисто и очень тепло. А на улице грязно и сыро и дул мокрый ветер.

— Раздевайся, садись. Я поставлю чай.

Таня вышла, а Павел повесил пальто на вешалку, тщательно вытер ноги и прошел в комнату. Диван, стол с зеленой настольной лампой, еще один стол — круглый, старинный резной буфет, высокий, под потолок, книжный шкаф. Павел подошел к шкафу, уставился на скучные корешки подписных изданий. Сейчас она напоит его чаем и выставит за дверь, на темную улицу. А ему так не хочется уходить!

— Можешь взять что-нибудь, если хочешь…

В дверях стояла Таня с чайником в руке. Что взять? Откуда?.. Ах, это она о книгах!.. Ну конечно, он хочет, он возьмет что-нибудь: ведь это значит, что они встретятся снова. Таня принялась доставать из буфета большие пузатые чашки, Павел, волнуясь и радуясь, ставил их на покрытый белой скатертью стол. Потом они долго пили чай, и Таня рассказывала про недавнюю археологическую экспедицию в Крым, говорила про какие-то захоронения и древние поселения. Он слушал и думал о том, что скоро ему придется уйти, что уже совсем поздно и тетя Лиза волнуется. И вот Таня встала, и он встал тоже, но она спокойно сказала:

— Ну что, будем стелиться?

Он не понял ее, и только когда Таня стала аккуратно снимать с дивана кружевные белые подлокотники, вдруг испугался. Но почему? Почему ему стало стыдно и страшно? Он же этого хотел! Он об этом мечтал! Но все получалось как-то не так, как должно быть. А как должно быть? Этого он не знал. Знал только, что не так: «Будем стелиться…»

Срывающимся, сразу севшим голосом он пробормотал что-то о мачехе, но Таня взглянула на него, и он умолк. «Тетя Лиза будет волноваться», — думал он, глядя, как Таня стелет простыни и сооружает из маленьких диванных подушек вторую подушку — ему, Павлу. «Она будет волноваться», — тупо твердил он про себя и не двигался с места. Потом щелкнул выключатель, но на улице еще горели фонари, и в их неясном свете было невозможно раздеться и подойти к Тане, уже лежавшей под одеялом. А она откинула одеяло и, неслышно ступая босыми ногами по крашеному дощатому полу, подошла к Павлу. Закрыв глаза, он обнял ее горячее тело, почувствовал прикосновение ее груди и, задохнувшись, стал целовать эту нежную грудь. Она расстегивала ему рубашку и повторяла: «Скорей, ну скорей же!» Но он опять испугался и ничего не смог там, на диване, на чистых прохладных простынях. Он старательно обнимал и целовал Таню, но теперь это была чужая, холодная, даже враждебная женщина. Она не отвечала на его виноватые поцелуи — о господи, ну что же он мог поделать? — а потом вдруг отодвинулась, протянула руку куда-то за изголовье, вытащила ночную рубаху, надела ее одним резким движением и, усмехнувшись в темноте, сказала спокойно:

— Не люблю я эти об-сю-сю, дорогой мой. Давай-ка спать. — И затихла.

Павел лежал, глядя в потолок, стараясь не шевелиться, не дышать даже (сбылись, сбылись страшные Филькины пророчества!), лежал и с ужасом думал о завтрашнем дне. Потом понемногу забылся, но сон был зыбким, тревожным — то ли сон, то ли так, дремота. А утром, розовая ото сна, странно похорошевшая Таня откинула одеяло и стала весело подшучивать над его волосатой грудью, над родинкой на мочке левого уха, над отросшей за сутки щетиной. Она смеялась, целовала его в губы, он снова ощутил тяжесть ее упругой груди, и желание, жаркое как пламень, охватило его всего, все исчезло, кроме желания, ничего уже не было, кроме него. Он — и его желание, Таня и ее тяга к нему, чудесным образом слившиеся воедино…

Таня потянулась за сумочкой, достала пачку «Казбека» — он и не знал, что она курит, — закурила и протянула папиросу Павлу. Он принялся неумело попыхивать, не зная, что теперь надо делать. Она докурила и встала.

— А ты ничего, — сказала она чуть иронически. — Ну, вставай, на лекции опоздаем.

Какие лекции? Да он про них и забыл! Павел прислушался. В коридоре хлопали двери, женский голос сварливо бранил какого-то Витьку: «Уж больно хитер ты, Витек! Больно хитер…» Как же он теперь выйдет? Все сразу поймут. И вообще — как встать с постели? Белье далеко, на стуле. А Таня не спеша встала, и так же не спеша оделась, и все рассказывала о том, как их экспедиция раскопала курган и нашла удивительно интересное захоронение. Павел изо всех сил смотрел мимо, кивал и ждал, когда она выйдет. И Таня поняла. Она подошла к стулу, сгребла его одежду, бросила на диван.