Семен Лопато - Ракетная рапсодия Страница 54

Внимательно слушая его, она покачала головой.

— Нет.

Ожидавший этого ответа, он кивнул снова.

— Его вообще мало кто понимал и сейчас мало кто понимает. Необычный человек, с особенным, необычным складом ума. Стратегическим. Таких людей вообще очень мало. Он обладал особым свойством — всегда видеть основное направление событий и использовать его в своих целях. Отдаться потоку и дать ему работать на себя. За семь лет до этого, когда была другая война с Наполеоном, в Европе, наши воевали в союзе с австрийцами, он был командующим, говорил, давайте отступать к Карпатам: Наполеону придется последовать за нами, война перейдет на территории, сопредельные дружественной нам, но еще нейтральной Пруссии, она уже не сможет оставаться в стороне, держать нейтралитет, вынуждена будет вступить в войну, тогда уже наше численное превосходство станет двукратным. Там, у Карпат, поймать Наполеона в мешок, уже мы бы его задавили численностью. Тогда его не послушали, не сделали того, чего Наполеон больше всего боялся, пошли на сражение и проиграли с треском, а иначе вышло бы точно как он замышлял, иначе быть не могло, объективный ход событий был за него, он его понимал — понимаешь?

Все так же слушая его, она недоуменно подняла глаза.

— Слушай, а чего ж наши тогда все-таки проиграли? Их что, опять намного меньше было?

— Да нет, даже немного больше.

— Так чего ж тогда? Мы ж вроде всегда были крутые?

Покачав головой, снова предвидя, понимая вопрос, он так же серьезно взглянул на нее.

— Не всегда. Так было одно время, при Суворове, и это действительно так было. Тогда нам действительно не было равных. Уникальное стечение обстоятельств. Понимаешь, Суворов был не только великий полководец, он был гениальный военный педагог. Он создал такие принципы подготовки войск, которые еще и сейчас не до конца освоены. Суворов — понимаешь, он никогда не начинал игру, не сдав предварительно самому себе все козыри: прежде чем воевать с армией, он ведь ее еще года полтора обучал. А с такой армией — им подготовленной — можно было позволить себе все. «Говорят, что неприятель обходит нас. Отлично. Он обходит, чтобы быть разбитым». Вот какие были принципы. Наполеон в одной своей книжке пишет: есть несколько вещей, с которыми нельзя разлучать солдата, и дальше перечисляет — ну, там, запас еды, смена белья, бритва, кисет, запас пуль, огниво, все это солдат носил в своем ранце. И во всех армиях мира был тогда такой порядок — во всех сражениях солдаты шли в атаку с ранцами за плечами. Во всех, кроме русской. В русской армии, перед тем как идти в атаку, ранцы снимали. Прямо давалась команда — снять ранцы. Понимаешь, что это такое? Это значит, что и солдаты, и командиры были абсолютно уверены, что атака пройдет успешно, а значит, солдат потом, когда неприятель будет отогнан, будет иметь возможность спокойно вернуться к исходному месту, найти свой ранец и маршировать дальше. Была полная уверенность в победе. Вот какая была армия. Наполеон в той же статье пишет, что, когда под Аустерлицем, после неудачной русской атаки французы взобрались на Праценские высоты, они обнаружили там груды ранцев. Вот тебе штрих, который говорит о многом, говорит обо всем.

Втянувшись, она обеспокоенно посмотрела на него.

— А чего ж тогда у наших не получилось?

С досадой поморщившись, он качнул головой.

— Времена уже были не те. Суворова уже пять лет как не было, а это большой срок, часть войск сменилась, одухотворяющий дух отлетел, не поддерживалась традиция, хотя войска еще были очень сильные, из всех русских армий, что воевали с Наполеоном, эта была сильнейшая. Сгубили стратегические ошибки. И из-за них большая часть той, сильнейшей армии погибла. А дальше и те, что остались, сменились, еще семь лет прошло, из всего, что было, осталась только храбрость, боевых навыков не осталось. Гений ушел, а без него плохо обучали. И вот такую армию принял Кутузов. И с ней он должен был сражаться. Против армии с опытом сорока походов, где и принципы обучения были сродни суворовским, против армии, которая победила все армии Европы, включая русскую, и не один раз. Армия с психологией победителей, та самая, которая, как говорил Румянцев, не спрашивает, как силен неприятель, а только ищет, где он. Солдаты самоуверенные и все умеющие, прошли огонь и воду, офицеры такие же самоуверенные, но еще и честолюбивы, а значит, проявляют инициативу, не ждут приказа, берут на себя ответственность, ради наград и карьеры готовы действовать самостоятельно, рисковать, и, главное, и те и другие очень опытны, очень профессиональны, и во главе их лучший полководец всех времен. Такую армию, к тому же имевшую численное превосходство, в то время нельзя было победить. Суворов во главе армии, которую он бы сам перед этим пару лет обучал, мог бы ее разбить, но Кутузов был не Суворов, он это понимал. Он вообще все понимал, он понимал, какой армией командует. У этой армии были храбрость и любовь к Отечеству, но было мало умения. Кутузову все советовали. Его призывали занять фланговую позицию, совершать контрмарши, охваты, какие-то сложные маневры, но он понимал, что тогда будет. На маневр Наполеон ответит маневром, возникнет ситуация, когда надо будет мгновенно реагировать на вызовы неприятеля, все будет решать опыт и мастерство частных начальников, армия потеряет управляемость. Неразбериха, сбившиеся в кучу отдельные отряды и корпуса, храбрость которых уже ничего не решает, окруженные, расстреливаемые артиллерией, катастрофа. Кутузову было почти семьдесят, он был болен, ему оставалось жить несколько месяцев. Его генералы были либо храбрые, но недалекие рубаки, либо педанты немцы, которых надо было убеждать в правильности приказов чуть ли не цитатами из Гегеля. В такой обстановке даже у командующего в расцвете сил семьдесят процентов энергии ушло бы на доведение своих приказов до исполнения. А у Кутузова уже не было этих сил. Но он был умнее всех. И он понимал, чего он ни в коем случае не должен допустить. Он понимал, что самое страшное, что может случиться, — это маневренное сражение. На пути к Москве ему предлагали одну позицию, другую, но он их все отверг, потому что они были слишком сильные. На такие позиции Наполеон не пошел бы в лоб, он стал бы совершать обходные движения, маневрировать, а Кутузову нужно было лобовое столкновение. Он знал, что выиграть предстоящее сражение он ни при каких обстоятельствах не сможет, но он знал, что не имеет права проиграть. А не проиграть можно было, лишь заставив Наполеона отказаться от его главного оружия — маневра. Вернее, заставить было нельзя, но его можно было обмануть, перехитрить. И он нашел способ, как это сделать. Он был человеком восемнадцатого века, — века, когда чудаки были в моде, эксцентричность была способом жизни. «Если о тебе сложилось ложное мнение, поддерживай его: нет лучшего способа положить заслон любопытству докучных к истиной жизни духа твоего и страстей».[2] Он знал, что в глазах многих и в России, и в Европе он был человеком прошлого века, забавным, безобидным персонажем, который спит на военном совете и отмахивается от бумаг, которые ему несут на подпись, Наполеон называл его «хитрой лисой», но это была интонация снисходительного похлопывания по плечу, за серьезного военачальника он его не считал, того же Багратиона он ценил куда выше, потому что тот был ему понятней. При выборе позиции для сражения такой сонный дедушка вполне мог наделать глупостей. И он решил сымитировать полководческую ошибку. Бородинская местность — это овраги и холмы, их пересекает речка, ее восточный, русский берег крутой, а западный низкий. Южнее речки лес, но до него она не доходит, сворачивает раньше, и как раз на участке между поворотом и лесом местность ровная, оттуда Наполеон мог атаковать. Штабные говорили: давайте поставим войска вдоль берега реки, Наполеону эту крутизну не взять, а равнинный южный участок от реки до леса усилим редутом и поставим туда побольше войск, тогда позиция будет сильной. Она действительно стала бы сильной — ровно настолько, что Наполеон стал бы ее обходить. Штабные говорили: ну и пусть обходит; обходя, он подставит нам фланг, ударим по нему, но это была теория, а Кутузов знал, как плохо управляема его армия, как плохо она подходит для таких сложных, быстрых маневров. Он единственный во всей русской армии понимал, насколько русская армия слабее французской. И он сделал то, чего никто не понял тогда и никто не понимает до сих пор. С севера проходила Смоленская дорога, она вела прямо на Москву, и он сдвинул большую часть своей армии туда, где против нее вообще не было французов. Это было совершенно в духе восемнадцатого века, тогда была особая война, тогда было принято защищать города и дороги, а не уничтожать людей, стремление громить живую силу пришло потом, вместе с Наполеоном. Старик-пенсионер, понимавший только ту войну, какая была в годы его молодости, должен был поступить именно так. Ко всему, меньшую часть своей армии, которая оставалась с юга, он поставил не в узком участке равнины, а в широком. Он сознательно растянул, ослабил свой южный фланг. Наполеон осмотрел местность и увидел слабое место в построении русских. Зачем мудрить, зачем совершать обходы, в расположении русских явный промах, Кутузов защищает дорогу на Москву, стянув туда основную массу войск, он ослабил свой южный фланг; ударить по слабому южному флангу русских, прорвать его, потом повернуть к северу, прижать русскую армию к реке, уничтожить, — ошибки Кутузова сами подсказывают план боя. Кутузов подставил Наполеону свой южный фланг как приманку, соблазнил его возможностью легкого прорыва и тем самым спровоцировал на лобовое столкновение. В те времена не было аэрофотосъемки, Наполеон не знал, что у русских в тылу, если б он увидел такие фотографии, он бы призадумался — в тылу у русских было много мелких речек, он увидел бы, что через все эти речки русские навели мосты, по ним с севера к югу можно было подавать подкрепления, перебрасывать их по мере надобности. Но у него не было таких фотографий. И он попался, купился на простейшую, но психологически точную ловушку, сделал то, чего хотел Кутузов. «Если о тебе сложилось ложное мнение, укрепляй его всеми средствами». Всю мощь своей армии он бросил против южного фланга русских, и из ста возможных сценариев разыгрался тот единственный, при котором русская армия могла уцелеть: на пространстве в три километра двести тысяч человек сошлись лоб в лоб и двенадцать часов истребляли друг друга. Кутузова потом ругали, что он не руководил сражением, но они не понимали, что он специально все устроил, чтобы полководческое искусство свелось к нулю. Людьми, которые решили умереть за Отечество, не надо руководить, им просто надо дать возможность это сделать. Он освободил своих генералов и офицеров от необходимости думать, все было предопределено заранее, им оставалось лишь драться — за этот холм, за эту высоту, будь Кутузов помоложе, он мог бы сам с оружием встать в строй, как Дмитрий Донской за пятьсот лет до того. Он смотрел на эту войну как на нашествие татар, он даже поставил засадный корпус в лесу, за южным флангом, так же, как это было на Куликовом поле, не его вина, что из этого ничего не получилось, а то и вправду произошло бы чудо и русская армия одержала бы победу. Но все и так случилось, как он хотел, — пролились реки крови, русская армия потеряла треть бойцов, но отошла в порядке. Наполеон ничего не добился. Потом все гадали, почему Кутузов не дал второго сражения перед Москвой, говорили, что армия была расстроена, что слишком велики были потери, но все это чушь, армия горела желаньем сражаться. Просто Кутузов понимал, что второй раз обмануть Наполеона таким способом не удастся. И он отступил и сдал Москву, чтобы сделать все наверняка. Наполеон просидел месяц в Москве, имея русскую армию перед собой, и двинулся назад. Кутузов двинулся за ним, и снова никто не понимал, почему он не стремится догнать французов, окружить, уничтожить. Его снова никто не понимал. Не понимал, что он чувствует. Он был человек восемнадцатого века, золотой екатерининской поры, тогда войны велись далеко за рубежами России, в чужих землях, ради новых границ и славы, никто и в дурном сне не мог себе представить неприятеля на родной земле. То, что он дожил до времен, когда такое могло произойти, было для него нестерпимо и дико, сам вид французов в своем Отечестве оскорблял его до глубины души, все в нем жаждало положить конец этому мерзкому, нестерпимому положению, и раз французы уходят, то пусть уходят поскорее, ради того, чтобы задержать их, ради каких-то эффектных боев, побед не стоило рисковать жизнью и единого солдата. Ему не нужно было громких побед, ему казалась глупой, неприличной сама мысль о полководческих регалиях, добытых на родной земле — когда изгоняют из дома тараканов, не думают о славе. И уже стоя одной ногой в могиле, он сделал все так, как хотел, без лишней крови, без эффектных и ненужных атак: лишь преследуя французов, он довел их до границы, а природа и голод довершили остальное. Как всегда, все случилось само собой, силой обстоятельств, русская армия пришла на границу поредевшей и обмороженной, но это была армия, а от французов осталась лишь горстка оборванцев. Это была победа, и все в Европе поняли, что это победа, и это был тот редкий случай, когда все было сделано по-умному и как надо. Это был триумф, последний перед упадком, наступившим на многие годы.