Семен Лопато - Ракетная рапсодия Страница 55

Увлеченно слушавшая, она обеспокоенно подняла на него глаза.

— А почему случился упадок?

Готовый к вопросу, он кивнул.

— Времена изменились. При Екатерине никому не надо было объяснять, зачем надо сражаться — пробиться к морям, довершить дело Петра Великого, все было ясно и так. Лишних людей не было, Онегины и Печорины служили в армии и зачастую оканчивали жизнь в генеральских званиях. Но к концу века все было сделано, Россия вошла в естественные границы, надо было двигаться куда-то дальше, а власть не могла указать куда. На время все отодвинулось, пришел Наполеон, внешняя угроза, надо было защищать Отечество, атаку отбили, дошли до Парижа, и тогда все снова вернулось к прежней позиции, надо было решать, куда идти. Кто-то вбросил идею греческой империи и славянского царства — захватить проливы, дойти до Константинополя, крест над Святой Софией, но это могло нравиться или не нравиться, с этим можно было соглашаться или не соглашаться, главный порок этой идеи был в том, что ее можно было обсуждать — такие идеи не воспламеняют людей. Одухотворяющей идеи не стало, наступило безвременье. И с армией случилось самое страшное, что может случиться с армией — не обязательно с русской: в нее стали идти именно те, кто был к воинской службе индивидуально предрасположен. Расцвет военного искусства бывает после революций, тогда в армию идут молодые честолюбия, таланты из бесправных сословий, те, кто раньше был зажат, принижен. Лучший пример — Наполеон и его маршалы. Бывает, что Отечество решает какую-то задачу, и тогда в армии, а значит, и на командирских постах оказываются люди, которые при иных обстоятельствах никогда в жизни там бы не появились, в армии сплачивается цвет нации. Служаки и пришлые удесятеряют силы, с такой армией можно творить чудеса. Но когда одухотворяющей идеи нет, пришлые уходят, остаются те, кто в воинской службе больше всего ценит порядок и регламент, — ревнители дисциплины и регулярства. Как полковник Скалозуб из «Горя от ума». Полковник Скалозуб неплох, под командованием Суворова такой Скалозуб может делать полезнейшие вещи. Но когда в армии остаются одни Скалозубы, когда они оказываются на командных постах, случается беда. Она случилась при Николае Первом. Николай Первый — трагическая фигура в русской истории. Он пришел слишком поздно. Будь у России такой царь сразу после Петра Великого, все исторические задачи страны были бы решены еще тогда. Но он пришел на сто лет позже, когда надо было решать совсем другие задачи. Говорят, что накануне Крымской войны он совершил какие-то ошибки. Все это ерунда, он не совершал никаких ошибок, все его планы были правильны — в предположении, что армия его была такой же, как хотя бы за пятьдесят лет до этого. Но она уже не была такой, и он этого не понимал, и это была его единственная ошибка. Вся крымская экспедиция была авантюрой — высадить армию за несколько тысяч километров от своих баз, в пустынной местности, со снабжением, осуществлявшимся только силами флота, — не только звезды первой величины вроде Румянцева или Суворова, но и любой средний екатерининский генерал типа Репнина или Каменского в двух-трех боях сбросил бы эту армию в море. Но в русской армии тогда не было даже Каменских и Репниных. И все это установилось надолго — вся дальнейшая история русской армии состояла в том, что храбрость солдат либо исправляла ошибки командующих, либо уже не могла их исправить.

Серьезно слушавшая, она с надеждой взглянула на него.

— Но наши же все равно побеждали?

— Побеждали. У нас более счастливая военная история, чем у Франции и Германии, нас так никто и не победил. И это самое главное, потому что с ощущением победы можно жить. Нам нет необходимости мечтать о мести или возмещать горечь поражения буйством на футбольных стадионах, у нас чистое прошлое, у нас нет проблем. У нас все хорошо. А то, что мы сейчас считаем проблемами, уйдет само, с течением жизни, мы и сами не заметим, как все эти колючки перестанут существовать.

Соглашаясь с ним, она кивнула, качнув ногой, заброшенной на ногу. Бедра ее шевельнулись; широким движением она перебросили бедро, вновь поставив ноги рядом; машинально скосив глаза, он увидел ее чуть выставленную вперед ногу и наполненный выгиб подъема. Видя ее колени, он вдруг понял, что она в колготках, он помнил, как она надевала их, когда они выходили, потом, когда она шла и сидела рядом, ее ноги казались голыми, колготок было не видно, сейчас он увидел их обтягивающий отсвет. Видя ее ноги, сильно выставленные против него, и бедра под завернувшейся юбкой, вдруг подумав, что купить колготки для нее, наверно, такая же проблема, как и купить туфли; полный мгновенного сочувствия, он двинулся к ней.

— Ты колготки какого размера носишь?

Задорно улыбнувшись, она чуть сблизила колени, соединяя не до конца сведенные под юбкой бедра.

— «Бризанте», пятый.

— Только эти?

Увлеченно-деловито, словно серьезно принимая его интерес, она кивнула.

— Бывают и другие, но меня качество не устраивает.

— А что, рвутся?

— Не рвутся, просто до конца не натягиваются. Некоторые фирмы тоже пишут пятый размер или даже шестой, но все равно не натягиваются. Или натягиваются, но уже пятьдесят дэн, а мне нужно сорок.

— А пятьдесят плохо? Вроде чем больше дэн, тем лучше.

Весело-уверенно она покачала головой.

— Когда пятьдесят дэн, блестеть начинают, а я не люблю, когда блестят. Я люблю матовые, телесного цвета.

Быстро соображая, он с надеждой посмотрел на нее.

— Но зимой, наверно, и пятьдесят можно, зимой же ты их все равно под джинсы носишь.

Она беззаботно помотала головой.

— Я их круглый год ношу. У меня, если без колготок ходить, ляжки друг о друга трутся, натирают, летом особенно, когда жара. День походишь, потом п…ц полный, дотронуться больно, приходится все лето колготки носить.

— И так у тебя всегда было?

— Нет, по-разному. У меня вес все время меняется, я то прибавлю, то опять сброшу, как похудею, так перестают тереться, а как наберу, опять начинают.

— На диету садишься?

— Да нет, как-то само собой получается. От образа жизни зависит. Раньше от дома до электрички пешком ходила, потом автобус пустили, стала ездить, ну и набрала. — Она весело взглянула на него. — Я сейчас решила опять пешком ходить.

— Значит, только «Бризанте»?

— Угу.

— А бюстгальтер у тебя какой — шестой?

— Пятый.

С задорным интересом, словно что-то весело угадывая в нем, она взглянула на него.

— А почему ты спрашиваешь?

На секунду бросив взгляд вдоль пустого вагона, он летяще взглянул на нее…

— Может, выйдем в тамбур и потрахаемся?

Словно на мгновение соблазненная предложением, поколебавшись, она бросила на него весело-извиняющийся взгляд.

— Лучше не надо. Кто-нибудь войти может, я себя скованно чувствовать буду.

Понимая ее, сам извиняясь, он, ловя ее взгляд, приблизился к ней.

— Очень хочется тебя, а нет возможности, даже думать не могу, мысли сбиваются, сам не понимаю, что делаю.

На секунду бросив взгляд в окно, она, словно выручая его, светло взглянула на него.

— Может, поспим?

Мимо окон с шумом пронеслись мостовые дуги на опорах.

Словно разом выдохнув после поднимавшего его напряжения, быстро поднявшись, он пересел к ней, с готовностью поменяв позу; снова бросив ногу на ногу, она, придвинувшись к нему, положила голову ему на плечо. Притиснутый к ней, голова к голове, он прикрыл глаза; стремительно летя в пронизанном солнцем вагоне, он впал в какой-то быстрый светло-легкий сои. Солнце проникало к нему сквозь веки, делая забытье таким же летуче-солнечным, поезд несся, тряся и притирая их друг к другу. Так же внезапно выйдя из сна, как и впал в него, он открыл глаза. Ее голова лежала на его плече, рядом с собой он видел ее ноги, одно бедро, закинутое на другое под вновь завернувшейся юбкой, это была сладкая страна, которую он только начал изведывать; осторожно, чтобы не разбудить ее, он приподнял голову. Окрестности изменились, поезд сбавил ход. Деревень и поселков больше не было, мимо окон тяжело двигались леса, высвеченные бившим с высокой точки солнцем, они стояли стеной в отдалении, то чуть приближаясь к окнам, то отступая, пока поезд протаскивал вагоны мимо них; между ними и поездом лежала нейтральная полоса чахло зеленевшей травы. Поезд, дернувшись, ускорил ход снова, стена деревьев оборвалась, в просвете потянулись поля и несколько десятков домиков; поезд, не сбавляя хода, пролетел мимо длинной, с некрашеными перилами платформы. Прочитав на жестяной полосе, торчавшей на покосившихся шестах, название станции, он, встав, подошел к схеме за стеклом у дверей вагона. Следующие были Литвишки. На ходу проверяя взглядом сумку на скамейке, он вернулся на место; сразу проснувшаяся без него, она с любопытством смотрела в окно, быстрым движением отбросив волосы со лба. Сев напротив нес и открыв сумку, он вытащил кроссовки в белом пластиковом пакете; наклонившись и аккуратно сняв туфли, она надела кроссовки и передала ему туфли; аккуратно упаковав их и застегнув сумку, он встал с сумкой на плече, вместе они вышли в тамбур. Вагон остановился напротив ведущей с платформы лестницы; спустившись по ступенькам, они вышли на станционную площадь. Отраженное солнце полыхало со стекол витрины магазинчика, чем-то торговавшие бабушки сидели на перевернутых ящиках, было тихо и солнечно. Ветер шуршал деревцами, на площадь, не доставая до середины, падала тень от водонапорной башни, у покосившегося столбика с номером несколько женщин с сумками ждали автобуса. Увидев водителя, возвращавшегося к своему КамАЗу с батоном хлеба и куском колбасы, завернутым в бумагу, Сергей договорился с ним, чтобы тот подбросил их до поворота на совхоз; забросив в кабину сумку с оборудованием, он помог взобраться Наташе и сам поднялся следом, сев у дверцы. По узким петляющими улочкам выбравшись со станции, грузовик по старой грунтовой дороге пересек ноля; оставив справа деревню, обогнув ее, свернул на шоссе и помчался вдоль леса. Деревья зарябили с одной стороны, редкие делянки с домиками проносились с другой, вскоре они пропали, лес потянулся с обеих сторон. Чувствуя слева ее бедро и поглядывая на ее курносый профиль, он прокручивал в памяти все этапы и подробности того, что сейчас должен был сделать; весело переглядываясь с ним, она увлеченно смотрела на обступавшие их деревья и уносящуюся под автомобиль ленту дороги. Справа мелькнуло третье по счету боковое грунтовое шоссе, это значило, что сейчас они ехали точно вдоль того квадрата, где упала ракета; по инструкции, чтобы не выходить с тяжелой сумкой посреди леса и не возбуждать подозрений, он должен был доехать до поворота на совхоз, сойти там и немного вернуться; увидев наконец указатель и на всякий случай переспросив шофера, он расплатился с ним, грузовик затормозил у поворота; спрыгнув и стащив с сиденья сумку, он помог спуститься Наташе и, кивнув шоферу, захлопнул дверцу. Подождав, пока грузовик, отдалившись, скрылся за выгибом шоссе, они двинулись по шоссе назад. Пройдя немного и увидев место, где кювет был неглубоким, они перебрались через него и вошли в лес. В лесу было приглушенно-светло и сухо; тряхнув волосами, она, запрокинув голову, радостно вздохнула, глядя на верхушки деревьев; солнце просеивалось сквозь листву, освещая пространство между сухих стволов и нижних ветвей, где зелени еще не было; двигаясь в залитом добрым, текучим светом пространстве, они ступали по мягкому насту прошлогодних листьев. На несколько шагов опередив его, свободно ступая, словно двигаясь в родной для себя стихии, она словно вела его не оглядываясь; глядя на ее икры, снова ставшие чуть шире, он, специально не догоняя ее, шел следом. Лес был редким; оглядывая ровные ряды деревьев, видимо, когда-то высаженных по плану, машинально решив, что ставить здесь радиомаячок привязки еще рано, он еще какое-то время шел за ней, ожидая, когда лес станет погуще; решив, что они уже достаточно далеко отошли от дороги, он, остановившись, окликнул ее. Достав из сумки радиомаячок, он установил его, прикрутив липкой лентой к ветке; щелкнув движком и запустив его, он достал вектор-указатель — устройство, похожее на мобильный телефон; подойдя и приникнув к нему плечом, она с интересом заглянула в засветившееся табло. Введя частоту только что установленного радиомаячка и убедившись, что прибор, как положено, реагирует, он произвел сброс и ввел частоту радиомаячка ракеты. После небольшой паузы устройство выдало надпись «захват азимута», электронная стрелка указала направление, в правом верхнем углу замигали выстроенные в ряд квадратики над надписью «введите мощность в милливаттах». Набрав известную ему мощность маячка и введя коэффициент ослабления, соответствующий затуханию сигнала в лесополосе в отсутствие снега и дождя, он, подождав секунду, увидел вписанное в квадратики значение 1640 — это была оценка расстояния до объекта, то есть до упавшей ракеты с допуском плюс-минус десять процентов. С любопытством, как на игрушку, глядя на прибор в его руках, словно ожидая чего-то радостного, она беззаботно перевела на него взгляд.