Эдуард Лимонов - Апология чукчей Страница 51

— Поехали отсюда, — сказал я журналистке. — Хватит. Тяжело.

ТЮРЬМЫ

Цена победы

Без тюрьмы я бы был другим человеком, я это твердо знаю. Это испытание мне необходимо было пройти для того, чтобы завершить курс обучения жизни. Ну, ясно, что обучение никогда не кончается для тех, кто страстно хочет учиться, но, выйдя из лагеря в заволжской степи близ города Энгельс, я был вчерне закончен.

Тюрьма настигла меня поздно в жизни, однако ровно тогда, когда я мог уже ее по достоинству оценить, ее сатанинский, но роскошный опыт. Раньше было бы рано.

Это я к тому, что за всё нужно платить. За подъем на каждую духовную ступень, за возвышение, за озарения нужно платить обыкновенно физическими страданиями.

В тюрьме живешь как в мрачном, холодном монастыре, куда тебя заточили. Твои товарищи по несчастью, как правило, сильные, корявые, страстные люди, совершенно чуждые тебе. Ты вынужден мириться с существованием на одних квадратных метрах с ними, с близостью их тел и мятущихся горячих душ. Ты живешь, овеваемый ветрами их остервенения. (Посмотри только, как носатый уродливый зэк яростно стирает свои ни в чем не виновные носки, как печально стоит у двери из камеры уже третий час только что брошенный к нам мошенник, как долго спит молодой бандит, не желая просыпаться опять в камере.) Ты живешь еще и под грубым и мощным ежеминутным скотским давлением конвоиров, тех, кто тебя охраняет, расхристанных башибузуков.

Тюрьма вытеснила меня в метафизические миры. Спасибо ей, теперь я знаю, как открыть туда двери. Те, кто не попробовал тюрьмы, — неполные люди. Мне их жаль.

На самом деле всё непросто. Так, я взял с собой в горы на границе с Казахстаном, где меня и арестовали, наброски книги «Другая Россия». В тех десяти или пятнадцати страницах уже тезисно была вся книга. Естественно, после обысков у меня не осталось ничего личного, перстень и кольцо, и те с рук сняли. В тюрьме «Лефортово» я немедленно стал писать сразу несколько книг, но очень горевал о набросках «Другой России». Погоревав, попытался вспомнить как-то однажды ночью заполненные страницы, но не смог. Получилось бледно и неубедительно. Ведь той ночью у меня случилось озарение.

Где-то через полгода у меня скопилось так много судебных документов, рукописей, выписок и заметок, что мне понадобилась сумка. В камере особенно хранить такое добро негде. Я написал на имя начальника тюрьмы заявление, что, мол, прошу выдать мне сумку, хранящуюся, насколько я знаю, на складе. Сумку мне принесли. Я положил туда бумаги и уже закрывал сумку, довольный собой, как вдруг почувствовал, что в боковом кармане сумки что-то есть. Раскрыв молнию на кармане, я обнаружил там с десяток листов с адресами и телефонами и мои наброски к книге «Другая Россия»! Обыскавшие, якобы профессионально, меня чекисты недообыскали сумку. Они забрали вещи из основного отсека сумки, а на боковой — внимания не обратили либо что-то их отвлекло. Я радостно написал по моим наброскам книгу, сумел передать ее на волю, и она была издана. Это я к тому, что вдобавок к доступу в метафизические миры тюрьма мне подбросила и бонус: на тебе, Эдуард, твои вдохновенные наброски за то, что ты такой редкий парень. Получай!

Потом я сидел в лагере, немного, и вышел на свободу, не отсидев полные четыре года. Дальше я стал терпеть поражения на личном фронте. Я не мог ужиться со своей дотюремной подружкой Настенькой, перебрал какое-то количество женщин, но совместной жизни с ними не получилось. Мне бы, дураку, понять, что за тюремные годы я обвенчался с тюрьмой и ушел в духовное одиночество, и смириться бы мне. Но я не прекратил идти по прежней, дотюремной дороге. Я познакомился с модной актрисой, женился на ней, в возрасте шестидесяти трех лет родил сына, а в возрасте шестидесяти пяти лет — дочь. Но все же семья вскоре сломалась, и я не очень препятствовал, чтобы она сломалась. Теперь я понимаю, что мне больше всего на свете хотелось одиночества. Одиночество обыкновенно представляют как несчастье. Когда я был молодым человеком, у меня была дурная привычка вечно жить вместе с женщинами. Так от женщине к женщине я и дожил до моих пятидесяти восьми лет, когда меня арестовали. Внутри этих пятидесяти восьми лет я не раз испытывал роскошное удовольствие от случавшихся вдруг пауз, в которых на меня спускалось блаженное одиночество, но я обыкновенно считал это удовольствие естественным желанием отдыха после сложных женщин.

Я давно заметил, что путешествовать лучше одному. Когда ты путешествуешь и сразу же обсуждаешь со своим спутником пейзажи и приключения, то часть впечатлений ты делишь надвое и тебе достается половина, а части впечатлений ты вообще лишаешься из-за глупого бормотания подруги или друга у плеча. А куда-то ты не свернешь, потому что он или она не хотят… Так же и в жизни.

Нужно иметь дистанцию с человечеством. Семья начинает говорить на рассвете и безостановочно болтает глупости от раннего утра до поздней ночи. Дети несут трогательный вздор, жена красиво или некрасиво сидит, лежит, стоит, идет вся в движении в туалет или в ванную. Метафизические миры боязливы, они не любят детей и жен. А ты, конечно, нуждаешься и в детях на твоих коленях, и в жене, плачущей или улыбающейся. Что выбираешь ты, о Эдуард Лимонов?

Я выбираю одиночество, поскольку мне нужен выход в метафизические миры, куда ни вдвоем, ни втроем, ни вчетвером входа нет. Только одному. Даже и вопрос «как быть?», «как поступить?» не появляется перед тобой. Ты поступаешь ровно так, как поступали до тебя очень немногие.

Зато, когда ночами приходят чудовища (а они обязательно приходят к таким, как я), то не оказывается рядом теплых детей, чтобы их отогнать. Это плата за роскошное одиночество — рык чудовищ над подушкой наглеца, отважившегося нарушить мировой порядок. Страшно. Но ты же этого хотел.

За решеткой

Была морозная железная ночь. Третий час. Я сидел в обезьяннике ОВД «Тверской». На семь сидений нас было двое. Армянский подросток, густо волосатый везде, где только можно, время от времени хватался за голову и издавал звуки отчаяния. Его обвиняли в краже кроссовок из магазина. Он надел кроссовки и направился к выходу. В этих кроссовках он и сидел сейчас. Паспорта у него не было. Если верить подростку, паспорт его находился в автомобиле «хаммер», якобы стоящем у здания ОВД, за рулем якобы сидел некто, кого подросток называл «мой брат». Еще в автомобиле находилась «девушка» подростка, а также его мать. В другой версии армянина мать не упоминалась. Зато брат в другой версии был свежеоперированный и потому не мог выйти из «хаммера», чтобы принести милиционерам паспорт молодого похитителя кроссовок. Галдеж стоял великий. Милиционеры не хотели идти к брату в «хаммере». Им нужен был паспорт. К «хаммеру» отправилась юная следователь-дознаватель. Там она обнаружила двух невменяемых от действия наркотиков молодых людей.

Из хитросплетений родственных связей армянина меня вывел усталый сержант, привезший наконец мой паспорт. Мой паспорт, оказалось, остался у судьи, на что судья не имела права, но судья не знала своих прав.

Милиционеры как муравьи исполняли свои ночные обязанности. Помимо меня и армянина они занимались одновременно массовой дракой на Долгоруковской и угнанным автомобилем. Дежурный быстро сформировал для меня бригаду сопровождения: усатый сержант, плюс тихий парень с автоматом, плюс водитель, плюс я — мы составили экипаж милицейского авто. Однако для охраны такого человека, как Савенко, недостаточно одного милицейского подразделения, решил, видимо, дежурный и прикомандировал к нам еще автомобиль с тремя автоматчиками. Ночные менты тепло проводили меня, как добрые родственники, напутствиями: «Всего вам доброго! Успехов!» На что я ответил с улыбкой: «Надеюсь, что больше вас не увижу!» Они тоже с улыбками согласились, что хорошо бы, да, больше не видеться.

Мы вышли в ночь. Разместились в теплом уютном авто и пошли отмахивать километры по пустому городу. Довезя нас до Кремля, второй экипаж пожелал нам удачи и вернулся. А мы через Большой Каменный мост ввинтились в железный мороз Москвы, всё глубже и глубже, туда, где мне предстояло отбыть наказание. Учреждение называлось «Спецприемник № 1 ГУВД Москвы».

Поблуждав совсем немного, мы оказались у приземистого барака о двух этажах, огороженного стеной с кишкой колючей проволоки поверх стены. Луны не было, однако окружающие освещенные строения позволяли отличное видение пейзажа. Усатый вышел у КПП и позвонил. Довольно быстро появился милиционер и отпер калитку. Сержант открыл мне дверь машины: «Эдуард Вениаминович, мы на месте. Прибыли».

Мы вошли в здание. Когда ты едешь по тюремным делам, когда тебя переводят — это ответственный момент в жизни зэка. Потому что ты можешь попасть к хорошим людям ровно как и к злым. У тебя равные шансы. Со злыми, даже если тебе предписано оставаться с ними недолго, можно настрадаться и в несколько часов. С добрыми просидишь и годы, как на одной ноге простоишь, запросто.