Уильям Бойд - Нутро любого человека Страница 55

Когда мы покидали столовую, Герцогиня отвела меня в сторонку и, приблизив свое лицо к моему, сказала: „Логан, нам хотелось бы, чтобы вы считали себя un ami de la maison[130]“. Своего рода честь, я полагаю. Она источает странную сексуальную притягательность — даром, что не так уж и красива и обольстительна: идеальная глава семьи — если такие вам по душе.

Герцог и Герцогиня уехали в США, вернутся где-то в июне, и колония погрузилась в состояние летаргии, до крайности заразительное. Я телеграфировал в ОМР, прося отозвать меня, но мне было отвечено, что об этом не может идти и речи. Я чувствую, что даже мои письма к Фрейе становятся скучными, поскольку в ритме моей жизни почти ничто не меняется. Раз в неделю я сообщаю обо всех слухах и косвенных намеках. (Кому-нибудь это нужно? Кто, собственно говоря, хочет знать обо всей этой болтовне?). Играю в гольф со Сноу и другими знакомыми с базы; посещаю представляющие умеренный интерес званные обеды; дважды в неделю мы с Макстеем выводим II22 в открытое море, и Макстей проверяет команду в деле. Тем временем, по миру день за днем продолжает тяжкой поступью продвигаться война.

Вчера был один из наших дней на II22. Погода стояла не по сезону ясная, на заре в воздухе даже ощущалось подобие свежести. Эти короткие вояжи нравятся мне все больше и больше — быть может, во мне все же сидит некая морская жилка. Мы, пыхтя, медленно выходим из порта — я стою с Макстеем на мостике, — и все работяги и бездельники гавани останавливаются, чтобы понаблюдать за нами. Выглядит II22 образцово, флаги и вымпелы пощелкивают на ветру, люди на палубе одеты в тропическую белую форму. Все инстинктивно машут нам вслед. А потом мы достигаем устья гавани, Макстей отдает приказ прибавить ходу и мы ощущаем, как под ногами у нас с гудением оживает скрытая мощь двух двигателей. Корма опускается, изменяя наклон судна, винты вгрызаются вводу, мы хватаемся за поручни мостика. Внезапно появляется пенистая белая носовая волна, и мы под далекое эхо приветственных кликов с мола вырываемся в синюю Атлантику.

Иногда мы идем к Большой Багамской банке, иногда к Андросу или Абако, но любимый наш маршрут пролегает к веренице Эксумов — крошечных, поросших кустарником, низких островов с маленькими бухтами и полумесяцами пляжей из чистого, белого песка. Мы знаем, что никаких подводных лодок тут нет, но делаем вид, будто ищем их. В полдень мы встаем на якорь около какого-нибудь островка и завтракаем. Команда купается либо загорает. По временам, мы бросаем глубоководную бомбу или расстреливаем из „Льюисов“ пущенную нами поплавать пустую бочку из-под горючего, просто, чтобы напомнить себе, что идет война и что мы — малая составная часть борьбы за победу над нацистской Германией.

Вчера, поскольку день был спокойный и ясный, я решил после завтрака поплавать. Разделся, нырнул с носа и проплыл 150 ярдов, оделявших II22 от маленького островка. Вода была холодная, изумительно прозрачная. Я вылез на берег, побродил, подбирая странные раковины или куски выброшенной на берег древесины, приятно сознавая свою наготу на этом необитаемом острове и вспоминая, — что неизбежно происходит со всяким, — потерпевшего кораблекрушение, оставшегося с пустыми руками Робинзона Крузо

Островок возвышался над морем не более, чем на десять футов, растительность, покрывавшая его, состояла из мясистых кустарников, низкорослых, искривленных, с толстыми, оливково-зелеными листьями; там и сям торчало несколько кактусов и куп блеклого песчаного тростника.

Внезапно до моего сознания дошло, что на II22 происходит какая-то суета, и обернувшись, я увидел бегающих по палубе людей, услышал скрежет и лязг, сопровождающие подъем якоря. „Эй! — крикнул я. — Что случилось?“. Однако никто на меня внимания не обратил. Я зашел по пояс в воду, собираясь поплыть назад, когда взревел, пыхнув выхлопом, дизельный двигатель, баркас рванулся вперед и через несколько минут скрылся за мысом.

Я снова вышел на берег, сквернословя и гадая, чем вызвана такая спешка, что за сигнал они приняли и какого черта Макстей заигрался настолько, что забыл о моем отсутствии на борту. Я не так уж и тревожился: знал, что рано или поздно они меня хватятся и вернутся. Хотя, напомнил я себе, это зависит от степени неотложности дела, заставившего их уйти. Все может занять и несколько часов… И тут я услышал шуршание, что-то зашебуршилось в кустах, стоявших от меня в нескольких ярдах, на берег медленно, неохотно, вышла вперевалочку ящерица, игуана, фута в три длинной, и пощелкивая языком, направилась ко мне. Через пару секунд к ней присоединились четыре-пять других. Я отступал от них по пляжу к воде, инстинктивно, по дурацки прикрывая гениталии сложенной в чашу ладонью. Послеполуденное солнце жгло мои соленые плечи. Я пошвырялся в приближающихся ящериц раковинами и камушками, они остановились. Однако, как только я перестал демонстрировать агрессивность, снова потопали ко мне. Потом на другом конце пляжа показались новые игуаны. Я с криком бросился к ним, они неуклюже, в некотором беспорядке, отступили, но вскоре перестроились и снова пошли в наступление.

Спустя несколько минут на пляже было уже двадцать-тридцать игуан — языки поклекивают, мертвые глаза глядят на меня, словно ожидая чего-то. Я стоял, зажав в каждой руке по палке и гадая, что буду делать, если меня не снимут с острова до наступления ночи. Ящерицы не были страшны, настоящей угрозы они, вроде бы, и не представляли — все происходившее было просто формой вынужденного временного сосуществования. Голый человек и три десятка первобытных ящериц на пустом острове. Как будем жить дальше?

И тут II22 с ревом вернулся в бухточку, и на сердце у меня полегчало. Баркас с пыхтением подошел как мог близко, с борта спустили трап. Я прошел по воде и в несколько взмахов рук достиг баркаса, оставив позади моих не умеющих плавать друзей. Макстей помог мне подняться на борт, стараясь не дать своей физиономии расплыться в улыбке, и протянул полотенце.

— Очень смешно, Макстей.

— Прекрасно, что у вас имеется чувство юмора, сэр.

Мы пошли назад в Нассау, настроение у всех, включая меня, было отличное. Выходка Макстея нисколько не вывела меня из равновесия. Сознание мое переполняли картины: я на острове, кругом игуаны (интересно, что мне сегодня приснится? — гадал я). Это были мгновения из тех, которые осознаешь, задним числом, как исполненные прозрения — пронизанные значением, в каком-то смысле даже мистические. Думаю, Макстея ошеломили веселое добродушие и кротость, с которыми я все это воспринял.

Настоящая, влажная, выматывающая душу жара. Макстей подал сегодня утром прошение, чтобы его откомандировали куда-нибудь еще, я согласился, а после полудня он взял прошение назад. Отбил в ОМР телеграмму: „Не вижу смысла оставаться здесь и дальше. Банковской проблемы не существует. Прошу указать дальнейший курс действий“. Пришел ответ: „Ваше присутствие там чрезвычайно полезно. Продолжайте“.

Г и Г вернулись. Сегодня вечером в Доме правит. прием в честь какой-то объезжающей Карибы шишки из Министерства иностранных дел. Даже Герцогу не удается скрыть свое уныние. Герцогиня говорит, что его очень расстроило происшедшее в Вашингтоне свидание с Черчиллем. „Они хотят, чтобы мы гнили здесь до конца войны, — не без горечи сообщила она. — Мы все-таки надеялись, что после трех лет… Дэвид перепробовал все. Их не сдвинешь“.

Сегодня в 10:00 заглянул в гавань и Макстей сразу же сказал мне: „Убит сэр Гарри Оукс“. Боже мой, подумал я, и в голове моей звякнул сигнал тревоги. Но кому могло понадобиться убивать сэра Гарри? Макстея об этом и спрашивать не пришлось: „Все говорят, что это дело рук Гарольда Кристи“. Полагаю, Макстей узнал все от своих дружков по парусному спорту. Я знаю Кристи лишь понаслышке: крупная фигура в операциях с недвижимостью, член здешнего Законодательного собрания, непривлекательный, грубоватый внешне человек, по общему мнению — бывший бутлегер. Серьезная политическая сила и близкий друг сэра Гарри. В багамском контексте, Кристи, убивающий сэра Гарри, это то же самое, что лорд Галифакс [Министр иностранных дел], убивающий Бендора [Герцога Вестминстерского].

Я несколько раз встречался с Оуксом: низкорослый, коренастый, мужиковатый человек с неприветливым выражением лица, уголки губ вечно опущены вниз. Сам он считал себя чем-то вроде „неотесанного малого с золотым сердцем“, называющего вещи своими именами. К тому же, баснословно богат — по всеобщему мнению, — но при этом из тех людей, которых фантастический избыток денег заставляет, похоже, лишь пуще тревожиться и терзаться, а не наоборот. Ненавидел необходимость платить в Канаде налоги, отчего и переехал сюда. Теперь, когда пошли слухи о том, что на Багамах введут подоходный налог, собирался перебраться в Мехико. Занятно, куда ни повернись, тут же всплывает Мехико.