Янн Мартел - Жизнь Пи Страница 55

— Нет. Я не смог их доесть.

— И я не смог доесть ботинок.

— Жил да был на свете банан. Рос он себе на ветке, рос и рос и вырос большой-пребольшой, крепкий, желтый и душистый. Тогда он упал на землю, а кто-то нашел его и съел. И этому человеку стало гораздо лучше.

— Прости меня! Прости меня за все, что я сказал и сделал. Я — пустое место! — выпалил он вдруг.

— Да что ты? Что ты? Ты — самое замечательное, самое чудесное существо на земле. Иди ко мне, брат мой, и мы будем вместе, насладимся обществом друг друга!

— Да!

Не сказал бы, что гребцам в Тихом океане раздолье, тем более гребцам слепым и слабым, тем более на таких больших и неповоротливых шлюпках, тем более если ветер ни в какую не желает им подсобить. Он то приближался, то вдруг опять оказывался далеко. То слева, то справа. То передо мной, то позади. Но в конце концов нам все удалось. Шлюпки столкнулись с глухим ударом — сладостный звук, слаще даже, чем толчок черепахи о борт. Он бросил мне конец, и я привязал его шлюпку к своей. Я распростер объятия ему навстречу. Глаза мои наполнились слезами, я улыбался. Он стоял прямо передо мной — я чувствовал это: свет его присутствия пробивался сквозь слепоту.

— Милый брат, — прошептал я.

— Я здесь, — отозвался он.

Донеслось тихое рычание.

— Брат мой, я забыл кое о чем тебя предупредить.

Он навалился на меня всей тяжестью. Мы рухнули на брезент, стукнувшись головами о среднюю банку. Руки его потянулись к моему горлу.

— Брат, — прохрипел я в его ненасытных объятиях, — сердце мое с тобой, но мы должны срочно перебраться в другую часть моего утлого суденышка.

— Это точно, — отозвался он, — теперь твое сердце со мной. И твоя печень, и твое мясо!

Я понял, что он переползает с брезента на среднюю банку и — роковой шаг! — опускает ногу на дно по ту сторону.

— Нет-нет, брат мой! Не надо! Мы не…

Я пытался удержать его. Увы, слишком поздно. Не успел я выговорить «одни», как опять остался один. Только я и услышал, как о днище шлюпки негромко клацнули когти — с таким звуком падают на пол очки, — а в следующее мгновение милый мой брат испустил у меня над ухом душераздирающий крик, — никогда я еще не слышал, чтобы люди так кричали. И разжал объятия.

Вот какой чудовищной ценой расплатился я с Ричардом Паркером. Он подарил мне жизнь — мою собственную, но забрал за это другую. Он содрал с его костей мясо и разгрыз его кости. Запах крови ударил мне в нос. Что-то во мне умерло в тот миг безвозвратно.

91

Я забрался в шлюпку моего брата. Ощупал ее всю. Обнаружил, что он солгал мне. У него все-таки была еда — кусочек черепашьего мяса, голова корифены и даже лакомство, о каком я и мечтать не смел, — горстка галетных крошек. И вода тоже была. Все это отправилось мне в рот. Я вернулся к себе и отвязал его шлюпку.

Все это время я обливался слезами — и глазам это пошло на пользу. Вновь приоткрылось окошко в верхней части левого глаза. Я стал промывать глаза морской водой. И с каждым промыванием окошко все расширялось. Через два дня зрение восстановилось полностью.

Но картина, открывшаяся моему взору, чуть не заставила меня об этом пожалеть. Его растерзанное, расчлененное тело лежало на дне шлюпки. Ричард Паркер к тому времени уже попировал на славу — объел даже лицо, так что мне не довелось узнать, каков из себя был мой брат. Его выпотрошенное туловище с переломанными ребрами, изогнутыми, как шпангоуты, напоминало ту же спасательную шлюпку, только в миниатюре, — так ужасно оно было обглодано.

Сознаюсь, что одну его руку я оторвал, подцепив острогой, и пустил мясо на наживку. Сознаюсь и еще, что, дойдя до грани безумия в своем безвыходном положении, я съел немножко его мяса. Я имею в виду крошечные кусочки, те полосочки, которые должны были послужить наживкой, — подвялившись на солнце, они на вид ничем не отличались от обычного мяса животных. Я и сам не заметил, как они скользнули мне в рот. Поймите меня правильно: я невыносимо страдал, а он все равно был уже мертв. Я прекратил это, как только поймал рыбу.

Я каждый день молюсь за упокой его души.

92

Я совершил невероятное ботаническое открытие. Правда, многие скажут, что следующий эпизод я попросту выдумал. И все-таки я опишу его, потому что это часть моей истории, потому что это случилось на самом деле.

Я лежал на боку. Был час или два пополудни, солнце светило неярко, дул легкий ветерок. Я чуток вздремнул — тем неглубоким сном, который не приносит ни отдыха, ни сновидений. Потом перевернулся на другой бок, стараясь по возможности экономить силы. И открыл глаза.

Я увидел перед собой деревья — совсем неподалеку. Но не отреагировал. Это ведь просто мираж: стоит моргнуть пару раз, и все исчезнет.

Но деревья никуда не исчезли. Напротив, разрослись перед моими глазами в целую рощу. Роща на краю какого-то островка, что лежал немногим выше уровня моря. Я приподнялся. Я по-прежнему не верил своим глазам. Но не мог удержаться от искушения полюбоваться такой первоклассной иллюзией. Какие прекрасные деревья! В жизни не видел ничего подобного. Бледная кора, симметрично расположенные ветви и на удивление пышная листва. Листья ослепительно-зеленые — зелень яркая, как изумруд; рядом с ней даже буйная растительность в сезон муссонов показалась бы тускло-оливковой.

Я нарочно сморгнул: пусть мои веки станут лесорубами. Но деревья не рухнули.

Я перевел взгляд ниже. И вздохнул — разочарованно, хоть и с удовольствием. На острове не было почвы. Не то чтобы деревья стояли прямо в воде. Но они поднимались из какой-то плотной зеленой гущи, такой же яркой, как листва на ветвях. Где это слыхано, чтобы на суше не было почвы? Где это видано, чтобы деревья росли прямо из растительной массы? Столь причудливая геологическая конструкция доставила мне удовольствие: ведь она подтверждала, что я прав, что остров этот — не более чем химера, игра воображения. Но с другой стороны, я не мог удержаться от разочарования: ведь остров — какой угодно, сколь угодно странный — пришелся бы как нельзя кстати.

Но поскольку деревья все стояли себе и стояли, я продолжал их рассматривать. Зелень так ласкала глаз после всей этой бесконечной синевы. Зеленый — такой хороший цвет. Цвет ислама. Мой любимый цвет.

Течение мягко подталкивало шлюпку все ближе и ближе к берегу миража. А впрочем, что это за берег — ни песка, ни гальки, ни даже прибоя, потому что волны, накатывавшие на островок, не разбивались ни обо что, а просто исчезали в пористой массе зелени. От кряжа, высившегося ярдах в трехстах от береговой линии, островок полого спускался вниз и еще ярдов на сорок тянулся под водой, а там круто обрывался куда-то в бездну Тихого океана — самым маленьким в мире континентальным шельфом.

Я уже начал привыкать к этому обману чувств. Чтобы мираж продержался подольше, я старался на нем не сосредоточиваться и, когда шлюпка ткнулась в островок, даже не шевельнулся — только продолжал мечтать. Островок, казалось, был соткан из перепутанной, плотно переплетенной массы трубчатых стеблей не толще двух пальцев в диаметре. Что за диковинный остров, подумал я.

Несколько минут спустя я подполз к борту. «Присматривайтесь к зеленому цвету», — говорилось в инструкции по спасению. Что ж, вот она, зелень. Хлорофилловый рай. Зелень — ярче не бывает: куда там пищевым красителям и неоновым огням. Такой зеленью недолго и допьяна упиться. «В конечном счете твердую землю вы почувствуете только ногой», — значилось далее в инструкции. До островка и было ногой подать. Шагнуть — и разочароваться — или не шагнуть, вот в чем был вопрос.

Я решил шагнуть. Для начала огляделся — нет ли акул. Акул не было. Я перекатился на живот и, держась за брезент, медленно перекинул ногу через борт. Ступня коснулась воды. Приятная прохлада. Остров лежал чуть дальше, мерцая в воде. Я вытянул ногу. Я был готов к тому, что мыльный пузырь миража лопнет в любую секунду.

Он не лопнул. Моя ступня погрузилась в прозрачную воду и уперлась во что-то гибкое, пружинящее, как резина, но твердое. Я надавил сильнее. Мираж не сдавался. Я перенес на эту ногу вес тела. И не провалился. Но все равно не поверил.

В конечном счете я почувствовал твердую землю не ногой, а носом. Она воззвала к моему обонянию сочным и свежим, головокружительным запахом зелени. Я задохнулся. Месяц за месяцем одни только запахи соленой воды — и вдруг такой насыщенный, пьянящий растительный дух! Вот тогда я наконец поверил. Перед глазами у меня все поплыло, в голове помутилось. Вытянутая нога задрожала.

— Боже мой! Боже мой! — прохныкал я.

И перевалился через борт.

Твердая земля в сочетании с прохладной водой обернулись для меня таким потрясением, что мне достало сил выкарабкаться на берег. Лепеча бессвязные хвалы Господу, я рухнул ничком у кромки воды.