Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 56

Дома они с Катькой обирали с него блох: ужас, как на него блохи насели, никогда столько не было. Куть дышал, свесив язык, время от времени оглядывался беспокойно.

— Кутенька, что ты хочешь? Водички попьёшь?

Куть уши приподнял и попытался встать. В двери завозился ключ, это мама пришла с работы. Куть пополз в сторону двери: он хотел Свету. И Света, куртку не успев скинуть, села на пол, взяла его на руки. Он её лизнул и закрыл глаза. И они втроём сидели на полу и плакали.

И другую собаку дети не хотели заводить ещё долго, долго.

Те годы были, как ехидничал Миша, на три «к»: космос, Куба, кукуруза. По своей работе он от этого деться никуда не мог, а остальных это мало затрагивало. Кроме кукурузы, конечно. Кукурузный хлеб ругали все: и невкусный, и сохнет моментально. Но это было ещё только начало. Ещё и другой хлеб был пока в продаже.

Алёша защитился всё-таки по закрытой тематике, повеселел. Ему до собственной защиты пришлось начальству диссертацию придумать, и спасибо сказал бы, что не две. Это было в порядке вещей. А Алёшу злило. Его вообще многое злило: и что к каждой заявке на изобретение ещё двух-трёх человек надо приписывать, и что не каждая заявка в Москве утверждается. Вот не утвердят, а через пару месяцев по аналогичной вещи получает свидетельство на изобретение какой-то хмырь с соответствующими родственными связями. В другом институте. Нормальный одессит, поняв Систему, умел к ней и приспосабливаться. Даже спортивный интерес был в том, чтобы Систему обхитрить. А Алёша приспосабливаться не хотел. Но приходилось. Он старался — по минимуму, но и этот минимум ощущал унижением.

Впрочем, дела шли неплохо: старший научный сотрудник, кандидат наук, тема докторской ясна, и рано или поздно пробъёт он и докторскую. По военной тематике это реально: там конкретные результаты ценятся. И курочку, несущую золотые яйца, с такой наглостью не обходят, как в институтах обычных. Перспективы нормальные, пробъемся, Светка! Давай тебе какую-нибудь тряпку обалденную заведём, а? Можем, в конце концов, себе позволить!

Мише пора было шить новый костюм, и он зашёл в ателье, то самое, куда его Сергей Иваныч наладил. Посмотрев на то, в чём Миша ходил. Нельзя же всё-таки ответственному работнику… Это, конечно, выглядит очень демократично, но лучше бы что-то попрестижней. Миша был за совет благодарен: действительно, упустил из виду. Просто он этих костюмов с галстуками терпеть не мог. И считал достаточным подвигом сам факт, что он их носит. Больше всего его угнетало то, что для партийных работников это долг только пожизненный, но и посмертный. Ладно, за всё надо платить. Заведём эту бодягу.

Ателье, действительно, оказалось классным. Молоденькая закройщица с вопросами насчёт бортов и лацканов к Мише не приставала, все решения на себя взяла. Ей было понятно, что Миша в делах стиля ни бум-бум. И вообще какой-то неухоженный: вроде всё в порядке, но женскому-то глазу видно. Некому за ним присмотреть, один, что ли, живёт? А симпатичный, и этот белый клок волос очень даже ничего, и глаза хорошие. Грустные.

Миша и опомниться не успел, как его кормили всякими вкусностями, приводили в порядок его гардероб, наводили блеск в его квартире. Это же ужас какой-то, ангар, а не жильё! А Миша-то думал, получив эту квартиру, что шикарней некуда: большая, и с ванной, и вода всегда идёт — чего ещё? Ну, Лена ему показала: чего ещё. Оказалось, шквал таких забот очень приятен, гораздо приятнее, чем Миша думал. Дурак же он был, что боялся потерять холостяцкую независимость. Вот Алёшка без Светки — что? Конечно, такой другой нет, как Светка. Но Лена вовсе не претендовала походить на Светку, она совсем в другом духе была личность. Со своими щедрыми талантами.

Свадьбу сыграли широко: в «Красном» ресторане. Родители Лены, люди большого достоинства, обладатели домика с участком на Аркадийской дороге, в любой компании умели в грязь лицом не ударить. А Лена вообще была сногсшибательна: в белой шляпке заграничного вида и в немыслимой элегантности платье. С компанией она сошлась легко и непринуждённо: с Петриком пасовалась шуточками, что-то азартно обсуждала со Светой — в общем, вписалась в клан. Ленин папа оказался человеком мастерущим, ему очень Алёша понравился — особенно тем, что мог достать эпоксидную смолу, никогда в продаже не бывающую, потому что продукт стратегический.

И началась у Миши новая жизнь. Безрукий поглотитель книг, он диву давался, глядя на бурную деятельность жены. Руки Лена, видимо, унаследовала от отца. Она с удовольствием бросила работу и делала, что нравится. Лично перекрасила стены по-модному: каждую в разный цвет. Ей нравилось красить. Часть мебели вышвырнула, только на Мишин письменный стол не решилась посягнуть. Завела низенькие трёхногие столики, глиняные подсвечники. Сострочила модные шторы с абстрактным узором: ей нравилось шить. Какими-то цветными лаками изобразила на стекле витраж в духе Пикассо. Ей нравилось рисовать. Витраж папа ей заделал в подобие плоского шкафика с трубками дневного света позади. В таком виде он и светился над угловым диваном, впечатляя гостей. Миша не удивился бы, если б она занялась хоть ваянием каменных баб — до того её распирали художественные идеи.

Света ею восхищалась: Лена пользовалась возможностью просто жить, зато с какой интенсивностью! До Светы она тоже добралась: растрепала ей «бабетту» в духе новых веяний, сшила ей костюмчик — умереть! Света сама удивлялась, как похорошела под её руководством. Вкус у Лены был точёный, а заграничные журналы мод ей знакомая морячка доставала.

— Вот заведу себе любовника! — дразнила Света Алёшу. С ней заигрывали на улицах, она даже из озорства особо неотвязного хмыря, явно из приезжих отдыхающих, привела в дом попить чайку.

— Познакомьтесь, это мой муж!

Тот с бледным видом заторопился уносить ноги, и Света с Алёшей долго смеялись. Теперь у Светы бывали и свободные дни, и вечера: дети подросли, работа в радость, живи — не хочу! Только непонятно, почему Алёша хандрит. То человек человеком, а то мрачный и всем возмущается. Она уже боялась, когда он брался за газету: опять заведётся. Света газет вовсе не читала, чтоб нервы себе не трепать. Ну ясно, в какое время живём и в при какой власти. Так что же теперь — лечь и умереть? Или в Хрущёва бомбу бросить? Так другого посадят, ещё похлеще.

Они купались ночью: в августе это самый кайф. Как молодожёны и вообще свободные люди. Катька с Пашкой каникулы проводили у деда с бабой на даче, туда можно было даже не каждый день наведываться. Так было здорово парить в прохладной черноте, как в невесомости. А сверху звёзды сыплются, а из-под рук — искры веером: море светится. Целовались мокрыми губами, ныряли и ловили друг друга под водой по светящемуся следу. Заплыли подальше, любовались, как покачивается огоньками линия берега.

Тут-то их и высветили дальнобойными фонарями, ударили лучами по глазам. Матюгальник проорал команду немедленно плыть к берегу. Ну, попались! Погранцы! Не отвяжешься теперь.

Затемно появляться на берегу было не положено: погранцы ходили с обходами. И, хоть Света с Алёшей благоразумно припрятали одежду-обувь под кустиком, но их углядели всё-таки на этот раз. Делать нечего, вылезли на берег.

— Ваши документы.

Ну, какие у голых да мокрых документы? И кто ходит ночью купаться с паспортами?

— Придётся вас задержать. До выяснения.

Свете было только смешно: попались, как любовники! А Алёша завёлся с полоборота, стал права качать. Ну, тогда их и вправду задержали, отвезли на пограничную заставу. Подержали там пару часов, заставили написать объяснение. Прочитали нотацию насчёт пограничной зоны и морального разложения. И отпустили к рассвету. Погранцы — тоже люди, понимают: если всех таких одесских купальщиков задерживать по-серьёзному, никаких КПЗ не хватит. Купались и будут купаться, пока не кончатся на свете море и звёзды. Ясно же, что не шпионы. Но борзеть-то зачем? Они же всё-таки при исполнении…

Алёша терзал себя бессильной яростью. Он, мужчина, не может жену оградить от этого хамства! Света, конечно, обращает всё в смешную сторону — ну, это очень великодушно… Немцы при оккупации запрещали ходить к морю — и эта сволочь туда же! А что он может сделать? А ничего. Скушать и утереться.

Свете всё это переставало нравиться. У неё дел — по горло, а тут муж в депрессию упадает. Нервы лечить надо. Хорошее настроение всем в доме испортить легко, но совесть-то надо иметь? Это же — всё равно, как напукать в общей комнате!

Ну, не убрал Пашка свои носки — надо орать? И с какой стати усаживать его за учебник по арифметике, когда у людей каникулы! Да возненавидит парень ту арифметику, как собака намордник — тем дело и кончится. И нечего Пашку с Катериной равнять: девочки в начальных классах чуть не все отличницы, а мальчишки — разгильдяи. Хорошо ещё, хоть Катьке не достаётся. У них с отцом — нежная любовь, и хитруля-Катька из папы верёвки вьёт. А когда он хмурится, лезет пальцами к его рту, раздвигает в улыбку. А папочка, разумеется, тает. Ну и умница Катька: нечего папе мировой скорбью маяться.