Фэнни Флэгг - Добро пожаловать в мир, Малышка! Страница 56

— А как же настоящие почитатели вашего творчества, они ведь вас обожают?

— Конечно, наверняка есть и такие, но я редко их вижу. Они не станут лезть тебе на глаза, расталкивая всех локтями. Я могу сидеть в ресторане, а такой человек окажется за соседним столом, но он не станет нарушать мое уединение. Мне никогда не удается пообщаться с застенчивыми, интеллигентными людьми, поскольку вперед лезут другие.

Дене стало неловко.

— Мистер Уильямс, у вас когда-нибудь был кумир?

— О да, много, но мне никогда не приходило в голову подбежать и поклянчить автограф. Я только наслаждался их работой и чувствовал к ним благодарность. Работа, деточка, — вот что они предлагают другим, а не свою жизнь. Большая разница. В известных людей сейчас стреляют, подают на них иски или устраивают вокруг них нездоровый ажиотаж, а когда их время выходит, их стаскивают с пьедесталов и съедают живьем интервьюеры, задавая хамские вопросы. Ох, это хуже, чем скармливание христиан львам… Пощадите, мне нужны более крепкие фортификационные сооружения для таких бесед.

Он поднял руку, и в ней мгновенно оказался очередной бокал. Взгляд его повеселел.

— А знаете, индейцы не разрешали себя фотографировать. Считали, что у них крадут души. Так вот — они были правы! — И повторил громко, на весь зал: — Индейцы были правы!

— Думаю, нужно заказать еду, — сказал Роберт и подозвал официанта.

Уильямс покосился на Роберта и снова перевел взгляд на Дену:

— Роберт печется о моем здоровье. Вернее, хочет раскормить на убой.

Официант доложил:

— Мистер Уильямс, у нас сегодня бесподобно красивые устрицы.

Глаза Уильямса загорелись.

— Красивые? Хм, это феномен, в жизни не видал красивых устриц. Ты понял, Роберт? У каждого свое представление о красоте. — Он вновь обернулся к официанту: — Принеси мне одиннадцать красивых устриц и одну страшненькую, какую-нибудь старушку-уродину! — Он взвизгнул от смеха.

Все они заказали устриц. Дена подумала, что Уильямс пьян, но он продолжил разговор точно с того места, на каком они отвлеклись.

— Стерта граница между общественной и личной жизнью, наряду с быстрым упадком приличных манер и хорошего тона. Грубость и глупость ни с того ни с сего стали нормальным и, более того, желаемым поведением. Но вы говорите с реликтовой формой жизни, пережитком войны, в которой победили каннибалы. Я всего-навсего старый моллюск, до сих пор цепляющийся за шаткие, подгнившие мостки благовоспитанности.

Официант принес еду, расставил тарелки, и Уильямс сказал:

— Покажи, Луис, где уродина.

Луис показал:

— Вот она, мистер Уильямс.

— Чудненько. Приберегу ее напоследок. — Когда он ушел, Уильямс сказал: — У Луиса есть душа. Тот, кто может заметить красоту в устрице, поэт. Оставь ему большие чаевые, Роберт, он должен быть вознагражден.

Отобедав, он сказал:

— Ах, совсем как в жизни. Порою уродливые как раз самые вкусные.

— Мистер Уильямс, вы верите в Бога? — Дена сама удивилась, зачем это спросила.

Его вопрос позабавил.

— В Бога? Одно из двух: или это самый жестокий из всех негодяев, или самый легкомысленный. Он явно обладает сверхъестественной способностью глядеть в другую сторону и поворачиваться к нам глухим ухом. Но я все еще пытаюсь держаться за нитку. Пытаюсь не стать злым и желчным, как малыш Труман. Я не удивлюсь, если Капоте в один прекрасный день начнет кусаться. — Он засмеялся. — И укусы эти будут ядовиты, деточка! Только одно я знаю: что наша цивилизация — результат усилий выявить элементарную истину.

— Какую истину?

— Что мы должны быть добрыми и прощать друг друга, иначе не выживем. Но даже у самых верующих людей, похоже, есть белое пятно, которое религия не покрывает. Это неспособность учиться на опыте прошлого. Цивилизация непрочна, как замок из песка. Столько сил и времени уходит, чтобы ее возвести, — и всего доля секунды, чтобы какой-нибудь хулиган разрушил ее одним пинком. А хулиганов в мире полным-полно. Но наверное, нам нужно не бросать усилий. Кто знает, может, когда-нибудь… но не ищите у меня ответов, деточка. Я и сам их ищу, в каждом закоулке, в каждом потаенном углу. Люди год за годом приходят ко мне в поисках ответов, а у меня их нет. Ни тела не осталось, ни души. Ничего кроме горстки старых костей, в которых вы можете порыться. Слишком поздно вы приехали.

Дена медленно закрыла блокнот.

— Мистер Уильямс, я вам солгала. На самом деле я приехала не за интервью. А зачем — сама не знаю… Мне просто нравятся ваши пьесы. Наверное, я хотела спросить вас, как выжить. Вот вы как выжили?

— Как? — Он довольно долго сидел в молчании. — Благодаря напряженным усилиям с моей стороны сформировать вокруг себя некую окружающую среду бесчувственности. Кроме этого, существуют такие средства, как секс, выпивка, наркотики, — чтобы смягчить удар, пригасить блеск, приглушить шум — что угодно, лишь бы оградиться от мира. Я прибегал даже к безумию, ведь лежишь или не лежишь ты в психушке, каждый в какой-то мере безумен. За теми, кто в психушке, хотя бы пригляд есть. Уже кое-что. Беспокоиться надо о тех, кто проигрывает, кто делает бомбы, в восемь раз превышающие заряд, необходимый, чтобы взорвать весь мир. Если это недостаточно веская причина для заключения в лечебницу для умалишенных, то я не знаю.

Голос его начал слабеть.

— Земля, деточка… Порой мне чудится, что это всего лишь загон для безумцев. Кто знает, какая планета списала нас как брак, непригодный для жизни среди цивилизованных планетарных сообществ. Может, мы живем на темной стороне Луны и не догадываемся об этом.

Казалось, он находится за миллион миль отсюда, и Дена поняла, что он устал. Она не хотела злоупотреблять его гостеприимством. И потянулась за сумкой.

— Мистер Уильямс, нет слов, как я благодарна вам за потраченное время. Я несказанно рада, что вы со мной увиделись.

Когда она встала, Уильямс попытался подняться, но покачнулся, и Роберт помог ему сесть.

— Мисс Нордстром, я оказался в неловком положении, ибо не в силах проводить вас до отеля, но Роберт обеспечит вам джентльменский эскорт. Не возражаете?

— Нет, что вы, я сама найду дорогу.

— Даже слышать об этом не желаю. На обратном пути Роберт меня заберет. Я получил удовольствие от нашей трапезы. Боюсь, телевизор я не смотрю, но мне говорили, что вы на пути к славе и успеху, так что наша встреча, видимо, сродни встрече двух незнакомцев на узкой дорожке, один идет к передовой, другой обратно.

Он явно хотел сказать еще что-то, но не стал.

— Но вам, вероятно, наскучила пьяная болтовня драматурга-неудачника.

— Мистер Уильямс, вы вовсе не неудачник. И я бы бесконечно слушала вас.

Вдруг его глаза увлажнились, и он отвернулся.

— Тогда отдаю вам приказ: бегите, деточка, поворачивайтесь и бегите, спасайтесь, пока не поздно.

Когда они с Робертом выходили из ресторана, Дена увидела отражение Уильямса в зеркале в холле: хрупкий, маленький человек, один, с рукой, поднятой в ожидании очередного бокала. Ей стало горько: она поняла, что сердце его разбито.

Наутро она проснулась на гостиничной кровати в холодном поту: ей опять приснился сон о том, как она пытается найти маму.

Дена вспомнила слова Теннеси Уильямса: если у тебя есть тайна, страх быть разоблаченным может быть разрушительным.

Книга третья

Даллас, штат Техас

1963

После того как фотография Дены появилась на обложке журнала «Севентин», ей предложили стипендию для обучения театральному мастерству и риторике в любом колледже страны, но ее любимая учительница посоветовала Южный Методистский университет в Далласе. И, едва очутившись на территории университетского городка, Дена стала звездой. Куда бы она ни пришла, тут же притягивала к себе взгляды, и все женские организации жаждали заполучить ее в свои ряды. Но сама Дена, казалось, не замечала или до конца не осознавала, какое действие оказывает на людей. Мальчики и мужчины-учителя просто из себя выпрыгивали, когда она проходила мимо, а девочки тайно завидовали ее женственности и тому, что по ошибке принимали за ее опытность. На самом же деле Дена всегда стеснялась и чувствовала себя неуютно со сверстниками. Она была дружелюбна и вежлива, но близко не подпускала. И вечно где-то витала. У нее была только одна настоящая подруга, ее соседка по комнате Сара Джин Кракенбери, но даже со Сьюки Дена не откровенничала. Сьюки удалось из нее выудить только то, что Дена поменяла несколько школ и что мать ее работала в большом универмаге в Чикаго и часто переезжала. Она обмолвилась о родственниках в Миссури, но Сьюки никогда их не видела.

Дена могла веселиться на вечеринках, но жила она в своем закрытом от чужих глаз воображаемом мирке и не знала, что для большинства представляет собой загадку, которую хочется разгадать. Она мало интересовалась мальчиками и почти все свободное время проводила одна — в кино или в студенческом театре. Ее сестры по сообществу, которые мечтали только о свиданиях, были в недоумении, почему она отклоняет приглашения самых красивых мальчишек в студгородке ради того, чтобы поработать над декорациями или посмотреть репетицию какого-то глупого спектакля. Довольно скоро все пришли к одному заключению: у нее должен быть тайный дружок, бесподобный красавец. Сьюки и Маргарет Макгрудер однажды поздно вечером даже проследили за ней до театра, но Дена была на сцене одна, явно репетировала. Подозрения о тайном ухажере разлетелись по городку как пожар, и любопытство окружающих достигло наивысшей точки, особенно это касалось Маргарет Макгрудер и Салли Энн Сокуэлл, которые так жаждали узнать, кто он и каков из себя, что больше не могли сдерживаться. Как-то в субботу днем, удостоверившись, что Дена на репетиции, они прокрались в дом Каппа в темных очках и плащах и постучали в комнату Сьюки и Дены.